— Лаврей Пазухин тайно арендовал у Семена Гвоздева два гектара… Николай Гудков у Павла Терехина — три… Семен Свистунов у Кузьмы — гектар…
Долго вычитывал Алексей, и после каждой фамилии шел гул по собранию. Бригадир Селезнев нетерпеливо крикнул:
— Не желаем обобществлять! В ваших бригадах рожь хуже.
Ему кто-то заметил:
— Тебя из бригадиров в шею надо.
И окно уставилась тетка Елена.
На момент будто тише стало.
— Яков! — изо всей силы крикнула, и голос ее среди внезапного молчания самой показался страшным. Только тут и заметила, что все подняли руки вверх.
— Принято, — послышался голос Алексея. — Дядя Яков, тебя зовут.
Под шумок
Звезды высоко-высоко. Тихо в улице, все спят, только в правлении колхоза огонь. Пропели первые петухи, скоро загорланят вторые, а надо еще подобрать группы, распределить людей на завтра, произвести оценку ржи, установить норму. Рожь обобществить удалось, но как установить расценки? Из района присланы расценки примерные, по пятиразрядной сетке. Но как перевести эти цифры на норму? И трудодни ли это, или рабочие дни, деньги или условные знаки?
Счетовод Сатаров стучит себя по носу синим карандашом. Он предлагает принять цифры как условные рубли.
Уже запели и вторые петухи.
Когда, усталые, собрались домой, вбежал мельник, кривой Сема, за ним Любаня.
— Мы Лавреева сына с хлебом поймали.
В помещение входит Николай.
— В чем дело? — спрашивает его Алексей.
— Я и сам не знаю, в чем, — смеется он.
Кривой Сема начинает рассказывать:
— Мелю я Любане рожь, вышел на улицу, гляжу, будто подвода мимо едет. Кричу: «Стой!» Не останавливается. Опять: «Стой!» Нет, едет. Бегу, хватаю лошадь за уздцы. «Чего тебе?» — он ко мне и по-матерну. «Что везешь, куда?» — спрашиваю. «Тебе какое дело?» Ощупал воз — рожь.
Алексей уставился на Николая.
— Говори.
Николай смеется, но в глазах бегают огоньки злобы.
— Если бы дядя Семен не был кривым, он не соврал бы, но только в этой причине он не виноват.
— Кто виноват, мы разберем, — перебил Алексей. — Говори, куда рожь вез?
— Вовсе не на продажу, а вез я к нему на мельницу.
— Зачем мимо ехал?
— В темноте не видать.
— То-то и пользуешься темнотой! — крикнул мельник. — Ужель ты такую большую мельницу не заметил?
— Говорю, темно было. И не дядя Сема, а сам я остановил лошадь. А почему он на меня набросился, прямо не догадаюсь. Обязательно надо фонарь к мельнице.
— Фонарь тебе под бельмы, — заметил кривой Сема.
— У тебя уж под одним есть.
— И все-таки ты не увильнешь. Не-ет, вы, богачи, черти настоящие. На мельницу вез, а краюху хлеба зачем в мешок положил? А покажи-ка разрешение на помол от сельсовета?
Отпираться бессмысленно. Алексей приказывает:
— Оставь воз у правления, а лошадь отведи на конюшню. Товарищ Бурдин, узнай, кто дал ему лошадь с конюшни, накрути гайку.
Проделка
Возле кооператива Бурдина встретил краснощекий парень. Отозвал его к керосиновым бочкам и отрекомендовался:
— Я сезонник. Получил отпуск на пять дней, чтобы убрать рожь.
— В чем же дело?
— Как сезонник прошу дать мне колхозную жнейку.
Бурдин подсчитал — все жнейки в работе.
— Может быть, завтра утром придешь?
— Нет, завтра не могу. Каждый день на учете. Отец больной, рожь осыпается.
— Ты из какого общества?
— Из второго.
— Почему отец не в колхозе?
Парень досадливо махнул рукой:
— Сколько раз ему говорил, но он кулаков слушается. Только с сева обязательно вступит. Я сам подам заявление. Не потерплю, чтобы моя семья была единоличной. Но сейчас помогите.
Поглядев на краснощекого парня, Бурдин доверчиво обещал:
— Приходи после обеда.
Жнейки после обеда стояли возле церкви. Парень выбрал самую лучшую, запряг лошадей и увез. Часа через два жнейку он бросил на дороге. Ее, искалеченную, еле доволокли колхозники до места. Дядя Яков пошел в правление.
— Товарищ Бурдин, если ты не знаешь нашего народа, ты не суйся. Ты кому дал жнейку? Ты врагу ее дал. Это племянник Петра Сергеева. Если б ему, черту, нужна была жнейка, он бы у дяди взял. Проделку он учинил колхозу.
