Саулюс смотрел на его впалую грудь, на высохшие, словно хворост, руки, наблюдал за злыми, поглядывающими из-под густых бровей глазами и никак не мог понять, что заставляет такую здоровую, словно сошедшую с дорогой картины бабу делить постель с этаким хорьком.
А он, видишь ли, еще хорохорится! Ему в баньке свету слишком мало! Саулюса охватила острая зависть, когда он представил себе, как эта пожелтевшая позапрошлогодняя шишка плещется рядом с прекрасной, как лебедь, хозяйкой. «Я бы его кипятком ошпарил, но к себе не подпустил, — злился он и сравнивал: — Словно шишка, вылущенная белкой: ни пользы от нее, ни семян…»
— Чего уставился? — рассердился хозяин.
— О жизни думаю, — выкрутился и предложил: — Может, по глоточку по случаю знакомства и для согрева?
— Да нельзя мне, — приуныл тот.
— Ну что вы!.. После баньки очень даже полезно. Говорят, что Петр Первый и закон такой издал: казенный мундир продай, но чарку после бани пропусти, бешеную кровь разгони.
— А у тебя сильно бешеная?
— Так себе.
— А своя чарка есть?
— Найдется.
— Раз уж с собой привез, тогда, может, и я что-нибудь найду, — пригнувшись, порылся в шкафчике и вытащил почти пустую бутылку. Потом принес хлеба, огурцов, швырнул на грязную тарелку какой-то подозрительный кусок мяса и, усевшись напротив, неожиданно спросил: — Ты мне как мужчина мужчине: не сама ли она тебя зазвала сюда?
Саулюс почувствовал, как у него зачесались руки, но вовремя спохватился. Конечно, было бы справедливо, если б и ему за такие прогулки кто-нибудь набил морду.
— Говорю же — нога… На тормоз нажать не могу, — врал и не краснел. — Разве тебя надо учить, что на машине без тормозов — как в лесу без топора?.. Тут же волку в зубы угодишь.
— А она — любительница, — даже прищурился человечек.
— Чего?
— С мужчинами.
— Врешь! — чуть не ударил по столу и почувствовал себя оскорбленным, будто человечек на его глазах вымазал дегтем бесконечно дорогую картину.
— Вот те крест. Даже было — болезнь такую веселую подхватила.
Их взгляды встретились и с яростью разминулись…
«Врешь, гадина, пугаешь, — думал взбешенный Саулюс. — Трясешься за нее, вот и поливаешь помоями», — сражался со злым и пронизывающим взглядом мужичка, а потом тот решил пошутить:
— Если серьезно — то еще неясно, кто из нас раньше заболел — она или я. Я тоже не здоровяк.
И хозяин захихикал. Посмеялся в ладошку и снова уставился на собеседника:
— Я тебя как мужчина мужчину предупреждаю, а ты — как знаешь, только перед ней не похвастайся, погорим оба как шведы.
И Саулюсу стало противно. Он встал, едва сдерживая подступающую тошноту, прошел по комнате, стараясь совсем не хромать, принес из багажника свою бутылку и хлебнул порядочный глоток.
— Раньше я здорово выпивал, и ничего, а теперь берегусь, но чувствую, что убываю, словно снег в сушилке. — Хозяину было приятно прикидываться дурачком и еще приятнее сознавать, что гость совсем не замечает этого.
— Вот такие-то дела, отец.
— Я тебе не отец. Я всего на несколько лет старше ее! — рассердился хозяин. — Болезнь меня таким сделала.
В это время в комнату вошла Бируте. Раскрасневшаяся, сверкающая, она принесла с собой запах хорошего мыла и полков новой баньки. Не женщина — рекламная картинка! Увидев Саулюса, она всплеснула руками:
— Какой неожиданный гость!
— Не такой уж неожиданный, — поддел муж. — Ногу лечить приехал.
— Стасис! — прервала его женщина и куда-то убежала. А когда вернулась, Саулюс уже не мог оторвать от нее взгляд: здоровая, сильная, ладно сложенная, полногрудая… Мокрые волосы, падающие на плечи, и розовые руки, и глаза, умытые и влажные, словно два только что вылущенных каштана, и бедра в шелке тесного халатика… Свихнуться можно!
— Садитесь. — Гость вскочил и придвинул стул.
— А нога как? — Она не села.
— Наступить трудно.
Саулюс снова представил Бируте на мостике.
— А мы набродились по лесу, проводили гостей и решили в баньку сходить, но дела всякие — вот и припозднились… Да к тому же и попариться я люблю, только вот беда: Стасис от горячего пара задыхается быстро. Так и поддавала одна, поддавала, пока камни не остыли, а потом едва не расплакалась: боже мой, неужели я только для этого и создана?..
— Ты его не распаляй, он знает, для чего, — снова захихикал хозяин. — Ведь теперь он того жеребца возит.
Она будто не расслышала.
— Я даже самых больших преступниц не осмелилась бы закрывать в бане по одной…
— А я бы закрывал да еще стены зеркалами увесил.
