Семенов прервал Маркова:
— Значит, провалили вы меня в отместку за то, что я с вами со всеми не соглашался? Допускаю, и я ошибался, можно было бы поправить. А вы сразу вон!
— Поправишь тебя, — усмехнулся Марков. — Кто тебя поправлять брался, сам не раз с шишками уходил. — Он переменил тон и сказал сурово: — Провалили тебя за дело. Новые, огромные задачи поставила перед нами партия, а ты стал сильно мешать их решению.
— Уже во вредители записали, — мрачно проговорил Семенов.
— Ты погоди. Хоть и поздно сейчас, а несколько минут придется тебе потерять — послушай. Ты вот гордишься, что по качественным показателям мы первое место в стране заняли по нашей отрасли промышленности. Я тебе скажу больше — у нас на заводе имеются такие показатели, по которым мы на первое место в мире вышли — взять, например, использование объема печей.
— Вот этим надо гордиться, — прервал его Семенов. — Это и есть главная задача — добиться самых высоких показателей.
— Не горжусь я этим, — возразил Марков. — И скоро эти самые печи с высокими показателями ломать буду, потому что устарели они. Помнишь, я тебе сказал: «На первое место в стране вышли — начало неплохое». Это не слова были, Василий Петрович, а план, сейчас осуществлять его буду. И еще я тебе скажу: после приезда из Америки меня, как ты знаешь, главным инженером главка назначили, потом начальником главка. Сам я это высокое место бросил и попросился в Рудный — много нервов пришлось потратить, пока отпустили.
— Так ты сам перевелся? — с удивлением спросил Семенов. Он знал, что Марков ушел в директоры комбината с поста начальника главка, но не представлял, что это произошло по его личному желанию.
— Сам, — подтвердил Марков. — Чувствовал, что высокие административные посты не по мне. Я инженер, настоящее мое место здесь, рядом с агрегатами; там, в Москве, в своем кабинете, я тосковал по цеху. И ехал и сюда с твердым намерением ломать старую технологию, удалять косных людей и переводить нашу металлургию на новые пути. Помнишь, тебе не понравились мои резкие слова на аэродроме, — тоже не случайно они у меня вырвались.
— Так почему печи ломать будешь? — переспросил Семенов нахмурясь, ему неприятно было это напоминание.
— Я уже сказал, устарели. Вот год назад в Америке компания Шеррит-Гордон построила небольшой никелевый заводик, работающий по совершенно новой в цветной металлургии схеме, — на нем нет печей, конвертеров, электролизных ванн, всего того, без чего немыслимы старые заводы; вместо них — закрытые гигантские автоклавы. Рудный концентрат автоматически подается в автоклавы, растворяется в аммиаке, а из раствора — автоматически же — осаждаются чистые металлы. И все! Ты понимаешь, все закрыто, автоматизировано, людей мало, отсутствует тяжелый труд. Это завтрашний день нашей металлургии, на него надо равняться.
— И что же, думаешь внедрять у нас в Рудном эту новую американскую схему? — спросил Семенов. Заинтересованный сообщением Маркова, он на минуту даже забыл о главной цели своего разговора с ним.
— Нет, — возразил Марков категорически. — И в мыслях не было у меня рабски копировать американцев. Мы здесь, в опытном нашем цехе, поставили свои эксперименты — тоже автоклавы, только другой конструкции, и растворение идет не в аммиаке, а в кислоте. И нам удалось на опытной установке добиться значительно более высокой производительности, чем получилось у американцев. Вот такой процесс мы и собираемся внедрять. Я уже согласовал с министерством, вопрос внесем в правительство; думаю, в будущем году начнем широкую реконструкцию завода. Дело очень сложное — перестройку придется проводить, не прерывая производства, на ходу, — наша продукция, как ты знаешь, очень дефицитна, в ней многие отрасли промышленности нуждаются. Предвижу не только лавры, но и шипы — придется вносить коррективы в планы и, главное, мыслить другими категориями — строить расчеты уже не на месячном, а на квартальном и годовом выполнении; у нас к подобной работе мало привыкли, вероятно много грозных бумажек будет прибывать из центра.
