– Матушка степь, помоги мне, пожалуйста, – попросил Витька, а в чем помочь, он точно не знал. Он хотел, чтобы его оставили в покое, хотел быть сейчас дома, хотел, чтобы Лидок не мучила его вычислениями. Стало легче оттого, что он попросил матушку степь. Он незаметно заснул.
Разбудил его дядя.
Когда Витька проснулся, дядя стоял над ним и снимал с себя брезентовый плащ. Сеялся нехолодный мелкий дождь. Было уже темно.
– Замерз? – спросил дядя.
– Нет.
– Нет… – Дядя поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел. – Ох, Витька, Витька… обормот ты мой!.. – Дядя взял Витьку в охапку и понес. Тут только увидел Витька, что рядом с ними стоит конь. – Садись.
Витька устроился на теплой конской спине. Дядя сел сзади.
– Ну что? – спросил дядя, когда поехали.
– Ничего.
– Не хочешь быть бухгалтером?
– Нет.
– Ни в какую?
Витьке показалось, что дядя сейчас начнет ругаться, и он промолчал.
– Ну и черт с ней! Знаешь… тоже, я тебе скажу, не велика пешка – бухгалтер. Ничего, Витька, проживем. Ты только, я прошу тебя, не хулигань. Разобидел давеча девку до слез. Она ж невеста, а ты ей такие слова. Чудо!
– Она сама начала.
Дядя закурил и задумался.
Дождь перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. Крепко запахло картофельной ботвой и гнилой древесиной. По селу лаяли собаки. Хлопали калитки. Разговаривали невидимые люди, слышался молодой беспечный смех. Где-то недалеко били палкой по чему-то мягкому, наверное, по перине, и приговаривали:
– Ты гляди, что делается – пыли-то! Пыли-то!
– Завтра пойдем с тобой к председателю, посоветуемся, – заговорил дядя. – Я бы тебя к машине какой-нибудь приставил. Хочешь?
– Конечно. А домой я не поеду?
– Нет, домой пока не надо.
– Почему?
Дядя помолчал.
– Мать твоя замуж, наверно, выйдет. Она ведь молодая еще. Сватается там один…
Витька чуть с коня не свалился – настолько поразило его это известие. Во-первых, он с удивлением узнал, что его мать еще молодая, во-вторых… как это так? А как он, Витька?
– Он неплохой мужик. Я его знаю немного, – рассказывал дядя, а Витька с болезненной остротой представил себе, как ходит по ихнему дому этот «неплохой мужик» и зевает. Почему-то зевает.
«Из-за меня это она. Потому что я непутевый», – догадался Витька, и ему стало до слез жаль свою мать.
Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.
У ворот дядя соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.
– Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси – дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раздевайся и лезь сразу на печь.
Дядя пошел от ворот и сразу пропал из виду, растворился в чернильной темноте.
Витька подождал, когда затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул лошадь.
До Игринево, где жила мать Витьки, было километров семь. Витька пробежал их скоро: лошадь разохотилась в беге, несла ровно и быстро. Витька сперва ждал, что она где-нибудь споткнется, потом успокоился и стал думать о матери. Не терпелось поскорей увидеть ее и сказать… что-нибудь хорошее, ласковое. Витька ругал себя, свой дурной характер, который привел к тому, что мать вынуждена впускать в дом чужого мужчину. Ей, конечно, трудно одной – это Витька и без дяди понимал. Теперь они будут вдвоем, теперь Витька никогда не обидит мать, не причинит ей горя.
Мать уже спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук ворот, вскочила. Прильнула лицом к окну.
Витька спрыгнул с коня, набросил повод на колышек плетня, постучал в дверь.
– Кто там? – Мать не на шутку испугалась.
– Я, – сказал Витька.
– Витя!.. Ты чего, сынок? – Открыла дверь, обняла второпях сына, потом спохватилась. – Ты чего, сынок? Не с Егором ли чего? Он с тобой?
– Нет. – Витька прошел в избу, дождался, когда мать засветит огонь. Огляделся.
Мать во все глаза смотрела на сына. Какой-то он был… странный.
– Что случилось-то, Витька?!
– Ничего. – Витька присел на краешек кровати, долго молчал. – Мам… – Голос его чуть дрогнул. – Ты… замуж, что ли, выходишь?..
Мать вспыхнула горячим румянцем. Помолчала, потом заговорила торопливо, с усмешечкой, которая должна была скрыть ее растерянность:
– Да ты что?.. Кто тебе сказал-то? Господи… Ты откуда взял-то это?
«Врет», – понял Витька. И встал.
– Пойду коня расседлаю.
Когда он вышел, мать быстро натянула платьишко, покружилась по избе, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала от чего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет… Так и пройдет.
Когда Витька вошел, она еще плакала.