— У них и рожь скошена, — вставил машиновед. — Нарочно взял, чтобы сломать. Отец его — противник колхоза, а про дедушку и говорить нечего. И сейчас за барина, который лес им отказал, в мазанке молится.
Бурдин вспомнил:
— Не тот ли старик, который старостой у них был?
— Он самый.
— Лесу я у них весной на вальки просил, а он меня отчитывал.
— Он, он, слепой идол.
У жнейки сломаны две граблины, сбита платформа, лопнул шатун и не хватает трех ножей. Больного человека не осматривали бы так, как осматривали колхозники жнейку. Узнали, что парень сломал жнейку о столб на гумне, а потом погнал лошадей и притворился, будто лошади испугались. Въехал в мелкий лес, нажал рычаг, и о кусты поломались ножи и граблины.
Говорить с сезонником взялся Бурдин:
— Немедленно исправить за свой счет жнейку.
— Хорошо, — ответил парень и ночью уехал.
Ремонтировалась жнейка два дня. Покаявшись, Бурдин решил:
— Без бригадиров никому ничего не буду давать.
Свой
Приехал председатель райколхозсоюза Орлов. На собрании актива колхозников заслушал доклады Бурдина и Сотина. Все как будто хорошо. Вынимает из кармана газету и спрашивает:
— Вы читали заметку о вашем колхозе?
— Нет, — ответил Бурдин.
— Слушайте, что пишут о вас:
РАБОТА НА «УРА»
В колхозе «Левин Дол» работа идет будто дружно. Конечно, есть и достижения: обобществили рожь, засилосовали три ямы, идет уборка овса, лесу навозили на конюшни. Но спросите любого колхозника, за что он работает, — не скажет, потому что не знает. В чем же дело? А в том, что нет распорядка в расстановке сил, плохо организованы группы, а главное — все еще до сих пор не перешли на сдельщину, не разъяснили ее колхозникам. Нашему активу надо почаще бывать в поле и провести по группам разъяснения о сдельщине. Потом нет премиальных, не отличаем одного работника от другого, ценим всех одинаково, без учета количества и качества. В колхозе есть подкулачники. Они агитируют против сдельщины, а наше правление за этой агитацией зорко не следит. И немедленно надо организовать ударную группу из молодежи, с комсомольцами во главе, как по молотьбе ржи, косьбе овса и севу.
Свой— Правильно написано? — прищурился Орлов.
По лицам можно было догадаться, что правильно, только сознаться в этом никто не хотел. А Бурдину было неловко. Он досадовал, что тот, кто писал, прежде чем это сделать, не поговорил с ним. Но высказать такую мысль было неудобно.
— Да, верно.
Взглянул на Петьку:
— Как ты, Сорокин?
Петька взъерошил волосы:
— Комсомольскую группу обязательно надо… Я же говорил тебе.
— Это ничего, — положил Бурдин руку на газету. — Это очень хорошо. Ведь «Свой» пишет, Сорокин?
— Свой, — понял Петька намек Бурдина.
Власть на полях
В третью группу для беседы о сдельщине пошли предрайколхозсоюза Орлов, Бурдин и счетовод Сатаров.
Хотя и привык Орлов проводить массовую работу в полях, но шел он в третью бригаду не без робости. О ней наслышался много, а по дороге и счетовод настраивал:
— Народ аховый. Особенно бабы. Посмотри, что вытворять начнут.
Бригадир Селезнев, который уже успел сказать бабам, зачем идет к ним начальство, шел навстречу. Он учтиво подал руку Орлову и, обернувшись к вязальщицам, намеревался окликнуть их.
— Подожди-ка, — остановил его Орлов, — скажи, какое настроение у них?
— В части этого вопроса, — начал Селезнев, — могу ответить, товарищ Орлов, самое хорошее.
— О сдельщине говорил с ними?
— Разъяснительную работу, в общем, за недостатком времени провести не удалось, но индивидуально прорабатывал.
— Что говорят?
— В части разговоров пришлось прощупать склонность.
«Вижу твою склонность», — подумал Орлов.
Они направились к ближайшей группе вязальщиц. Те быстро окружили их и, видимо, готовились загалдеть. Но Орлов, догадываясь, строгим голосом громко спросил бригадира:
— Сколько с утра связали?
— Относительно количества телег точно подсчитать не удалось, но вскорости выясним.
— Да не про телеги я тебя спрашиваю, а про гектары.
Окинув взглядом поле, Селезнев прищурил глаза и как бы принялся высчитывать в уме.
— Полагаю, гектаров сорок, Как минимум.
Он соврал так явственно, что даже бабы ухнули.
— Кстати, как ты учитываешь работу колхозниц?
