Через каждые пятьдесят-шестьдесят шагов одинокий путник останавливался, оглядывался по сторонам и напряженно прислушивался к ночному хору, стараясь уловить из-за монотонного кваканья лягушек, стрекотания насекомых, шелеста листьев, журчания невидимых ручейков и голосов ночных птиц какой-нибудь звук, указывающий на присутствие другого человека. Не заметив ничего подозрительного, он продолжал путь к шаг за шагом приближался к краю Змеиного болота. Там он еще раз остановился и постоял подольше. Луна освещала его лицо; каждый житель Пурвайской волости признал бы в нем Марциса, сына сбежавшего кулака Кикрейзиса.
Он выглядел не очень нарядным в серых домотканых брюках и черной блузе с застежкой «молния». Злобная гримаса искажала обросшее рыжей бородой лицо; оно осунулось, как у невыспавшегося человека: в темной берлоге за болотом, где он в последнее время жил со старым Тауринем и другими участниками бандитской шайки Стелпа, особенных удобств не было.
«Им, проклятым, хорошо, они могут спокойно спать у себя дома… — думал Марцис. — Никто им не угрожает, не потревожат их сна шаги на дороге». Даже старому Кикрейзису жилось лучше. Как удрал из усадьбы, не уплатив за два срока сельскохозяйственный налог, так проехал без остановки через всю Видземе и осел в одном из отдаленных городков. Старый знакомый устроил его дворником в каком-то домоуправлении. С отросшей за последние месяцы бородой, которая до неузнаваемости изменила его внешность, бывший хозяин усадьбы каждое утро и после обеда надевал брезентовый передник, выходил с метлой на улицу и делал свое дело. Когда крестьяне везли на рынок раннюю картошку и поросят, дворник заговаривал с ними и выспрашивал о всех новостях, а сам сетовал на дороговизну и на бедствия ожидаемой в скором времени войны.
— Не. стоит выращивать скот и корчевать пни. Начнется война, опять все пойдет прахом.
Он не спорил, когда кто-нибудь не соглашался с ним, но ядом сомнения и неверия старался отравить каждого, кто вступал с ним в разговор.
После неудавшегося поджога усадьбы Марцис последовал за родителями и несколько недель прожил в далеком городке, но скоро ему все это надоело. Как только потеплело, он установил связь с бандой Стелпа и перебрался в лес. Ему хотелось действовать в своих краях, поэтому Стелп зачислил его в группу Тауриня, которую неизвестно почему именовали батальоном, хотя там было не больше восьми бандитов и двое из них даже не умели держать в руках оружие. Тауринь был командиром, а Марцис рядовым. Когда в банде узнали, что на раудупской мельнице разрушен заслон, Тауринь стал темнее тучи.
— Так это оставить нельзя! — повторял он сотни раз. — Мы не можем допустить, чтобы они прорылись до болота. Будь я моложе, взорвал бы все их машины, а на землекопов нагнал бы такой страх, что они и не подошли бы к болоту. А теперь что… годы не позволяют, а у кого есть силенка, у того душа в пятки ушла. Только и знают что спать да жрать.
И вот Марцису Кикрейзису захотелось доказать этому ворчуну, что есть в лесу по крайней мере один настоящий мужчина. В то время экскаватор уже начал прорывать главный отводный канал от Раудупс к болоту. Несколько дней Марцис издали наблюдал за землекопами и однажды ночью взялся за выполнение своего замысла.
После второй диверсии Тауринь советовал сделать небольшую передышку, но опьяненного удачей Марциса уже нельзя было удержать. В эту ночь он хотел разрушить крепление канала на обоих участках, где проходили полосы плывунов, и, если представится случай, покончить со сторожем у экскаватора.
«Эх, если удастся отправить на тот свет сторожа, вот будет переполох, — думал он. — Тогда никакими калачами не заманить, никакими угрозами не выгнать ночью к отводному каналу ни одного пурвайца. Придется сидеть у канала самому Лидуму и Анне с ее коммунистами, а я… уж мне-то удастся отправить кого-нибудь из них на тот свет…»
Марцис нащупал в кармане брюк пистолет и медленно двинулся к каналу. Сначала он хотел разрушить крепление, а после этого подкрасться к экскаватору и напасть на сторожа.
Был второй час ночи, когда Антон Пацеплис, спрятавшийся между двумя кавальерами, заметил в лунном свете какую-то темную фигуру. Она скользнула через кучу вырытой земли и медленно спустилась в канал. Их разделяло метров тридцать. До экскаватора, где прохаживался взад-вперед сторож, было примерно с полкилометра.
