возле, и Нюре показалось, что стоит она перед Мариной, как провинившаяся школьница.
Марина говорила. Голос у нее был спокойный и властный, не то, что у деда Карпо, который, разговаривая, всегда брызгал слюной. Марина говорила мягко, только Нюре не нравилось, что она часто облизывает языком губы.
— И еще, Карповна,—не обращая на Нюру внимания, продолжала начатый разговор Марина,—и еще ты мне к празднику хату побелишь, да и сарай кстати помазать надо. А огород полоть—это1 прежде всего, это ты уж завтра с утра начни, голубушка.
Мать кивала головой и безропотно1 во1 всем соглашалась.
— А как распустят школу,—сказала она,—то и дочка вам чем-нибудь по хозяйству поможет: когда у ха™ подметет, а когда, может, и в другом подсобит...
— Я?—удивилась Нюра.—Что вы, мама, в самом деле?
- Молчи! Спать ложись. Где тебя шуты інюсили так поздно?
— Нигде меня не носило. А я такое узнала, что... Вот послушайте, мама. Пошла я...
— Еще, Карповна, не забудь,—перебила Нюру Марина,—еще не забудь кизяки переворачивать. С самой весны лежат они. Теперь солнце хорошо греет, надо бы их получше подсушить.
— Не беспокойтесь. Для вас все сделаю.
Нюра смотрела на мать и удивлялась. «Что она—в батрачки, что ли, нанялась к Марине?» Но вмешиваться в разговор не посмела, а Марина продолжала:
— Как мой Костик явится, он здесь сразу порядки наведет. Ему уже чин сотника дали. Он с этими большевиками недолго разговаривать будет.
И пошла, и пошла рассказывать о большевиках. И опятъ Нюра услышала о них всякие небылицы—и церкви-то они жгут, а главное—всю землю у казаков отнимают.
И вспомнились ей те четверо у колодезя и среди них фенькин отец. «Какой же он большевик?—подумала она,—вот уж не похож! Да и те трое тоже в черкесках. А раз в черкесках—зна-чит, казаки. Какие же они большевики?»
Марина поднялась.
— Так не забудь же,—сказала оініа и вышла из хаты.
— Мама,—Нюра подошла к матери,—чего вы...—запнулась, потом набралась решимости и выпалила:—чего вы Марине во всем потакаете? Что она вам? Что вы ей батрачка, что ли? То лелькиной матери кланяетесь, то этой...
•—• Не твоего ума дело,—резко' оборвала мать.—Спать ложись. Торчишь перед глазами. Может, из-за этих большевиков и отца твоего до сих пор нет. И со школой своей ты мне голову давно забила. Все равно такая, как Леля, не станешь, выше носа не прыгнешь. Довольно уже учиться. Дай бог свой огород прополоть, а тут еще на Марину работай. У меня сил нехвата-ет. Возьму я тебя из школь», так и знай.
— Как из школы?—насторожилась Нюра. И вдруг обозли-лась:—На Марину работать? Да пусть она, ваша Марина, хоть сейчас околеет!
— Ах ты!—Карповна схватила веник.
— Бить? — вскрикнула Нюра и, как кошка, отпрыгнула в сторону.
Мать опустила руку и вдруг заплакала, запричитала:
— Ой, люди ж добрые! Да разве мне сладко на эту змею работать? Да она же из меня всю душу вытянула. Разве я виновата, что мне у нее то муку, то сахар, а то и гроши брать приходится? Да разве ж я виновата, что батьку твоего на войнх забрали, а я одна осталась? А тут еще новая напасть—красные налетят и последнюю корову со двора угонят.
И она снова заголосила.
— Никто нашу корову не возьмет,—сама еле сдерживая слезы, сказала Нюра,—а у Марины пусть берут. Пусть хоть сейчас приходят и всё у ней вверх дном попереворачивают!
— Нельзя так говорить. Грех!
—■ Все грех, да грех!—Нюра топнула ногой.—Ишь, кизяки ей суши. Барыня какая... Погоди, большевики ей покажут. Я сегодня слышала, такое слышала...
— Ну? Чего ты там слышала?—насторожилась мать.
«Нет,—подумала Нюрка,—-никому не скажу. Не жалко, если большевики Марину напугают. Так ей и надо. Пусть не задается».
—• Ничего я не слышала,—отрезала она грубо матери,—а завтра разбудите меня пораньше. Если дед Карпо не поедет в станицу, так я пешком уйду. А Феньке скажите—пусть к заброшенному колодезю сходит. Там под деревом две палочки...
— Какие еще палочки?
— Она знает.
И больше Нюра не сказала ни слова. А на заре, не ожидая деда Карпо, пешком ушла в школу. Только у самой станицы догнал ее дед.
—• Ты что же это, а?—сухо спросил он.
— Так,—еще суше ответила Нюра и наотрез отказалась садиться в фуру.
Дед ухмыльнулся и спокойно стегнул лошадей.
В школу Нюра все-таки опоздала, попала лишь ко- второму уроку и то как раз после перемены, так что ни с одной из подруг поговорить не успела. Только уже сидя на парте, спросила соседку Галю:
— Ну, как?
Галя показала глазами на учительницу.
Нюра заметила, что Таисия Афанасьевна не в духе. Еще бы! Ведь она была прекрасно осведомлена обо всем, что делалось в станице. Она знала, что не нынче, так завтра разразятся крупные события и дело может дойти до оружия. И понятно, что ей было уже не до школы. Она спрашивала и не слушала ответов, ни с того, ни с сего обрывала, одергивала учениц, нервничала и поминутно заглядывала в окно, точно вот-вот должны ворваться в станицу эти ненавистные ей большевики. От своего жениха, сына Марины, Костика, получила она на-днях записку. Привез один верный им человек. Костик писал: «У меня одно желание, одна мечта—уничтожить красных, и этой мечте я посвящаю всю свою жизнь». В конце записки Костик вывел особенно тщательно: «Произвели меня в сотники. Поздравь».
На перемене подруги окружили Нюру.
— Ты- почему вчера не была в классе? У нас тут новости.
Райка с Симочкой из-за задачи поссорились. Симка говорит: «У тебя неверно», а Райка доказывает: «У тебя». Спорили, спорили, а потом Симка разозлилась и как крикнет на весь класс: «Думаешь, я не знаю, что ты в Мишку Садыло влюблена?» А Райка покраснела, давай реветь и чуть не в драку.
В другое время Нюра приняла бы самое живое участие в таком событии, но сейчас ей было не до того.
— Нашли время глупостями заниматься,—строго сказала она.—Тут кругом такое творится, а вы... Ничего вы не знаете.
Ее так и подмывало рассказать и о встрече с таинственными людьми в балке, и о том, как она снова видела их у колодезя. Она готова была начать свой рассказ, но в класс вошла Оля.
«На следующей перемене расскажу,—решила Нюра,—а то эта стриженая всем разболтает».
А Оля даже и не посмотрела в ее сторону, села и задумалась. Сегодня ее
