Однако Лашкевич не был ведь начальником Орановского, и записка его только рассердила бывшего гвардейца. Он даже не потрудился ничего написать командиру армейской пехотной дивизии и не двинулся никуда из Шиленена: ведь впереди его был целый корпус хана Нахичеванского!
Наконец, своему соседу слева, начальнику 29-й дивизии Розеншильду-Паулину тоже писал Лашкевич: «Очевидно, против моего правого фланга большие силы противника. Положение серьезное. Прошу энергичного содействия вскорости».
Розеншильд-Паулин, вместо того чтобы озаботиться поддержкой уже обойденного противником своего товарища по 20-му корпусу, ничего не придумал лучшего, как послать тут же записку с просьбой о помощи своему соседу слева, начальнику 25-й дивизии, генералу Булгакову, которому немцы пока не угрожали ни обходом, ни атакой с фронта.
Только стада этого обильного молочным скотом края, брошенные владельцами имений, раза два были приняты сторожевым охранением ночью за подходящие близко к расположению его полков немецкие части, и это обеспокоило его еще до начала атаки противника. Свободно, без пастухов пасшиеся большие стада Розеншильд-Паулин приказал зачислить на предмет довольствия своих четырех полков, но сон его все-таки был нарушен и, как оказалось, недаром.
III
Лашкевич был уже далеко не молод — под шестьдесят лет, — и нельзя было сказать о нем, что он был плохим начальником дивизии. Однако выбор именно его дивизии для энергичнейшей атаки целым 1-м корпусом армии Притвица оказался безошибочным.
В то время как пять с половиной полков кавалерийской дивизии, сосредоточенных под начальством хана Нахичеванского, позволили обойти пехотной дивизии генерала Фалька правый фланг Лашкевича, единственная кавалерийская дивизия, бывшая в распоряжении Франсуа, беспрепятственно проникла в тыл 28-й дивизии через интервал между этой дивизией и 29-й, и вся артиллерия 1-го корпуса, как легкая, так, в особенности, тяжелая, гораздо более сильная, чем артиллерия русского пехотного корпуса, обрушила свой огонь на злосчастную дивизию, оставленную без всякой поддержки.
И все-таки четыре с половиной часа дивизия Лашкевича выдерживала подавляющую бомбардировку с фронта, с правого фланга и с тыла. Лашкевич делал все, что мог.
К 8 часам утра он послал свежий, бывший у него в резерве 111-й полк к деревне Шибален, чтобы сменить 109-й полк, почти истребленный артиллерийским и пулеметным огнем (окопаться дивизия не успела). Через полчаса он доносил генералу Смирнову: «Положение правого фланга очень серьезно. Прошу подкрепить правый фланг у Шибалена».
Так как Розеншильд-Паулин ничем и никак не отозвался на его первое обращение о помощи, Лашкевич повторил свою просьбу. Однако Розеншильд оставался неподвижен и на этот раз.
Немцы наседали. Полки 28-й дивизии таяли и покидали свои позиции, пятясь в тыл, занятый конной дивизией врага.
Прошло еще два с половиной часа неравного жестокого боя. Лашкевич все-таки не терял надежды, что немец Розеншильд-Паулин, начальник 29-й дивизии, его поддержит. Он послал ему записку: «Еле держусь. 28-я дивизия в чрезвычайно тяжелом положении. Потери большие. Усердно прошу немедленно двинуться мне на помощь!»
Напрасно: Розеншильд, никем в то время не атакуемый, продолжал стоять на месте и ожидать, когда же, наконец, не останется ничего от дивизии его товарища по корпусу.
Всего только десять минут смог прождать помощи от Розеншильда Лашкевич: действительно, всякий на его месте счел бы свое положение безнадежным.
От полевой книжки, бывшей в руках Лашкевича, вновь оторвал он листок и написал карандашом, кое-как, пропуская буквы, все тому же немцу, начальнику русской дивизии: «Еще раз убедительно прошу поддержать меня! Держаться больше не могу. Справа обходят. Резервы израсходованы…»
Ни одного выстрела из орудий 29-й дивизии не раздалось в сторону наседавшего на 28-ю дивизию противника, несмотря и на этот отчаянный призыв!
В 14 часов 30 минут, то есть спустя десять с половиной часов с начала боя на неукрепленной позиции, Лашкевич вынужден был донести Смирнову: «Под сильнейшим артиллерийским и пулеметным огнем дивизия отходит на Швиргален».
Однако сказать «дивизия отходит» теперь было уже нельзя.