Пацеплис настороженно прислушивался к шороху. Мускулы его напряглись до предела.
«Ага, явился… — подумал он. — Теперь я с тобой разделаюсь, проклятая сволочь».
Прячась за кучи вырытой земли, он медленно пополз к своему противнику.
«Гадина… опять разрушает… — думал Пацеплис, и его нетерпение усиливалось. — Надо поторопиться, не то он опять все разорит. Но теперь он получит… из моих рук ты, птичка, не вырвешься».
Подобравшись поближе, он приподнял голову над кучей песка, чтобы лучше видеть диверсанта. Прямо под ним, метра на два ниже, какой-то человек торопливо выламывал из стен канала крепежный лес, камни и складывал в кучу на дно.
Луна светила Пацеплису в спину, его голова и плечи отбрасывали неестественно длинную тень на противоположный откос канала. Когда он немного пошевельнулся, шевельнулась и тень на откосе. В тот момент, когда он вскочил на ноги, чтобы броситься на вредителя, тот заметил движение тени и быстро отстранился.
Пацеплис узнал Марциса Кикрейзиса.
— А, это ты? — крикнул он, не помня себя от ярости.
Антон прыгнул на Марциса и повалил его на землю. Как клещи, сжали пальцы Пацеплиса шею Марциса, ногти впились в тело и застыли. Он тряс своего врага и тыкал лицом в грязь.
— Негодяй… теперь я знаю, почему как раз на моем участке…:
Марцис бился и брыкался, стараясь вырваться из рук Пацеплиса. Он уже стал терять сознание, в ушах звенело, перед глазами поплыли огненные круги. Почувствовав что тело Марциса становится вялым, Пацеплис наконец разжал пальцы на его шее, снял с себя ремень и крепко скрутил ему руки.
Через два часа пойманный бандит сидел в грузовике между двумя истребителями и ехал в уездный городок, так как Индрик Регут хотел его допросить поскорее.
После этого Пацеплис долгое время был героем дня. О его подвиге много говорили, кое-что даже преувеличивали.
— Велика важность — одолеть придурковатого парня… — обычно отвечал он на похвалы. — Главное, что теперь он оставит в покое мой канал. А если еще кто вздумает браться за такие дела, пусть заранее закажет себе гроб — второй раз такой гад живым от меня не уйдет.
Но никто после этого не пытался вредить, и Пацеплису так и не пришлось исполнить свою угрозу.
Двадцать третьего июня, в канун Янова дня, к Айвару приехал в гости отец. В начале года происходили выборы в Верховный Совет республики, и Ян Лидум был избран депутатом, а вскоре после того назначен министром на место Земдега. Он побывал в своем избирательном округе — в том уезде, где до войны работал секретарем укома, выступил на нескольких собраниях, беседовал с избирателями, а потом заехал в Пурвайскую волость, решив провести вечер «Лиго»[32] вместе с сыном. На следующий день ему надо было снова вернуться в свой округ и встретиться в двух волостях с избирателями. Записная книжка Лидума была уже вся исписана после бесед с избирателями-крестьянами. О чем только там не говорилось: спорили по поводу налогов и жаловались на неправильные действия некоторых работников, просили обеспечить деталями сельскохозяйственные машины и построить новую школу. На одном молочном заводе приемщик, очевидно, надувал крестьян, устанавливал слишком низкий процент жира в сдаваемом молоке. В другом месте крестьяне сигнализировали, что директор лесхоза берет взятки и тайком продает древесину спекулянтам. Надо было все проверить, устранить безобразия, помочь простым советским людям добиться правды — словом, работы депутату хватало.
Предприятия министерства работали лучше, чем а прошлом году, хотя производственная программа была больше и трудности с сырьем не кончились. Яну Лидуму и в голову не приходило приписывать эти достижения себе, своим организаторским талантам: сила успеха заключалась в спаянной и дружной работе коллектива, в оперативности аппарата министерства, быстро реагирующего на все запросы и предложения предприятий, — новый министр уже успел приучить к этому своих сотрудников.
Как старый партийный работник, Ян Лидум привык интересоваться всем, что встречал на своем пути. Машинно-тракторная станция как будто не имела никакого отношения к его теперешней работе, но, приехав в Урги, он тотчас разыскал Драву и просил показать все хозяйство. От его зоркого взгляда не укрылась ни одна мелочь. Первое замечание Драва получил за подъездную дорогу от большака ко двору МТС, до невозможности измолотую гусеницами тракторов.
