— Ну, что тебе?
— Знаешь, что мне не нравится у нашей власти? — снова повторил Али-Хужа, показывая пальцем на сельсовет.
— Прилип, как дубовый лист к ежу! Ну, скажи, скажи, что тебе не нравится у нашей власти, — сдался наконец Хужа-Али.
— Болтунов много развела! Все грамотные, все научились говорить, есть мед, намазывать язык на сметану... Умеют плести из слов аркан, которым можно не только жеребца, но и каптара поймать. А дело стоит!
— Какое дело?
— То самое, ради которого мы торчим здесь с лопатами да кирками... Когда я принес твоему хромому отцу весть, что ты родился, — думаешь, он обрадовался? Как же! Угостил меня пинком в мягкое место... Можно подумать, что он предвидел, каким ты станешь теперь... Эх, много стариков в ауле, а молодежи что-то не видать. Нет кипения жизни! То ли умирать перестали, то ли молодые рано стареют... Вот, к примеру, на той неделе я слег, думал: пора петуху на кухонный стол! А тут является мой племянник Хамзат и...
— И что ж он сделал?
— Сам видишь: вот он я! Со всеми! Хамзат — врач что надо!
— Что твой Хамзат перед моей внучкой, перед Айшат!
— Сравнил платок с папахой! Хамзат — ювелир своего дела. Скоро ученым будет: пишет ди...де...ссерт...акцию...
— Да он же ве-те-ри-нар! Лекарь для коров и баранов.
— А мы что: хуже баранов, что ли?! Ну и злой же ты человек!
— Эх, жаль, язык тебе не укоротил Хамзат.
— Что? Не слышу!
— Наверно, Хамзат дал тебе лошадиную дозу, вот ты и оглох...
— Дал! А что ж? Племянник как-никак... — обиделся Али-Хужа и повернулся к Раджабу, что стоял, уткнувшись головой в газету, как лошадь в торбу с ячменем. — Эй, Одноглазый, что там за шум в сельсовете?
— Телефонная связь прервалась... Видно, каптар порвал провода или повалил столбы.
— Каптар? Эх, мне бы годы молодые... В наше время любому каптару связывали руки назад... А двадцатые годы — первые годы Советской власти, когда мы рыли Октябрьский канал, чтобы напоить степную землю досыта... Тогда мне руку пожимал сам Микаил!
— Какой Микаил? — спросил Раджаб.
— А тебе откуда знать: как курица, ходишь вокруг сакли! Что ты видел?.. Был такой нашенский парень в черкеске Микаил Калинин... Мы с ним чай из одной пиалы пили!
— Хе-хе-хе, — засмеялся Раджаб, — небогато: одна пиала на двоих!
— Ишак! Друзья — понял? Друзья пьют из одной пиалы! И вообще, что ты понимаешь в богатстве! Думаешь, набил сундук — и богат? Тогда и крыса богата: украла кусок брынзы — и богачка.
— А знаешь, Али-Хужа, ты прав! — решительно произнес Хужа-Али.
— В чем прав? А?
— Мне тоже что-то не нравятся болтуны.
Будто нечаянно, Али-Хужа задел ногой кувшин.
— Осторожней, разобьешь! — схватился за кувшин Хужа-Али.
— А что в нем?
— А чего бы ты хотел?
— Ну... хотя бы... в такую погоду... на дорожку...
— Нет, дорогой, нет: здесь простокваша.
— Чего ж ты молчал? Знал бы, что здесь простокваша — стал бы я с тобой разговаривать! Эх ты, сын хромого... Пойду-ка задам Советской власти один важный вопрос...
— Иди, иди. Без тебя там каша не сварится...
Али-Хужа стал решительно протискиваться к крыльцу, но тут на крыльцо вышли и Мухтар и Чамсулла. Мухтар сегодня в гимнастерке и подпоясан ученическим ремнем: видно, других не нашел в сельмаге.
— Эй, Мухтар! — крикнул Али-Хужа, поднимая руку. — У меня к Советской власти один вопрос...
— Здесь не собрание! — недовольно отозвался Мухтар. — Некогда! Пора за дело взяться...
— Вот об этом я и хотел спросить. Чего же мы стоим?
— Стоим потому, что нет машины, — сказал кто-то рядом с Али-Хужой.
Мухтар услыхал:
— Машины нет и не будет. Все машины там, за перевалом.
— Товарищ «сельсовет», — встревожилась старуха с киркой, — хоть бы подводы... Туда ведь далеко...
— И подводы нет... Пойдем пешком...
— Ну и ну!.. — покачал головой Али-Хужа. — Люди вон на вертолете летают, а мы пешим ходом...
— Может, хочешь лестницу, как в метро, чтоб сама тебя опускала, сама поднимала? — рассердился Мухтар.
Чамсулла замахал руками, требуя тишины. Говор затих не сразу, в медленно наступавшей тишине вдруг резко выделялись голоса то здесь, то там, и тогда все громко шипели, повернув головы: «Тиш-ш-ше!» Казалось, на сотню раскаленных сковород разом пролилась вода.
