От воспоминаний о запахе двора шерсть у Керязь Пуло встрепенулась на загривке. Однажды, когда лазила за овцой, хозяин спохватился и закричал: «Двор закройте! Двор! Не выпускайте оттуда!»
Сам же бросился к двери, где волчица уже разодрала одну овцу. Тогда еле вырвалась. А вот слово «двор» в голову вонзилось.
«Ну уж, поджег бы! Портки коротки! — защищал себя коренастый. — От этого не разбогатеешь».
«Не в богатстве дело, брат, — все учил высокий. — Дело в дружбе. Сколько говорил тебе: не лезь куда не просят. Как-нибудь уж без тебя… Деревьев вон сколько, и на твой век хватит», — парень показал в ту сторону, где Керязь Пуло их слушала. Волчица не выдержала и побежала вглубь леса. Увидели ее мужики, давай кричать!
Волчица бежала, а у самой зло кипело на двуногих. Больше всего она боялась железных палок, из которых вылетает огонь. Сколько гонялись за ней — еле ноги унесла. Попадешь, как соседка, снимут шкуру и на себя наденут.
Волчью шкуру Керязь Пуло видела на плечах лесничего зимой, когда тот на Суре рыбачил. Выдолбил большую лунку, опустил связанную из белых ниток удочку, съежился в теплый мех и ждал. Если бы не несло от него водкой — за свою соседку приняла. Хорошая была соседка — в чужое логово не лезла, молча растила да растила волчат, и вот на тебе — теперь уже никогда ее не увидишь…
Что далеко ходить! И ее почти без хвоста оставили, теперь все смеются над нею. Вчера вон даже безмозглая ворона начала с дерева кричать: «К-а-рр, хвост тебе вон как отделали, скоро друг твой тебя бросит, давно таскается с другой!» Про мужа, конечно, врала. Если даже и так — утрата небольшая: Керязь Пуло в последний раз принесла потомство, а в старости какая там любовь! «Ни-че-го, это так не пройдет», — заскрипела она зубами.
И снова ей вспомнился лесничий. В прошлом году с его двора она стянула поросенка. Жирным был, вкус его еще до сих пор во рту. Тогда лесничий четыре дня бродил по лесу, охотясь за ней. Но разве найдешь?! У Керязь Пуло тогда начинался гон, и жила она в далеком овраге, куда никто не доходил. Логово было под корнями ивы. Длинное, удобное. Правда, потом сильные волки отняли это место. Пришел тогда Серый, чуть обоих не задушил. Хорошо, что теплое местечко в Бычьем овраге нашли!
«Бессовестный, совсем стыд потерял — с полстада лосей уже погубил, — думала Керязь Пуло о лесничем. Валит и валит их, как будто в лесу он хозяин».
Неожиданно услышала вой. Волчица бросилась к логову, легла на бок, подставив живот волчатам. Те мигом прилипли к желтым, в трещинах соскам. Сосут их, лижут-чмокают, а животы все равно не наполнили. Соски-то пустые!
Ручьем пошли слезы у Керязь Пуло. В такие годы разве можно иметь детей? Голова тряслась, ноги словно свинцовые. И в эту ночь она не спала — ломили кости, бедра опухли. А здесь о них переживай, о волчатах…
Наконец-то они задремали. Керязь Пуло встала. Прикрыла сухим мхом, устало выбралась наружу.
Поземка успокаивалась. Ночь обещала ясный день. Только дневным светом себя не накормишь, мяса никто не даст. Поднялась Керязь Пуло из оврага, спряталась под вяз, стала прислушиваться. Перед ней, сверкая серебром, дымился снег. От деревьев ложились тени. Волчица постояла немного и отправилась в сторону омета, где недавно зайца схватила. Тот залез в солому и дремал…
Лыйк, лыйк, лыйк! — колыхался повисший живот, опухшие соски дрожали колокольчиками. Хоть морозы не отступали, но волчица носом чуяла, что теплые дни уже не за горами. Придут, придут они, весенние денечки! Вон и снег к лапам уже прилипает, и ветер играет отвязанным теленком.
Недавно Керязь Пуло долго не выходила из логова — боялась, что скрип снега ее выдаст. Сейчас не слышно ее шагов, идет почти как кошка. В молодости в такую ночь с десяток бы зайцев поймала. В эту зиму только двух видела, да и то издалека, ей не догнать их. Это двуногие всех ушастых истребили. Травят и травят чем-то поля.
Вскоре волчица дошла до ивняка. Здесь и раньше останавливалась. Ложилась в удобное место и целый день спала. Теперь не растянешься — спина ломит.
Шла, шла и вдруг остановилась. Ей в нос ударил запах навоза. И в голове промелькнуло: кабаны недалеко! Они, кто же еще — даже визг слышен.
