Они выпили еще по рюмке. Василий приглядывался к Ольге: щеки у нее разрозовелись, глаза под удивленно вскинутыми бровями то распахивались широко, то щурились, будто пытаясь разглядеть что-то очень далеко?.. И молчит. Все время молчит. «Чего она еще может выкинуть? Какой фортель?» — думал Василий.
Старик поставил долгоиграющую пластинку, вернулся, сел, оперся высоким лбом о ладонь.
— Андрей Михайлович! — нарушила молчание Ольга. — Вы, правда, Ленина видали? Живого?.. Он мне сказал, — кивнула на Василия.
— Видел…
— Близко-близко?!
— Ну, как близко? Он на трибуне был, а я в зале, в шестом или седьмом ряду. Не знал, что в последний раз… Глаз бы не сводил. А я речь его записывал, старался ни слова не пропустить. Я с Кавказа на съезд был послан. Надо было товарищам все точно передать. Особенно речь вождя… А он уже совсем больной был, Владимир Ильич-то наш.
— Значит, не соврал Василий. Сперва не поверила… А я даже в Мавзолее не была. Только кино видела «Ленин в Октябре».
— Какие ваши годы, Оленька…
Ольга сосредоточенно глядела перед собой, о чем-то думала. Потом тряхнула головой.
— Нет! К нему мне никак нельзя! Вот вы Ленина видали! А меня в дом пустили, угощаете, музыку завели… А знаете вы, кто я такая? Что из тюрьмы — знаете?
Она ушла к окну, неловко откинула за спину широкий тюль, прижалась лбом к стеклу.
— Это хорошо, что сказала. А что пришли — спасибо. Я-то вам, молодым, может, и не нужен, а мне без людей скучно, Оленька. Днем еще брожу, а вечерами — только радио… А что из тюрьмы, это меня не пугает. Сейчас для тебя самое важное — правильный путь в жизни выбрать. Чтоб не попадать туда больше. Получится у тебя это — и я буду рад. Но главное — тебе это нужно. И людям… Сидеть в тюрьме за кражу — не доблесть. Это ты и сама понимаешь. А что навестили — спасибо, — подтвердил Андрей Михайлович.
Андрей Михайлович говорил неправду, что вечерами домоседничает. Дома застать его было трудно даже вечерами. Василий об этом знал. Ему приходилось частенько возить участника революционных событий то на заводы, в рабочие клубы, то на Совет ветеранов, то в Клуб революционной славы… Возил и удивлялся подвижности и любознательности немного суетливого — это уже по-стариковски — Андрея Михайловича.
— Чайку, а? Чай у меня, молодые люди!! Ксюша Бахтадзе прислала. Из Чаквы. Новый сорт вывела… Василий, ты помоложе меня, а ну принеси чашки, заодно и варенье прихватишь…
— Я мигом, Андрей Михайлович.
Ольга продолжала стоять у окна. Из-под тюлевой шторы, чуть не достающей до пола, были видны ее ноги в черных шерстяных носках. Носки она натянула почти до колен, и пятки их — жесткие, двойной вязки — коробились на икрах. И эта в общем-то незначительная деталь растрогала и умилила старика.
— Послушай меня, Оленька. Иди-ка сюда, ближе… — И, когда она выбралась из-за шторы, прошла и села не к столу, а на диван, тихо, чтобы не слышно было на кухне их разговора, спросил: — А где твои родители, Оля?
— Нет у меня родителей…
— Война, да?..
— Не знаю… Наверное. Я себя с детского дома хорошо помню. А до этого все как туман. Потом уже рассказывала воспитательница, Валентина Ивановна зовут, что истощена я была, думали, что концы отдам, помру, значит… А я выжила, вот, — она виновато улыбнулась. — Вот так и живу. Еще что спросить хотите, может? Говорите, отвечу.
— Да нет, что спрашивать-то… Фамилия-то у тебя своя?
— Нет. В детдоме придумали. Хлебнули они со мной лиха, пока отстояли, вот и назвали Лиховой. А на Ольгу, сказывали, я откликнулась. Все имена девчачьи на мне перепробовали, пока я свое признала. Ну, а отчество сама выбрала, когда уже паспорт получала. Директор в интернате был как отец всем нам…
— М-да-а. — Андрей Михайлович погладил белыми ладонями край стола. — Все война проклятая… Ты, я вижу, совсем легко одета. Зима идет.
— Идет, — согласилась Ольга. — Чего там Василий захлопотался?
— Сейчас придет… Пока его нет, спросить хочу, — он прижал палец к тонким губам. — Денег-то нет, поди?
Она кивнула, не зная еще, зачем старик спрашивает о деньгах.