— Ты и не такое мог бы. — Она быстро убрала со стола принесенную мужем еду, постелила белую скатерть и поставила все обратно.
Потом, подперев голову рукой, долго смотрела на Саулюса, словно на родственника, с которым давно не виделись. Саулюсу показалось, что Бируте начнет сейчас расспрашивать о всякой ерунде, про болезни теток и дядюшек, поэтому опустил глаза и отхлебнул еще глоток.
— А мне не предложите? — напомнила хозяйка и приласкала откровенным, многообещающим взглядом.
Саулюс щедро налил водки, придвинул рюмку и попытался оправдываться:
— Я не думал, что вы будете пить… Хотя после баньки и серная кислота сгодится. Но вы не бойтесь, я засиживаться не стану, вздремну в уголочке и на рассвете поеду искать шефа. Он тут на ваших болотах уток стреляет.
— А кто вам говорил, что я боюсь? — снова усмехнулась она и осторожно, краешком губ прикоснулась к рюмке, попробовала водку. — Бойся или не бойся, теперь уж никуда не денешься.
— И мне налейте, — придвинулся к столу Стасис. — Все равно вы с начальником казенную пьете.
— А потом всю ночь будешь кривляться, с удавкой бегать, — предостерегла его жена.
Человечек опустил рюмку и, отвернувшись, крепко стиснул губы. Саулюсу стало жаль его.
«И зачем я сюда приехал? — Он уже ругал себя. — Чего мне здесь надо? Пусть живут, как им нравится. Разве я обязан утешать эту в собственной шкуре не умещающуюся сестру милосердия? — Он смотрел на искаженное болью и злостью лицо хозяина и чувствовал, что этот дистрофик прав. — Лучше под балкой висеть, чем таким образом добиваться уважения и любви женщины. Куда я лезу, на что покушаюсь и кого обкрадываю?»
— Я, наверно, пойду. — Он решительно встал и оглянулся в поисках кепки. — Если вы не против, я в вашем сарае на сене пересплю.
— Я шубу теплую принесу, — вдруг оживился Стасис. — Из восьми овчин, почти до земли.
— Еще чего! — одернула его Бируте. — А сам зубами стучать будешь, когда вода в грелках остынет.
— Как хочешь, — уже не сопротивлялся Стасис и, с трудом поднявшись, попрощался так, будто его ставили к стенке: — Прости, если что…
Саулюс вышел следом, погулял по саду, проверил машину, помыл возле колодца ноги и, сунув босые ступни в оставленные кем-то галоши, вернулся в комнату. Выкурив сигарету, лег в белую, хрустящую постель и долго приказывал себе заснуть.
«Какой черт занес меня сюда? Разве у меня нет дома? Неужели мне мало одной жены? — ругал себя и оправдывал: — Но откуда в ней столько чарующей силы? Достаточно было ей улыбнуться, позвать — и я уже здесь… — Саулюс видел Бируте такой, какую желал всю дорогу, предвкушал так легко обещанную ею нежность и верил, что на сей раз все будет куда прекраснее, таинственнее и интереснее, чем было до сих пор. Но потом видение исчезло, он почувствовал отвращение к себе: — Подлец, убить тебя мало! — Жадно прислушивался к каждому звуку и гадал: придет или нет? — Нет, никоим образом, это было бы бесчеловечно, просто страшно, да еще под боком у такого хворого!» — снова видел ее, выходящую из омута, снова ругал себя, но все еще ждал, ждал, пока окончательно не измучился и не заснул.
Ему снились банька, купающиеся там Грасе и Бируте; снился и Стасис, страшно злой, который угрожал им топором; снился Йонас, спящий нагишом в сугробе и своим дыханием растапливающий снег; снился Моцкус, пока, наконец, все не перепуталось. Саулюс метался в постели, проснулся весь мокрый и услышал какой-то тихий шорох за дверью.
«Наверно, кошка», — подумал, но заснуть не мог. За дверью на самом деле кто-то скребся и тяжело дышал. Саулюс вытащил из-под подушки фонарик и направил луч в сторону двери. Там никого не было. Тогда он вышел в сени и в щели кухонной двери увидел лезвие хлебного ножа. Кто-то с другой стороны пытался поднять им защелку. Не раздумывая, Саулюс подскочил, резко распахнул дверь и отступил. В кухне стоял хозяин, а у его ног поблескивал острый топор лесоруба.
— Ты с ума сошел! — Саулюс на всякий случай наступил ногой на топорище и схватил полуночника за руку.
— Пусти, — дергался Стасис. — Взял что хотел, а теперь убирайся. — Он не выпускал из рук нож.
— Я не думал, что ты такой выродок, — с некоторым облегчением вздохнул Саулюс, вырвав у хозяина оружие. — И поверь, если я раньше еще немного жалел тебя, то после такого спектакля прямо скажу: ничего мне так не хочется, как отбить у тебя жену. Не только ее. Если б я мог, ни одной живой твари к тебе не подпускал бы.
