Ознакомительная версия.
Мне их становится иногда жаль. На улице золотой радостный вечер, кто-то смеется и кто-то катается на велосипеде, а в «тихом» клубе наморщили лбы пять комсомольцев и выслушивают довольно путанные объяснения мастера, которому следовало бы в двух словах повиниться и признать, что вчера проспал и поэтому в цехе полчаса не было работы. В таких случаях я нажимаю и требую сокращения работы комиссий. Раз в две пятидневки бывает общее комсомольское собрание. На собрание приходят обычно все коммунары, даже Ленька Алексюк заранее занимает место за передним столом.
Самое трудное дело для нашего комсомола, труднее всех производственных тонкостей – дело пионерское. Не налаживается у нас с пионерами. Пока не работали малыши в производстве, еще шли у них дела. Теперь же они возгордились и считают, что в пионерах им делать нечего.
Комсомольцы их и укоряют, и прикрепляют к ним все новых и новых работников, но пионеры неизменно отлынивают от пионерработы. Зато почти еженедельно они подают в комсомол заявления о приеме. В самом деле, как пацану работать в пионерах, если по квалификации он перегнал своего командира, если по школе он перегнал многих комсомольцев, если в политиграх он идет впереди, если газет он читает больше? Можно вступать в комсомол с четырнадцати лет…
В пионерорганизации только одному Леньке Алексюку место, но и Ленька с удовольствием посещает комсомольские собрания и совет командиров…
После второго ужина в коммуне наступает час, когда вся дневная программа считается законченной, все обязанности исполненными. Но кое-где еще бьется пульс дневного напряжения.
В столовой еще ужинают: дежурства, подавальцы, опоздавшие.
У парадного входа балагурят старшие в ожидании общего собрания. Здесь же собираются и инструкторы и рабочие, любители наших общих собраний. Образуются группы вокруг наиболее веселых и говорливых товарищей. Если сегодня была сыгровка оркестра, то веселее всего тем, кто толпится вокруг Тимофея Викторовича, нашего капельмейстера. Ему шестьдесят лет от роду, но в то же время он самый здоровый, энергичный и общественный человек в коммуне, никогда не устает ни от работы, ни от толпы. Он пользуется огромным авторитетом не только среди музыкантов, а решительно у всех коммунаров. Тимофей Викторович – человек полный, у него подстриженные усы и нос картошкой. Он был и на японской, и на империалистической, и на гражданских войнах, побывал чуть не во всех частях света. Этот умный и жизнерадостный человек любит порассказать о своих приключениях и наблюдениях.
В кабинете яблоку негде упасть. Командиры приготовляют рапорты и передают дежурному по коммуне для подтвердительной визы. Любители кабинета в этот момент собраны в наибольшем количестве. Да и трудно не зайти в кабинет, когда здесь и Соломон Борисович с последними производственными новостями и планами, восторгами и обидами, здесь и наш клубник, оригинал и фантазер Перский, всегда занятый неким изобретением, подозрительно похожим на перпетумм-мобиле; возле Перского непременный штаб, состоящий из самых недисциплинированных, самых дурашливых, предприимчивых и способных коммунаров – Ряполова, Сучкевича, Боярчука, Швыдкова.
В этот час только и можно выпросить у меня денег на какие-нибудь приспособления для изокружка, у Соломона Борисовича – дикт и гвозди, у ССК – бумаги и резинок. На диване или на полу поспешно заканчивают шахматную партию наши маэстро. Среди них – физкультурник Карабанов, старый мой товарищ по горьковской колонии, когда-то вместе со мной закладывавший камень за камнем фундамент горьковского здания, до того – беспризорный и бандит, а теперь – один из самых влиятельных дзержинцев, по-прежнему упорный и огневой, наш чемпион в шахматах. Тут же и какой-нибудь заночевавший гость, чаще всего из учителей. Он не может постигнуть, каким образом в этом невероятном шуме решаются дела, пишутся бумаги, выдаются деньги, производятся расчеты и утверждаются акты.
В вестибюле в это время, то и дело поглядывая на циферблат наших главных часов стоит дежурный сигналист.
Ровно в половине девятого сигналист поправляет рубашку и пояс и трубит сразу два сигнала – старая наша традиция – «сбор командиров» и «общее собрание». Как и все остальные сигналы, это играется четыре раза: в вестибюле, на парадном крыльце и на двух углах здания. Когда до меня долетают последние звуки, я оставляю свой пост и выхожу из опустевшего кабинета. В конце коридора при входе в «громкий» клуб я вижу сбегающихся по сигналу коммунаров.