Прежде всего, от бывшей в полном порядке к 4 часам утра дивизии оставались теперь только разрозненные клочья, которые спасались от окончательной гибели как могли. Роты разных полков перемешались. В начавшейся панике помнили только о том, что надо спасать полковые знамена. Семь тысяч солдат и офицеров частью погибли, частью попали в руки врага. Оставлена была и восьмиорудийная батарея, прислуга и лошади которой оказались перебитыми.
Только несколько рот 112-го полка остались на прусской земле, в окрестностях Шталлупёнена; остатки других трех полков перешли границу, и знамя 111-го полка оказалось потом отвезенным в крепость Ковно и сдано там коменданту генералу Григорьеву… 1-й дивизион 28-й артиллерийской бригады не останавливался вплоть до Вержболова.
Соседи Лашкевича справа и слева преступно позволили немцам разгромить целую дивизию, которую вполне могли бы спасти от этого позора.
IV
Когда 2-я германская дивизия закончила охват правого фланга 28-й русской дивизии, 1-я дивизия корпуса Франсуа перешла во фронтальную атаку против 28-й и тем самым подставила свой правый фланг под удар 29-й, если бы Розеншильд-Паулин разрешил себе этот удар. Однако он был занят совсем не тем, чтобы выручить соседнюю дивизию.
Может быть, очень разбросана была его дивизия, чтобы быстро собрать ее для совершенно необходимого удара? Нет, она была в тугом кулаке, занимая фронт всего в два с половиной километра, и Розеншильду ничего не стоило направить два полка для мощного удара во фланг немцам, поддержав этот удар всею силой своих пятидесяти четырех орудий, из которых шесть были гаубицы.
Может быть, на него самого усиленно напирали немцы? Нет, как только загнулся в сторону 28-й дивизии правый фланг дивизии фон Конта, против Розеншильда не было противника — окопы его опустели. Но, получив в девять часов утра записку Лашкевича с просьбой о помощи, Розеншильд сейчас же обратился к начальнику 25-й дивизии Булгакову с подобной же просьбой помочь ему, Розеншильду, в штурме трех деревень, который он желает подготовить как следует, так как они сильно укреплены противником.
Казалось бы, что штурмовать какие-то укрепленные деревни в то время, когда рядом громят и уничтожают вторую половину своего же 20-го корпуса, больше чем дико, что это преступление, притом тягчайшее, — измена своим и содействие врагу в его замыслах и усилиях, — однако Розеншильд не только сам лично был занят какой-то ненужной для общего дела химерой, но стремился вовлечь в нее и 25-ю дивизию.
И неизменно, как только он получал от Лашкевича просьбу о помощи, он тут же писал Булгакову, что собирается штурмовать немецкие позиции и просит ему помочь.
Вполне допустимо, что он только хотел ввести в заблуждение Булгакова и втравить его в штурм деревень, никому из них не угрожавших, в то время как окончательно разгромленная и отброшенная 28-я дивизия обнажала его же, Розеншильда-Паулина, правый фланг и ставила в очередном порядке его дивизию в такое же труднейшее, разгромное положение, так как против нее тоже начали бы действовать, как и против 28-й, тройные силы.
Булгаков не удержался все-таки, чтобы не выступить с поддержкой Розеншильда: он двинул один из полков своих в атаку на деревни, о которых ему писал Розеншильд, но атака эта была отбита немцами, а повторить ее более крупными силами он уже не хотел.
Что же это были за деревни и кто защищал их? Защита этих деревень была поручена генералом Франсуа начальнику резервной дивизии, прибывшей из Кенигсберга, генералу Бродвику, а назначение этого опорного пункта заключалось в том, чтобы заманить туда хотя бы две русских дивизии, как на дно мешка, который легко можно бы было завязать после уничтожения правофланговой дивизии.
Так, силами одного своего корпуса Франсуа, которому нельзя отказать в тактических способностях, предполагал изъять из армии Ренненкампфа не меньше трех дивизий, однако победа над упорно защищавшейся одной дивизией Лашкевича досталась ему только спустя двенадцать часов после начала атаки, а такое продолжительное напряжение всех сил не могло не утомить его солдат.
К четырем часам дня они выдохлись. Нечего было и думать о мешке для двух других русских дивизий — впору было только дать отдых своим, удовольствоваться несколькими тысячами взятых в плен и объявить в приказе по корпусу, что бой будет возобновлен утром на следующий день.
V
Не пришлось все же победителю на правом фланге 1-й русской армии возобновлять боя, так как и в центре и на левом фланге все усилия Макензена и Бюллова разбились о стойкость русских войск.