Семенов сказал грубовато и искренно:
— Широко задумано. Жаль, конечно, что меня в болваны записали, считаете неспособным к такому «квартальному», а не «месячному» мышлению. Ну, тут уж ничего не поделаешь.
И он повторил с горечью, уже не скрывая вздоха:
— Жаль, жаль, Алексей Антонович, что в такой серьезный и решающий момент вы меня из Рудного выставляете. Обидно за недоверие…
Марков возразил:
— А ты оставайся. Зачем тебе уезжать?
— Место экономиста предложишь где-нибудь в цехе? — сердито спросил Семенов, вспоминая предложение Лазарева. — Не по мне это.
— Почему экономиста? — удивился Марков и, как показалось Семенову, искренно. — Совсем другое я хотел тебе предложить — идти на низовую партийную работу. Скажем, возглавить заводский партийный коллектив. Нет сейчас в Рудном более важного места, чем это: предстоит огромная работа по реконструкции, нужно всю партийную, всю рабочую и инженерную массу поднять и мобилизовать. Думаю, ты хорошо с этим справишься.
И, видя изумление на лице Семенова, Марков пояснил:
— В горкоме ты был не на месте. Вот как я — в кресле начальника главка; только я знал это о себе, а ты не знал. На работе в горкоме не достоинства, а недостатки твои верх брали. Настоящее твое место, думаю, именно на заводе, рядом с массами, в цехах, а не в кабинетах. Я часто вспоминал первые месяцы нашей общей борьбы за план — ведь ты дневал и ночевал на предприятиях, всех подталкивал, всех тормошил, был в курсе каждой важной операции, люди к тебе шли охотнее, чем к начальникам цехов, охотнее, чем ко мне. Это я хорошо запомнил и особенно часто вспоминал, когда поднимался в горкоме на третий этаж, в твой кабинет, — совсем не похож был ты в этом кабинете на того, другого.
Слова Маркова поразили Семенова. Он узнавал в них свои мысли, те самые, что явились ему в его одиноком споре с самим собою в саду. И снова он видел свою неправоту — ему казалось, что люди забыли о его достоинствах, видят в нем только плохое, а вот Марков, главный его противник, его враг, как он еще полчаса назад думал, стоит здесь и спокойно говорит о нем то хорошее и правильное, чем он всегда сам тайно гордился. Семенов вспомнил слова Лазарева: «Марков на мелкую месть не поднимется… Марков в людях разбирается — в этом его сила».
Не показывая своего волнения, Семенов проговорил:
— Да как это сейчас можно — после моего провала? Ты представляешь отношение людей ко мне?
— Трудно, — согласился Марков. — Трудно, но осуществимо. Со многими товарищами я уже беседовал, они соглашаются, что на заводе ты бы подошел. Сегодня, перед тем как идти к тебе, я был у Чибисова в гостинице; он согласен поддержать меня, обещает оказать всяческое содействие. Верховенский даст рекомендацию от горкома, он это сразу предложил. Одно могу сказать — весь свой авторитет в заводской партийной организации в ход пущу, чтоб добиться этого, если ты, конечно, сам на это согласен.
Сомнений больше не было — Марков говорил серьезно и искренно. И Семенов уже знал, что примет это предложение с охотой и радостью, — это был лучший выход, лучшее решение в создавшейся обстановке, а может, и вообще более правильный путь его жизни. Он сказал, не веря в свои слова, может быть, только для того, чтоб этими словами зачеркнуть все плохое, что — было в их отношениях, и начать новые, хорошие отношения:
— Ну, а там, на заводе, счеты будешь со мной сводить?
Марков, нахмурясь, ответил сурово:
— Счеты я с тобою уже свел — работать будем!
