Тогда Алибала узнал, что у старухи был сын, погибший на войне. Осталась она вдвоем с дочерью. К счастью, дочь оказалась заботливой и предприимчивой, не уступит мужчине. Всю дорогу тряслась над матерью. Весь вагон был удивлен ее самоотверженностью. И Алибала подумал, что лучше иметь одну такую дочь, нежели десять беспомощных сыновей.
— Признаться, у меня не было никакой надежды, что встану, вылечусь и ходить буду, — сказала она в ответ Алибале. — Это все Хадиджа. — Алибала узнал усталую женщину средних лет, подававшую ему билеты, это и была дочь старухи. — Пристала ко мне: поедем да поедем, Я чувствую, что помогут… И вот благодаря ей гляжу на свет.
— Да пойдет ей впрок материнское молоко.
— Спасибо, сынок, спасибо. Дочерью меня бог не обидел.
Времени до отправления поезда оставалось мало; пассажиры спешили занять свои места. Дождь хотя и прекратился, но небо все еще было обложено тяжелыми облаками. Чувствовалось, что они налиты влагой, которая вот-вот снова хлынет на землю проливным дождем.
Согласно отметкам Алибалы, в вагоне оставалось незанятыми только три места. Скорее бы пришли эта пассажиры, можно было бы спокойно подняться в вагон.
В дальнем конце перрона показался человек в черном плаще и черной шляпе; рядом с ним катил свою тележку носильщик. Алибала сразу узнал Мовсума Велизаде.
Велизаде тоже издали узнал Алибалу и улыбнулся ему. Подойдя, поздоровался с Алибалой:
— Здравствуйте. Специально взял билет в ваш вагон. Всю эту неделю ни на час не забывал о вас.
«Ну вот и прекрасно, все знакомые собираются, приятно будет ехать», — думал Алибала. Той порой прибежали, запыхавшись, два последних пассажира, молодые парни, судя по одежде, спортсмены. Они попали в разные купе. Едва войдя, попросили поместить их в каком угодно купе, только вместе. Алибала ответил, что постарается сделать все, что в его силах.
Поезд медленно тронулся с места, а дождь словно только этого и ждал, снова хлынул.
Алибала закрыл двери вагона. Садых уже заваривал чай. Оба они по опыту знали, что пассажиры поезда Баку — Москва, едва усевшись, сразу напоминают насчет чая, и поэтому заранее готовились, чтобы не отвечать «нету».
Один из двух спортсменов стоял в коридоре; его чемодан был прислонен к стене. Когда Алибала проходил мимо, парень с надеждой посмотрел на него. Алибала упокоил его: нет, он не забыл своего обещания, пусть ребята пока повременят. Он заглянул во все купе, чтобы выяснить обстановку и определить, к кому обратиться насчет переселения, чтобы не получить отказа. В одном купе ехала женщина с ребенком, в другом — военные. Заглянув в третье, Алибала увидал Велизаде. Тот сидел на нижней полке и просматривал журнал на иностранном языке. Увидев Алибалу, тут же поднялся:
— Хорошо, что зашли, я как раз хотел вас видеть.
Велизаде достал из кармана пиджака небольшую, величиной со спичечный коробок, блестящую зеленую коробочку и, выйдя в коридор, сунул коробочку в руку Али-балы:
— Это на память от меня.
Алибала не знал, что в этой коробочке, неловко было принять ее и нельзя отказаться. Растерялся, сказал «спасибо», а что ему вручил-таки Велизаде, решил посмотреть потом. Не открывая коробки, сунул ее в карман и продолжал заглядывать в другие купе, чтобы выполнить просьбу молодых людей. Наконец он нашел пассажира, согласившегося поменяться местом, устроил парней в одном купе и вернулся в свое служебное.
— Садых, Мовсум-муаллим подарил мне какую-то коробочку, давай посмотрим, что в ней.
Услышав слово «подарил», Садых бросил возню с чаем. Вытирая полотенцем руки, спросил:
— Где она, покажи.
Алибала открыл коробочку. В ней лежали наручные часы с серебристым браслетом.
— Ну-ка, дай посмотреть.
В первую очередь Садых глянул на бирочку с ценой. Покачал головой, сказал:
— А еще говорят, священнослужители — люди жадные. Велизаде на тебя здорово потратился. За эти часы с браслетом отвалил не меньше полусотни. Сегодня купил в ЦУМе, — продолжал он, читая паспорт. — Изготовлены в прошлом месяце. Совершенно новенькие. Ну, я не думал, что он такой человек!
На руке Садыха были часы «Полет» с кожаным ремешком. Он приложил к руке новенькие часы «Слава», Для сравнения, покачал головой.
