была квартира, служебная квартира. Эстер казалась неотделимой от школы. Правда, в их классе она училась не все время. Она пришла к ним, оставшись на второй год, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году, Инга уже не помнила точно, да и никто в их классе не помнил, потому что все с самого начала привыкли к ней, как привыкли к дяде Рашпилю, к рыжей школьной кошке и прочему школьному инвентарю.
Инга думала, что Эстер живет где-нибудь в подвале, в гардеробе, в котельной или же на чердаке. К ее удивлению, Эстер распахнула совсем незаметную грязновато-белую дверь здесь же, на первом этаже; точно такую же, как двери классов, только одностворчатую.
— Входи! — толкнула Эстер Ингу в плечо.
И вдруг школы не стало, не стало этого длинного, похожего на пенал здания, к которому привыкла Инга. На нее навалились полумрак и тяжелый спертый воздух. Инга чуть не задохнулась. Сначала она не поняла, почему в этой комнате так темно, словно сумерки наступили, хотя на самом деле был разгар дня. Потом она заметила, что на окнах висят плотные гардины. Эстер не стала их полностью отдергивать, а лишь настолько, чтобы на край стола упала полоска света. Туда она и усадила Ингу.
Вся эта комната казалась какой-то не такой. Не то чтобы необычной, этого Инга не сказала бы, потому что комната была как комната и вещи в ней как во всякой комнате, но и вещи были какие-то не такие. Они наводили на странные мысли: в углу распластался похожий на дорожный каток диван; посреди комнаты, одним краем у окна, другим доходя почти до дверей, стоял огромный круглый стол; окно и дверь были очень узкие, непривычно высокие и узкие. Как внесли сюда этот стол и этот диван? Одно из двух: либо эти вещи были сделаны в этой комнате, либо они были поставлены здесь еще когда не было комнаты, а потом вокруг возвели стены — замуровали их. Оба варианта казались нелепыми. И эта сероватая занавеска с гномиками, единственное светлое пятно в комнате, она скрывала какой-то закуток, в котором исчезла Эстер. Что там? Еще одна комната или кухня? Или там дверь, через которую втащили стол и диван? Что-то было не так; то ли что-то напутано, то ли спрятано…
Эстер вынырнула из-за занавески.
— Как тебе у нас нравится?
Инга вздрогнула.
— Нравится, да, нравится, — испуганно пробормотала она.
— А что тебе нравится? — хитро спросила Эстер.
Инга еще раз окинула взглядом комнату.
— Занавеска, эта занавеска с гномиками, — сказала она и запнулась, поняв, что сказала не то. — Мне нравятся гномы, — попыталась она объяснить, но почувствовала, как еще больше запутывается.
— Ах эти! Фи, они злюки! — презрительно воскликнула Эстер. Прозвучало это так, будто гномики были какие-то ущербные. И Инга с испугом заметила, что гномики закивали головами. Они все так же горбились, выражение лиц у них не изменилось, с той же легкой ухмылкой висели они на занавеске, и только их головы покачивались туда-сюда и, как будто с усмешкой, они повторяли про себя: ты-смотри-ты-смотри-ты-смотри…
— А этот коврик? Тебе нравится этот коврик? — поинтересовалась Эстер, прыгая на диван, и взгляд Инги, вопреки желанию, последовал за ней: над диваном и впрямь висел коврик. Он был таким темным, что сливался с обстановкой и с коричневато-лиловым рисунком обоев, наверно, потому Инга его сразу и не заметила. Из темной глубины коврика выплывали три белых пятна — три лебедя.
— Тебе хотелось бы полетать на них? Ночью? — произнесла Эстер неожиданно мягким, мечтательным голосом. И когда она это спрашивала, она была совсем как Мари-Анн, словно бы Мари-Анн вдруг вернулась и улыбается, робко, смущенно, и глаза у нее такие же темные, как мягкий коврик за ее спиной. Рука Эстер скользнула по коврику, по лебединой шее. Шея изогнулась, как будто лебедь боялся щекотки. Инга видела это совершенно ясно.
Что же это? — недоумевала Инга.
Вначале, по дороге домой, начиная приходить в себя от испуга, она была возбуждена: теперь она знала нечто такое, о чем другие и не подозревают. Школа стала для нее чем-то бо́льшим. Но тут она мотнула головой — она уже не маленькая, чтобы обманывать себя. Такого не бывает, слишком уж все это похоже на сказку, а сказка оттого и сказка, что в ней бывает то, чего на самом деле не бывает. Значит, на самом деле ничего такого нет. Но она же видела? А что она, собственно, видела? Может, ей все причудилось? Разве не могла занавеска колыхнуться от сквозняка, а ковер шевельнуться оттого, что к нему прикоснулась Эстер? Просто создалось такое впечатление?.. Она широко раскрыла глаза, чтобы отчетливее вспомнить все происшедшее, и снова перед ее взором возникли кивающие гномики, и снова ей стало не по себе.
Это надо проверить, обязательно проверить, решила она, чтобы избавиться от страха.
Вечером она была готова тут же обо всем порасспросить Эстер. Однако утром, по дороге в школу, все представилось ей не то чтобы сном, а просто комната Эстер со всеми своими чудесами отдалилась куда-то, так что было бы смешно спрашивать, кивают ли гномики и почему… Эстер еще высмеет ее. Инга решила, что можно ведь снова пойти туда и еще раз во всем убедиться, но когда Эстер в конце занятий спросила, придет ли она сегодня заниматься с ней, у Инги как будто само собой слетело с губ:
— А не лучше ли сегодня ко мне? Давай будем по очереди — один день у нас, другой у вас!
— Ладно, — согласилась Эстер.
В коридоре, у лесенки, которая вела из раздевалки во двор, около двери котельной стояла техничка и разговаривала с истопником. Техничка, или Эстерина мама, или Элла-звонариха, как ее прозвали, потому что она давала звонки на урок и с урока, что-то раздраженно доказывала дяде Рашпилю, смотревшему под ноги и почесывавшему затылок. На нянечке был застиранный синий халат, из-под которого виднелся подол красного цветастого шелкового платья. Ноги у нее были тоненькие, как спички, и неуклюжие мальчишечьи ботинки казались на них копытами. Великан-истопник был в высоких резиновых сапогах, на голове — восьмиугольная шоферская фуражка. На заросшем щетиной лице поблескивал единственный маленький глаз, второй глаз был закрыт, и из него сочился гной.
Эстер бросилась вниз по лестнице навстречу Инге и крикнула:
— Пошли!
— Ну-ну, куда это! — рассердилась мать Эстер, неожиданно повернувшись к девочкам.
Инга заметила, что у нее яркие красные губы и большие, как тарелки, глаза, светившиеся на худощавом лице.
— Я пойду к Инге заниматься, — объяснила Эстер. — Это та
