я.
— Троих не можно увезти, — ответил мужик, — дюже дорога трудная.
Баба, подобрав юбки чуть ли не до живота, нажимала все быстрее, однако по такой грязи догнать нас было трудновато.
— А ты что, с ней уговорился, что ли? — спросил я.
— Зачем уговорился? — ответил мужик. — Жена это мне. Что мне с ней зря уговариваться?
— Да что ты?! Жена? — удивился я. — Зачем же ты ее взял-то?
— Да увязалась баба. Именинница она, видишь, у меня сегодня. За покупками мы выехали. В кооператив... Эвон, гляди, как нажимает. Ай, ей-богу, смехота...
Мне, городскому человеку, ужасно как стало неловко ехать в телеге, тем более что именинница крыла теперь все громче и громче и меня, и моих родных, и своего полупочтенного супруга.
Я подал мужику рубль, спрыгнул с телеги и сказал:
— Пущай баба сядет. Я пройдусь.
Мужик взял рубль и, не снимая с головы шапки, засунул его куда-то под волосы.
Однако свою именинницу он не стал ждать. Он снова зацокал языком и двинул дальше.
Я мужественно шагал рядом, держась за телегу рукой, потом спросил:
— Ну что ж не сажаешь-то?
Мужик тяжело вздохнул:
— Дорога дюже тяжелая. Не можно сажать сейчас... Да ничего ей, бабе-то. Она у меня — дьявол, двужильная.
Я снова на ходу влез в телегу и доехал до самой деревни, стараясь теперь не глядеть ни на моего извозчика, ни на именинницу.
По дороге мужик сказал:
— Я, видишь ли, собственно, лошадь жалею. Тем более мы не в колхозе. А мы — единоличники. А то я бабу обязательно бы посадил. На казенную лошадь. А эту я берегу. Тем более баба у меня может ходить сколько угодно. По самым худым дорогам.
Я говорю мужику:
— Все-таки она именинница. Надо было бы ее уважить.
— Дома я ее непременно уважу, — сказал мужик. — Но тут дорога тяжелая, и ты еще влез.
Через полчаса мы приехали. Мужик сказал:
— Дорога дюже тяжелая, вот что я скажу. За такую дорогу надо трояк брать с вас, городских. Кажется, видел, — я бабу не посадил — до чего тяжелый путь.
Я говорю:
— Против цены не спорю.
И стал с ним расплачиваться.
А когда расплатился, вдруг подошла именинница. Пот катил с нее градом. Она одернула свои юбки и, не глядя на супруга, сказала:
— Выгружать, что ли?
— Конечно, выгружать, — сказал мужик, — не до лету лежать товару.
Именинница подошла к телеге и стала выгружать покупки, унося их в дом.
Я подарил имениннице пять целковых и с расстроенной душой пошел по своим делам.
А когда возвращался обратно в город, то думал о деревенской жизни. И о таких нравах, которые даже и не записаны в литературе.
Вот, дорогие друзья, какого сорта бывают неудачи. Хорошо, что они сменяются удачами.
И как это, правда, хорошо и вполне удачно, что теперешняя перемена в деревне как раз ударила по таким мужьям, у которых такие именинницы. И ударила по такому быту, который мы развернули перед вами всего лишь на одной страничке.
И мы теперь имеем превеликую надежду, что там вскоре рассыплется в прах весь, как говорится, дурацкий строй старой деревенской жизни.
И, может быть, тут-то и лежала одна из крупнейших неудач российской жизни.
Так что вот вам пример неудачи, который нам с вами говорит о нужных переменах.
Теперь, друзья, не угодно ли махнуть с нами в город. Там с нами случилась маленькая неудача. И мы, так сказать, для смеха хотим вам о ней рассказать.
Мелкий случай из личной жизни
Конечно, потерять галошу в трамвае нетрудно. Особенно если сбоку поднапрут, да сзади какой-нибудь архаровец на задник наступит, — вот вам и нет галоши.
Галошу потерять — прямо пустяки.
С меня галошу сняли в два счета. Можно сказать, ахнуть не успел.
В трамвай вошел, — обе галоши стояли на месте, как сейчас помню. Еще рукой потрогал, когда влезал, — тут ли? А вышел из трамвая — гляжу: одна галоша здесь, как миленькая, а другой нету. Сапог — здесь. И носок, гляжу, здесь. И подштанники на месте. А одной галоши нету.
А за трамваем, конечно, не побежишь.
Снял галошу, которая осталась, завернул в газету и пошел так. «После работы, — думаю, — пущусь на розыски. Не пропадать же товару. Где-нибудь да раскопаю».
После работы пошел искать. Первым делом — посоветовался с одним знакомым вагоновожатым.
Тот прямо вот как меня обнадежил.
— Скажи, — говорит, — спасибо, что в трамвае потерял. Это тебе очень поперло, что ты именно в трамвае потерял. В другом общественном месте — не ручаюсь, а в трамвае потерять — святое дело. Такая у нас существует камера для потерянных вещей. Приходи и бери. Святое дело!
— Ну, — говорю, — спасибо. Прямо гора с плеч. Главное, галоша почти что новенькая. Всего третий сезон ношу.
На другой день поехал в камеру.
— Нельзя ли, — говорю, — братцы, галошу заполучить обратно? В трамвае сняли.
— Можно, — говорят. — Какая галоша?
— Галоша, — говорю, — обыкновенная какая. Размер — двенадцатый номер.
— У нас, — говорят, — двенадцатого номера, может, двенадцать тысяч. Расскажи приметы.
— Приметы, — говорю, — обыкновенно какие: задник, конечно, обтрепан, внутри байки нету, — сносилась байка.
— У нас, — говорят, — таких галош, может, больше тыщи. Нет ли специальных признаков?
— Специальные, — говорю, — признаки имеются. Носок, вроде бы, начисто оторван, еле держится. И каблука, — говорю, — почти что нету. Сносился каблук. А бока, — говорю, — еще ничего, пока что удержались. Галоша, — говорю, — конечно, не новенькая, но дорога как память о потраченных деньгах.
— Посиди, — говорят, — тут. Сейчас посмотрим.
Вдруг выносят мою галошу.
То есть ужасно обрадовался. Прямо умилился.
«Вот, — думаю, — славно аппарат работает. И какие, — думаю, — идейные люди, сколько хлопот на себя приняли из-за одной галоши».
Я им говорю:
— Спасибо, — говорю, — друзья, по гроб жизни. Давайте поскорей ее сюда. Сейчас я надену. Благодарю вас.
— Нету, — говорят, — уважаемый товарищ, не можем дать. Мы, — говорят, — не знаем, может, это не вы потеряли.
— Да я же, — говорю, — потерял. Что вы, объелись?
Они говорят:
— Верим