В «громком» клубе чинно сидят коммунары, а поперек зала стройно вытянулись в две шеренги командиры. Против них, у самой сцены – дежурный по коммуне с красной повязкой. Когда шум постепенно стихает, раздается голос дежурного:
– К рапортам встать!
Начинается церемония рапортов. Каждый командир подходит к ДК, держа в руках рапорт. Командир вытягивается в салюте сегодняшнему старшему, за ним вытягивается и весь зал: коммунары салютуют командиру и в его лице всему отряду. В зале полная тишина, и все ясно слышат рапорт:
– В седьмом отряде все благополучно.
– В девятом отряде все благополучно. Заболел Васильев.
– В десятом отряде все благополучно. В цехе было три рабочих часа простоя.
– В пятом отряде все благополучно. Во время работы поссорились Лазарева и Пономаренко.
– В одиннадцатом отряде все благополучно. В командировке Богданов.
После командиров отдают рапорты дежурный член санитарной комиссии, старшая хозяйка и командир сторожевого отряда. У ДЧСК обычные замечания: за столом четвертого отряда было грязно, Романов не чистил утром зубы. У старшей хозяйки тоже обычное: Тетерятченко разбил чашку. А у командира сторожевого: Семенов не вытер ноги, девочки не прикрывают двери, Уткина была в спальне без ордера.
Дежурный по коммуне в ответ на рапорт говорит:
– Есть.
Рапорты окончены, все опускаются на стулья, а на месте ДК появляется очередной председатель, назначенный вчерашним приказом, и секретарь.
– Объявляю общее собрание коммунаров открытым.
Председатель заглядывает в кучу рапортов с особыми замечаниями, специально отложенных ДК.
– Тетерятченко!
Тщедушный Тетерятченко выходит на середину зала. На блестящем паркетному полу под главным фонарем он становится в позу «смирно».
– В рапорте старшей хозяйки отмечено, что ты разбил чашку, – говорит председатель.
Наиболее распространенный ответ коммунаров на такое обвинение:
– Я ее не разбил. Она стояла, а я подошел к ней и хотел взять в руки, а она распалась.
Коммунары всегда помнят, что еще в прошлом году я предложил им отвечать так:
– Я посмотрел на чашку, а она распалась.
Чашек у нас уже не хватает. Многим в столовой приходится ожидать, пока освободятся чашки. Я умышленно не покупаю пополнения, и все ребята догадываются почему: бейте, значит, – посмотрим, чем это кончится. Неудобство от недостатка чашек огромное, но все знают, что меня лучше не трогать, потому что я скажу: «Чашки были пополнены три месяца назад. Денег на новое пополнение нет». Поэтому никто и не заикается о пополнении.
Волчок просит слова:
– Я думаю, что с чашками как-нибудь нужно что-то сделать. Каждый день бьют. Или не давать таким, как Тетерятченко, – он где ни повернется, так испортит что-нибудь. Надо греть таких раззяв.
Собрание склонно последовать этому совету, но у каждого на совести есть чашка или тарелка, поэтому прения не развиваются.
Я вношу предложение: придется купить аллюминевые, эти не будут биться. В зале начинают сердиться. С места говорят:
– Ну, аллюминевые!
Председатель строго говорит Тетерятченке:
– Садись ты. Да смотри, в другой раз осторожнее поворачивайся вокруг посуды.
Тететрятченко, довольный, что дешево отделался, салютует председателю и отправляется на свое место.
Председатель снова заглядывает в рапорт.
– Лазарева и Пономаренко.
На середине две небольшие девочки, однако они умеют уже кокетливо жеманиться и демонстрируют сразу и смущенную застенчивость и пренебрежение к собранию. Они – новенькие, их только недавно прислала к нам комиссия по делам несовершеннолетних. Жили они еще совсем недавно в какой-то наробразовской колонии и своим «поведением» и решительным нежеланием подчиниться авторитету педагогов заслужили удаление из колонии.
Пономаренко – постарше, у нее выцветшие прямые волосы, челка почти закрывает глаза. Она задирает голову и все время вертится.
С краев зала несколько голосов кричат:
– Стань смирно! Что ты танцуешь?
Пономаренко вихляет ногой и бурчит:
– А вам не все равно?
На сцене, где всегда заседают самые активные пацаны, кто-то не выдерживает и, не получив слова, приступает сразу к речи:
– До каких пор это будет продолжаться? Они даже на собрании вести себя не умеют.
Председатель строго осаживает горячего оратора:
Ознакомительная версия.