— Одеться тебе надо… Зима близится. Кончится октябрь, а там и снег. У меня сейчас есть кое-какие деньги. Скопились незаметно, да еще за статью прислали. Шикарно на них не оденешься, а на пальтишко, туфли хватит. Возьми! Заработаешь — отдашь. Ну! — Он, водрузив на нос очки в массивной оправе, подошел к тумбочке, выдвинул ящик, нашел деньги, отсчитал несколько бумажек. Затем освободил от посуды край стола и неторопливо положил деньги перед Ольгой. — Бери. Я старик одинокий. Много не трачу. Пока они мне не нужны.
— А если я сбегу? — спросила с вызовом, зло. — Сбегу и не отдам, тогда что?
— Да ничего!.. Значит, плакали мои денежки… Убежишь-то здоровая, одетая, и то ладно.
— Я ведь воровка, Андрей Михайлович! Пропадут деньги-то, а?
— Если пропадут — жалко будет, конечно. Но я потеряю не только деньги. Я еще кое-чего, что дороже, лишусь. А это будет грустно…
— Чего же?
— Веры в то, что научился за шесть десятков лет разбираться в людях… И пожалею, что в тебя поверил. Этого за деньги не приобретешь, девочка милая.
— Уж так вы и поверили в меня, — усомнилась Ольга. — Что вы обо мне знаете?
Андрей Михайлович долго вглядывался в лицо молодой женщины, с которого медленно исчезало задорное выражение.
— Знаю? Да ничего, почитай, не знаю. Показалось мне, что ты человек гордый, волевой. А гордый человек — человек сильный, такому можно не только несколько десятков рублей доверить.
— Так подумали, да? Что гордая?
— Да, такой я вас понимаю, Оленька. У вас сейчас трудная пора началась. Это временно. Я подразумеваю ваши материальные затруднения. Именно сейчас вы нуждаетесь в поддержке. Вот я…
— Что гордая — верно, — перебила она горячо. — Возьму я их. В долг! Нуждаюсь я — это вы точно заметили. Пусть мне счастья в жизни не будет, если не отдам! Верите? — Она хотела поклясться какой-нибудь страшной клятвой, но не решилась, постеснялась.
— Ну, вот и отлично! — искренне обрадовался он.
Ольга держала деньги в руках, не зная, куда их положить, куда спрятать понадежнее.
— Карманов даже нет, — сказала она и впервые улыбнулась открыто и радостно. — Нету карманов, чертовщина какая! Прошу вас, не говорите только Василию, что деньги взяла, стыдно.
Старик в знак согласия кивнул головой:
— Тайна останется между вами.
Вошел Василий с чайником и чашками.
Ольга зажала деньги в кулак, чтобы он не заметил…
— Нурмухамедов на тебя жалуется… Говорит, пар отключил. Ты же ему обязательства срываешь и город подводишь! Чего вы там не поделили?
Дорофеев слушал секретаря горкома, отстранив телефонную трубку от уха.
— Хочешь передовым на демонстрации выглядеть, а других топишь, да?! — гремело в трубке.
Дорофеев отнес трубку еще дальше, кивнул на нее Камалу Каюмову, начальнику суперфосфатного цеха, сидевшему нахохлившись в кресле напротив:
— Слышите? Сердится… — Приблизил трубку к уху. — Да-да! Я слушаю, Мурад Гулямыч! Пар отключили. Не дам, пока он мне не достроит парники! Он у вас, наверное, сидит? Я так и знал! Так это не я, а он хорошеньким хочет перед городом выглядеть. Показушник он! Я на бюро был, когда в решении ему записали пустить собственную парокотельную к октябрю. Пустил он ее? Он с парокотельной бригаду снял и бросил на пусковой объект в городе. Я это точно знаю… А позавчера снял монтажников с парников. Видите ли, у него этот объект в титулах не значится! Он же боится достраивать мне парники: пар в теплицы потребуется. Ловкач! Хочет на чужом горбу в рай въехать. А я что товарищам скажу? У меня в колдоговоре парники.
— Нурмухамедов говорит, что не забирал монтажников. Очевидно, начальник сантехмонтажа сам распорядился. Людей не хватает…
— У него не трест, а Тришкин кафтан… Дворец культуры он мне так и не достроил. Молодежь заводская доделывала… Теперь парники!.. Дом двенадцатиквартирный нам в поселке наконец достроил, так четыре квартиры его орлы захватили… А завком уже ордера выдал… Как это называется? Он боится в поселке показаться.
— Напомните Гулямову про грансупер! — вставил Каюмов. — Пусть заставит Нурмухамедова кирпич дать.
— Я прошу, Сергей Петрович, дай пар… От имени горкома! — прогремело в трубке. — Не время выяснять отношения. Праздник приближается.
— Пар я ему дам. До ноября! — уступил Дорофеев. — Но пусть он поможет с кирпичом… Для цеха гранулированного суперфосфата. Вся технологическая нитка может оказаться под осадками. И цемента тонн десять. В счет нарядов.
— Как идет строительство?
— Это же не Нурмухамедов строит! Сами! Приезжайте, посмотрите… И парники покажем…