— Очень красивы. Носи па здоровье, Алибала-даи. Надень эти на руку, а старые выбрось. Считай, что твоя прибыль в этом рейсе — эти новенькие часики. Но прежде чем вернуть часы Алибале, Садых глянул на обратную сторону корпуса. Погоди, погоди, тут что-то написано. «На добрую память Алибале от Мовсума Велизаде», — прочел он по слогам. — Сегодня куплены, и сегодня сделана надпись. Ну, Алибала вот тебе достался пассажир! И с каким достоинством, с каким вкусом все сделано! Только жаль, что надпись сделана по-русски, а не по-азербайджански.
— Москва не Баку, кто здесь может написать по-азербайджански?
— Захотел бы, так сделали бы какую хочешь на любом языке. Граверу что как написано, так, и сделает, вовсе не обязательно ему знать азербайджанский язык. Я однажды, когда сестра окончила десятилетку, купил ей бронзовую индийскую вазу. Нужно было дарственную надпись сделать. Я написал текст на бумажке по-азербайджански: «Нармине от ее брата Садыха на память», и он загравировал ее любо-дорого, безо всяких ошибок.
— Ну, милый, правильно говорят: дареному коню в зубы не смотрят. А тут и часы хорошие, и дарственная надпись такая красивая. Я от этого неожиданного подарка отказаться не мог. Растерялся, взял, а потом возвращать неудобно.
— Правильно сделал, что взял. Поздравляю. Носи на здоровье.
— Спасибо.
Алибала положил часы в коробочку и спрятал ее во внутренний карман кителя. Потом взял билетную сумку и пошел собирать билеты.
Старая женщина, возвращавшаяся с дочерью в Баку после лечения, двое парней в спортивных костюмах. Велизаде, женщина, купившая для дочери чешскую хрустальную люстру, и другие пассажиры встречали Алибалу в хорошем настроении, с улыбкой. Алибала любил, входя в купе, видеть пассажиров в веселом расположении духа — тогда и у него настроение поднималось. Как хорошо, что па этот раз в вагоне все здоровы и веселы, никто не ворчит и ни на что не жалуется.
Общая благожелательная обстановка успокаивающе подействовала на самого Алибалу, и он упрекнул себя за недавнее подозрение: «Напрасно плохо подумал о Дадаше. Ведь тот на свои честно заработанные деньги купил кое-что для дома, для семьи, по поручению знакомых и родственников бегал по магазинам; понятно, что он боится, как бы вещи, свои и чужие, не пропали. Конечно, есть люди, которых все интересует: что везешь, сколько, куда? А кому охота перед любопытными отчитываться, вот и не хочет человек, чтобы его вещи глаза мозолили… Осуждать других легко, труднее понять. А чтобы понять, надо хоть на минуту поставить себя на место другого — и сразу станет ясно, прав ты или нет…»
Аромат заваренного Садыхом чая распространился по всему вагону.
— Чай готов, Алибала-ами.
— Ну так разноси, час уже как выехали из Москвы. Садых наполнил два стакана, поставил па столик перед Алибалой.
— Пойду позову Дадаша. Он, наверное, скучает в купе среди незнакомых людей.
Пока Садых ходил за Дадашем, Алибала достал из кармана коробочку с часами и еще раз полюбовался ими: очень нравились они ему.
Пришел Дадаш; войдя в купе, первым делом посмотрел вверх, на чемоданы, улыбнулся:
— На месте.
— А где же им быть? Будь спокоен, как положил, так и будут лежать до самого Хачмаса.
Дадаш сказал, садясь:
— Будь они мои, я бы и думать о них забыл. А то ведь в них почти все чужое. Сам знаешь, нет ничего хуже — везти чужое добро. Свое добро пропадет сам себя ругай, ни перед кем виноватым себя не чувствуешь, а чужое проворонишь — греха не оберешься.
— Об этом не думай, Дадаш, ни перед кем тебе виноватым чувствовать себя не придется. Дадаш хлебнул чаю.
— Кстати, забыл спросить тебя, Алибала: в прошлый раз ты нашел портмоне, что с ним?
— Вернул владельцу. — И Алибала рассказал, как нашелся владелец бумажника. Кстати, он тоже едет в этом вагоне.
— С нами?
— Да, через два купе от тебя. Он тогда сам вернулся в вагон. Конечно, обрадовался, что деньги и документы получил в целости и сохранности, благодарил… А вот сегодня подарил мне часы…
— А много было денег?
— Да я что, считал?
— Часы покажи. — Дадаш взглядом знатока оценил подарок Велизаде. — Ахунд, ахунд — вроде не от мира сёго, а вкус у него современный, модные выбрал часы. Да и то сказать, твой поступок большего стоит. На вопрос, не видел ли бумажник, ты мог только руками развести.
— Ты, Дадаш, меня немного знаешь: хоть я и не богат, мне чужой копейки не надо.
— Сейчас иные такие суждения высмеивают. Раз, считают, нашел, значит, твое, можешь съесть и запить бутылкой холодного «Бадамлы».
