Уже давно не было ему так легко и привольно. Он шел по поселку, по средине улицы, шел, гордо поглядывая вокруг себя, и играл. И для него исчезло в это мгновенье все то, что томило и угнетало его, исчезли неполадки в его работе, тяжесть этой работы, косые взгляды товарищей, укоризненные речи Зонова, недавнее собрание и выступление Баева. Исчезло все, что тяжким грузом давило и мешало легко и бездумно жить и играть.
Пыльная улица была залита июльским солнцем. По-праздничному пустынными выглядывали дома и бараки. И только редкие жители, потревоженные неожиданной музыкой, выглядывали из окон, высовывались в калитки. Но чем дальше шел Никон, тем люднее и оживленней становилось кругом. У ворот, у калиток, у входов в бараки появлялись люди, останавливались, посматривали на Никона, вслушивались в его песни. И ребятишки выкатывались на средину улицы, забегали впереди Никона, заглядывали на него, вертелись пред ним, прискакивали и пылили жаркой, серой, непотревоженной с утра пылью дороги.
Ликующе лилась песня. Кто мог нарушить радость и гордость Никона? Какое ему дело до всего, что совершается вокруг него? Вот какие-то красные полотнища пылятся и выцветают на ярком солнце и слова на них белеют какие-то и люди читают их и, может быть, волнуются о чем-то, читая эти слова. К чему это все ему, Никону? Сегодня его день, сегодня он может стряхнуть с себя заботы и тягости труда.
Задорно и вызывающе звенела песня. И пыль вспархивала из-под ленивых шагов Никона. И веселее вертелись кругом ребятишки. И празднично тих и ясен был день.
Но на перекрестке, где широкая улица поселка пересекалась старым трактом, возник глухой рокот, быстро усилившийся и ставший громким и шумным. Из-за поворота выскочил грузовик. Гудок прокричал тревожно и властно. Тучи пыли поплыли за машиной. Никон рванулся с середины улицы к дощатому тротуару, перестал играть и сердито посмотрел на грузовик. Машина была заполнена людьми, которые дружно придерживались друг за друга и что-то оживленно кричали.
Сначала Никон не разобрал слов. Он только увидел смеющиеся лица, веселых возбужденных людей. Он перестал играть и сморщился от пыли, которая тучей вырывалась из-под машины. Шофер затормозил, грузовик остановился недалеко от Никона и тогда Никон заметил на машине знакомых. Заметил Зонова.
— Лезь сюда! — крикнул Зонов. — Сыпь без прохлаждения!..
— Музыкант! Гармонист!.. — закричали другие. — Залазь, нам веселее будет!..
— Ну, пошевеливайся! — торопил Зонов.
Никон подошел к машине.
— Вы куда? — спросил он.
— А вот увидишь! — засмеялись ему в ответ и несколько пар рук сверху ухватились за него и потащили вверх, в грузовик.
Вскарабкавшись на грузовик и бережно охраняя от всяких неожиданностей гармонь, Никон попал рядом с Зоновым. Шахтер поглядел на него с хитрой усмешкой и весело предупредил:
— Держись крепче! не вывались!..
— Да куда вы? — добивался Никон и широко ухмылялся: стало ему хорошо и спокойно в этой шумной, смеющейся компании. Но ему не ответили. Мотор загудел, из-под колес снова вырвались тучи пыли, машина рванулась и пошла по широкой дороге на самой большой скорости.
Только тогда, когда грузовик вырвался из плена поселковых улиц и покатил по наезженной степной дороге, Никон, наконец, узнал куда едет.
— В колхоз, парень! — объяснили ему. — На воскресник... Мы будем дворы колхозу ладить, а ты играть станешь. Чтоб веселее было!
И, действительно, как только они приехали на место и, встреченные колхозниками, отправились к недостроенному скотному двору, Зонов подтолкнул Никона в бок и приказал:
— Зажаривай веселую! Ну!
Колхозные ребятишки сразу же оступили Никона и стали с ребячьей бесцеремонностью разглядывать и его самого и гармонь.
— Валяй! — повторили шахтеры вслед за Зоновым и взялись за топоры, за стяги, за лопаты.
Работа закипела. Никон увидел, как дружно его товарищи ухватились за тяжелые бревна и потащили их вверх, как другие вскарабкались на недоконченные стены постройки и ловко стали притесывать гнезда для стропил, как третьи, лихо и привычно работая лопатами, принялись копать ямы. Он присел на обрубок бревна и заиграл.
Сначала ему было дико и неловко играть для людей, которые работали. Было это ему непривычно. Разве нужна музыка работающим? До того ли им? Вот если бы гуляли они, если бы налаживались танцы или завели бы ребята песни, тогда бы уместна была его гармонь. Но шахтеры оглянулись, заслышав неуверенные и вялые звуки его музыки, и крикнули с веселой угрозой:
— Чище, Старухин! Поддай жару!..