Витька сел напротив матери. Неловко, осторожно провел рукой по ее волосам.
– Не надо.
– Я ничего, сынок. Я – так. Чаю хочешь?
– Я насовсем приехал, мам.
– Ну и хорошо! Хорошо, сынок! Я тебе чаю сейчас поставлю.
Солнце клонилось к закату. На воду набегал ветерок, пригибал на берегу высокую траву, шебаршил в кустарнике. Камнем, грудью вперед, падали на воду чайки, потом взмывали вверх и тоскливо кричали.
Внизу, под обрывистым берегом, плескалась в вымоинах вода. Плескалась с таким звуком, точно кто ладошками пришлепывал по голому телу.
Вдоль берега шли двое: старик и малый лет десяти – Петька. Петька до того белобрыс, что кажется: подуй ветер сильнее, и волосы его облетят, как одуванчик.
Старик нес на плече свернутый сухой невод.
Петька шел впереди, засунув руки в карманы штанов, посматривал на небо. Время от времени сплевывал через зубы.
Разговаривали.
– …Я ему на это отвечаю, слышь: «Милый, – говорю, – человек! Ты мне в сыны три раза годишься, а ты со мной так разговариваешь». – Старик подкинул на плече невод. Он страдал глухотой, поэтому говорил громко, почти кричал: – «Ты, конечно, начальство!.. Но для меня ты – ноль без палочки. Я охраняю государственное учреждение, и ты на меня не ори, пожалуйста!»
– А он что? – спросил Петька.
– А?
– А он что на это?
– Он? «А я, – говорит, – на тебя вовсе не ору». Тогда я ему на это: «Как же ты на меня не орешь, ежели я все слышу! Когда на меня не орут, я не слышу».
– Ха-ха-ха! – закатился Петька.
Старик прибавил шагу, догнал Петьку и спросил, тоже улыбаясь:
– Чего ты?
– Хитрый ты, деда!
– Я-то? Меня если кто обманет, тот дня не проживет. Я сам кого хошь обману. И я тебе так скажу…
Под обрывом, в затоне, сплавилась большая рыбина; по воде пошли круги.
Петька замер.
– Видал?
Старик тоже остановился.
– Здесь рыбешка имеется, – негромко сказал он. – Только коряг много.
Петька как зачарованный смотрел на воду.
– Вот такая, однако! – Он показал руками около метра.
– Талмешка… Тут переметом. Или лучить. Неводом тут нельзя – порвешь только. – Старик тоже смотрел на воду. Он был длинный, сухой, с благообразным, очень опрятным свежим лицом. Глаза молодые и умные.
Еще сплавилась одна рыбина, опять по воде пошли круги.
– Ох ты! – тихонько воскликнул Петька и глотнул слюну. – Может, попробуем?
– А? Нет, порвем невод, и все. Я тебе точно говорю. Я эти места знаю. Здесь одна девка утонула. Раньше еще, когда я молодой был.
Петька посмотрел на старика.
– Как утонула?
– Как… Нырнула и запуталась волосами в коряге. У нее косы сильно большие были.
Помолчали.
– Деда, а почему так бывает: когда человек утонет, он лежит на дне, а когда пройдет время, он выплывает наверх. Почему это?
– Его раздувает, – пояснил дед.
– Ее нашли потом?
– Кого?
– Девку ту.
– Конечно. Сразу нашли… Вся деревня, помню, смотреть сбежалась. – Дед помолчал и добавил задумчиво: – Она красивая была… Марья Малюгина.
Петька глядел на воду, в которой притаилась страшная коряга.
– Она здесь лежала? – Петька показал глазами на берег.
– Где-то здесь. Я уже забыл теперь. Давно это было.
Петька еще некоторое время смотрел на воду.
– Жалко девку, – вздохнул он. – Ныряет в воду, и косы зачем-то распускать. Вот дуреха!
– А?
– Я про Марью!
– Хорошая девка была. Шибко уж красивая.
Шумела река, шелестел в чаще ветер. Вода у берегов порозовела – солнце садилось за далекие горы. Посвежело. Ветер стал дергать по воде сильнее. Река наершилась рябью.
– Пошли, Пётра. Ветер подымается. К ночи большой будет: с севера повернул.
Петька, не вынимая рук из карманов, двинулся дальше.
– Северный ветер холодный. Правильно?
– Верно.
– Потому что там Северный Ледовитый океан.
Дед промолчал на это замечание внука.
– Деда, а знаешь, почему наша речка летом разливается? Другие весной – нормально, а наша в середине лета. Знаешь?
– Почему?
– Потому что она берет начало в горах. А снег, сам понимаешь, в горах только летом тает.
– Это вам учительша все рассказывает?
– Ага.
– Она верно понимает. Какие теперь люди пошли! Ей небось и тридцати нету?