— Эй вы, дорогие мои односельчане! — заговорил наконец Чамсулла. — Не вы ли отказались переселиться на плодородную равнину, где можно жить без этих стихийных бедствий? Так чего же ворчите теперь? Сами виноваты — так наберитесь мужества и терпите. Вы не пожелали оставить эти проклятые высоты, замшелые сакли, могилы дедов — ваша воля! Однако и теперь государство пошло нам навстречу: в наш аул хотят протянуть линию электропередачи. Но машины с рабочими, с оборудованием — проводом, столбами, разными там изоляторами — застряли за перевалом, обвалы перегородили дорогу... За месяц мы должны привести в порядок дорогу, чтоб на ней не умолкал гул машин, везущих к нам новый быт, новую жизнь! Раз мы остаемся здесь, придется выжимать из себя втрое больше пота, чтоб не отстать от других, чтоб не оказаться на островке невежества, чтоб и нам приветливо улыбнулось будущее. А будущее вряд ли проберется сюда по нашей узенькой дороге: чем шире дороги, тем шире жизнь, товарищи!.. Люди добрые, вы поняли меня? Нам всего нужнее сейчас дорога!
— Это все хорошо, парторг! — выкрикнул из толпы хриплый старческий голос. — Дорога нужна, чего тут говорить. Мы построим дорогу... К этому не привыкать, и обвалы нам не в диковинку... А вот скажи ты нам: как же быть с каптаром? Вон и в газетах пишут, что появился...
— Каптар, каптар! — возмутился Мухтар. — Да кто-нибудь видел его хоть бы издали?! Отвечайте, чего молчите!
— А следы на снегу? — спросил Хужа-Али.
— Следы мог оставить и медведь, — возразил Али-Хужа.
— Так кто же видел каптара? Никто!
— Люди, это все чепуха! — от души рассмеялся Чамсулла. — Неужели вы поверите, если скажут, что у нашего колодца сидит семиглавый аджаха-дракон и торгует семечками?! Смешно!
И все же с разных концов площади послышались голоса:
— А куда исчез Адам?
— Что за страшный был крик? Все слышали!
— Почему вдруг в эту пору обвалы?
— Да при чем тут снежный человек, односельчане?! — взмахнул руками Чамсулла. — Случайное совпадение неприятных обстоятельств. Стихия! Природа! Разве мало на земле стихийных бедствий? А насчет крика — так, по-моему, это орал наш колхозный бык, когда напали волки.
— Но крик слышали не раз!
— Напуганный змеей боится веревки, как говорят. Осел крикнет, камень свалится, баран заблеет, а легковерному да с перепугу все — голос каптара!.. Соседи над нами смеются...
— Чего им не смеяться! — возразил, качая головой, Хужа-Али. — А влезли б в наши-то шкуры...
— Над дураком, говорят, и в мечети смеются, — отозвался Али-Хужа. — Соседи умнее, вот и хохочут...
— Односельчане! — вновь крикнул Чамсулла. — Главное сейчас — хорошая дорога, а не сказки Шехерезады.
— Ну, пошли! — Мухтар легко сбежал с крыльца, схватил кирку и пошел впереди. Возбужденно гомоня, следом повалила толпа шубурумцев. Прошумели — и все стихло.
И стало слышно, как чирикают воробьи.
Только Чамсулла остался дежурить в сельсовете, да Раджаб Одноглазый сослался на неотложные дела и ушел на колхозный склад. Остались, конечно, доярки на ферме и все, кому положено быть при скотине да птице...
МОГИЛЬЩИКА УЛИЧАЮТ В УБИЙСТВЕ
Чамсулла знал, когда выбирали парторгом, что тяжелая работа свалится на его плечи, особенно здесь, в Шубуруме. И пытался отвести свою кандидатуру, говорил, что и так много забот в сельском магазине да еще дома: ведь он отец семи дочерей, что шубурумцы считают просто несчастьем. И все-таки его оставили в списке и выбрали. Но тогда Чамсулла и представить не мог, что в ауле произойдут такие события: исчезновение парикмахера, разговоры о снежном человеке, убийстве, а тут еще обвалы, оползни, лавины; прервана связь с остальным миром; в магазине иссякают товары самые желанные, самые необходимые шубурумцам: табак, керосин, спички, сахар... Соль, кажется, еще есть... Чамсулла чувствовал себя, как тот юноша, который похвастался, будто умеет лихо скакать на коне, и вдруг видит, что ему подводят коня и предлагают участвовать в скачках. Забот теперь у парторга — хоть ночами не спи.
Озабоченный Чамсулла хмурится и ходит взад-вперед по кабинету председателя сельсовета: не знает, как начать разговор. А на скамье у входной двери под самым плакатом, на котором смеющаяся женщина тащит корзину с мандаринами, яблоками, виноградом, гранатами — словом, всем, что никогда не росло и не растет в Шубуруме, — под самым этим веселым изображением сидит удрученный Хажи-Бекир и мнет папаху грубыми руками каменотеса.