— Поддай жару, Старухин, чтоб работа пылала!..
Никон встряхнулся, сжал губы и из-под пальцев его рассыпалась веселая и задорная трель радостной плясовой.
— Вот, вот! — одобрительно зашумели кругом.
Работа горела. Шахтеры ловко таскали бревна, стругали, со звоном рубили топорами, копали землю. Колхозники шли с ними плечо к плечу. Ребятишки носились кругом с веселым, звонким гомоном. Но покрывая их гомон, покрывая шум работы, звенела, все убыстряясь и разгораясь, песня Никона.
Он вошел во вкус. Он почувствовал, что между его музыкой и работой шахтеров и колхозников возникла какая-то согласованная связь, как в ловком и обдуманном танце. Он почувствовал, что работа его товарищей вздымает его, дает ему, его игре четкий размер, держит его в напряжении. И напряжение это волнует его, зажигает. Напряжение это наливает его горячей охотой играть все лучше и лучше...
Шахтерам уже не приходилось подстрекать Никона и кричать ему, чтобы он поддал жару. Никон уже сам горел. Песни звенели под его умелыми руками. Песня сменяла песню. Все веселее, все бодрее и задорнее звенела и пела гармонь, и казалось, что все кругом вместе с нею поет: и жарко подымающийся день, и ребятишки, озорной стайкой обступившие Никона, и работающие люди и даже свеже обструганные желтые смолистые бревна. И самого Никона так и подмывало вскочить, притопнуть и пуститься в пляс... Но пляса кругом не было: кругом горела веселая работа. Звенели топоры, звенели ликующие вскрики. И громче всех и радостней всех вскрикивал Зонов. Он забрался на самый конец полузаконченной крыши и, взмахивая вспыхивающим на солнце топором, подбадривал товарищей, колхозников, себя и Никона:
— Веселее!.. Хлеще!.. Сыпьте, други!.. Веселее!..
— Веселее!.. Сыпь!.. — откликались ему шахтеры.
— Так!.. Хлестко!.. Нажимай!. — ободряли своих помощников с шахты колхозники.
В бирюзовом небе таяли легкие облачка. Синели далекие горы. Жухла тронутая жарким солнцем трава и пахло свежим щепьем, деготком и чем-то горелым.
К полудню стало жарко и с полей потянуло медвяными запахами трав. Недалеко от постройки задымился синим дымом костер. Запахло вкусно жильем. Пришли женщины и стали хлопотать возле огня. Появились скамьи. Колхозники поставили деревянные козла и настлали на них плахи. Так выросли длинные столы. Женщины засуетились вокруг столов. Ребятишки помчались на деревню, откуда быстро вернулись нагруженные посудой и деревянными ложками.
Старик колхозник первый слез с крыши, отряхнул с себя щепье и сор, погладил на две стороны седые длинные волосы и, оборотясь к работающим, приветливо позвал:
— Ребятки, товарищи! Слезайте снедать. Вишь, солнце куды забралось!..
Рабочие оставили работу. Пыхтя и покряхтывая, ребятишки принесли полные ведра студеной воды и стали из ковшей поливать шахтерам. Те мылись, отфыркивались, брызгались на визжащих ребят. Никон отставил на чистое место гармонь и присел к сторонке.
— А ты, товарищ, чего-же не моешься? — подошел к нему старик. — Мойся да и за стол! Откушай!
— Я не работал! — усмехнулся парень. — С чего мне руки мыть?..
— Твоя работа, паренек, особая! Видал, как товарищи и наши ребята под музыку твою дружно робили?!
— Не волынь, Старухин! — подхватил Зонов. — Споласкивай руки да залазь за стол! Будем объедать колхоз!
— Не объедите, — засмеялись колхозники.
— Вы свой харч честно заработали!
— Что напрасно толковать! Сбуровили вы нам работенку, кою мы в неделю не осилили бы!
— Кушайте на здоровье!
За столом все сидели чинно и благопристойно. Колхозницы разносили чашки с горячей похлебкой и, сверкая радушными улыбками, упрашивали:
— Кушайте, товарищи, кушайте!
— Да мы не стесняемся! — посмеивались шахтеры.
Обратный путь был Никону небывало приятен и радостен.
Сдавленный в грузовике шахтерами, ощущая на каждом толчке прикосновение крепких, горячих тел товарищей, Никон чувствовал, что все они, эти, даже еще вчера незнакомые с ним рабочие, теперь ему близки и желанны.
И пришло это все так просто и неожиданно.