Мясо у них вкусное, да умнее и осторожнее кабана не найдешь в лесу зверя. Это не глупый поросенок лесничего, на спину не бросишь. Полоснет клыками — напополам раскроит! Но все равно Керязь Пуло не смогла удержаться — голод свое брал. Она спустилась к Суре, сделала круг и углубилась в дубраву. Перед ней в снегу копошилось штук пятнадцать кабанов, которые с аппетитом хрустели желудями.
Выбрала полного, который был поленивее, и набросилась из кустов. Спасибо Виряве, успела увернуться, а то бы клыками распорол. «Вот тебе и мясо… Так-то одной охотиться», — возвращаясь в свое логово, упрекала она себя и свою нелегкую судьбу. Следом тонкой полоской вилась кровь — кабан все же успел задеть ей переднюю ногу. Керязь Пуло остановилась, присела на задние лапы, потерла раненное место о снег — боль чуть-чуть приутихла. Холода она не ощущала — тело горело, шерсть свалялась распущенным мокрым клубком. И снова ей вспомнились голодные волчата…
Неожиданно со стороны Бычьего оврага раздался выстрел. Он был таким громким — Керязь Пуло будто уши проткнули. Она, держа на весу ногу, заковыляла в логово.
За Пор-горой краснел горизонт. Он был похож на разделанное коровье бедро. В лесу стояла настороженная тишина.
«Эх, невезуха-то какая! — ковыляя через дорогу, застонала волчица. — Мясо само ходит под носом, да не дается…» И неожиданно вспомнила, как они раньше ходили на охоту.
Много тогда было волков. Только в Бычьем овраге семь семей. Каждая в своем логове, со своими волчатами. А вот на охоту вместе выходили. Хоть на овечье стадо, хоть на лосей. Вожаком был ее отец — Кичкере Пильге (Кривоногий). Ум-ный был! Ночью, бывало, поднимался на Пор-гору, завывал протяжно, и сразу же все собирались. Знали: снова возьмет в дальнюю дорогу.
Отец шел впереди, лохматый, хвост ходуном ходил, словно командовал, что кому делать. Попробуй оставь свое место или сделай что-нибудь не то — до смерти не забудешь. Однажды молодой избалованный волк взял и оставил их. Вернулись они с охоты, стали добычу грызть. И как раз в это время появился тот волк. Вожак его при всех задушил! Сам не трудишься, не воруй у других!
Когда выходили на дело, отец двоих вперед посылал. Оценивать обстановку. Находили те стада — вновь возвращались, звериным языком рассказывали, что и где. Окружали они ходячее мясо с четырех сторон, оставляя узкий проход, и гнали жертв куда надо. Здесь им навстречу самые сильные бросались.
Сейчас волков по пальцам пересчитаешь. Ни дружбы между ними, ни взаимовыручки. Каждый думает только о себе. Попало одному — другим не досталось. Такая уж, наверное, жизнь у них.
Небо понемногу стало светлеть, будто его побрызгали известью. Были видны уже кроны деревьев — они улыбались, радуясь солнцу. Новый день — новые заботы…
Ой, что это там, на крутом берегу оврага? Вчерашняя ворона! Засунула скрюченный клюв под шею и молчит. И-и, и до нее, никак, долетел огонь железной палки — под крыльями столько замерзших пятен крови. Кому она плохого сделала? Если только каркала вдогонку?
Думала-думала Керязь Пуло об убитой птице и не выдержала: цапнула ее зубами и побежала к логову.
Тук-тук! Тук-тук! — невдалеке трудился дятел. Видимо, новое гнездо мастерил или добывал корм.
* * *
На Суре лед уже треснул. И неожиданно откуда-то сверху, из самой глубины неба, сверкнула молния. На реке стало белым-бело. Потом все это исчезло, даже не дул легкий ветерок. Только морозец слегка потрескивал, нарушая тишину.
Трофим сделал десятка два шагов вперед, где широким колодезным ртом сверкала прорубь, и остановился. Пойманная ночью рыба лежала на месте. «С пуд будет», — прикинул он. Еще больше бы поймал, да нечем. Не летний месяц, сети в воду не бросишь. Пора и домой собираться — холод уже до самого нутра дошел!
Засунул за пазуху шерстяные варежки, растер шершавые ладони. Потом дрожащими руками наполнил сумку. Положил ружье и снаряжение — батарею с лампой и черпак и пошел в сторону мигающего огнями села. Клянськ, кляньск, клянськ! — стучали промерзшие валенки о твердый лед, как будто гвозди забивали. Неожиданно его охватила тревога. Почему так часто бьется сердце? Испортилось настроение? Может, из-за убитой вороны? Да этой и место там — нечего за нее тревожиться, — каркала и каркала над головой, будто его улову завидовала…
Трофим не любил тех, кто встает на его пути, будь то человек или птица… Он не выдержал, подошел поближе к вороне и бабахнул по ней из двустволки…
Зло отплатил, но в душу вошла сосущая боль. Перед глазами мелькала пойманная рыба, что всегда бывает после удачной ловли! И Трофим вдруг понял, откуда пришла эта ноющая боль и тревога…
