Нодар подумал: «Как хорошо, что я не сунулся со своей помощью».
— Ну если так, то идите и займитесь делом! — сказал, вставая, Элизбар.
Братья Хараидзе — хорошие мастера, но Хидашели сам руководил плавкой во всех печах.
Арчил Хараидзе был на двенадцать лет старше брата.
Техникум он окончил давно, еще до строительства комбината в Рустави, и поэтому работал поначалу на Урале.
К тому времени, когда он приехал на отстроившийся Рустави, вернулся из армии и Васо. Младший хотел работать шофером, но Арчил потянул его на завод.
— Машину водить всегда успеешь, а металлургия — дело настоящее! — уговаривал он.
И Васо послушался брата. Начал он подсобным рабочим, а теперь уже был мастером. Васо, выросшему в деревне, сперва не понравился завод. Оказавшись среди грандиозных ферм и конструкций, среди огня и грохота, он долго не находил себе места, много раз пытался удрать с завода и, если бы не брат, наверняка ушел бы.
— Нет, нет, завод — это не мое дело! Отпусти меня, я должен изучить другое ремесло, Арчил, — просил Васо.
— Не смей, сукин сын, уходить. Не позорь меня перед ребятами.
И Васо не ушел. Постепенно привык к цеху, кончил заочно металлургический техникум и стал сталеваром. А когда самостоятельно выпустил первую плавку, оценил по-настоящему профессию металлурга. Раньше все казалось легким. Он смотрел на печь так, как смотрит посторонний человек на сидящих за шахматной доской игроков. Когда же сам оказался за доской, понял, как труден каждый ход. Теперь, если бы его и гнали с завода, он бы не ушел.
Прежний начальник смены ему очень не нравился. Васо считал его ни рыбой ни мясом. Старший брат не любил злословить, но про Рамишвили и он часто говорил: «Недоносок, сукин сын!»
План смена выполняла еле-еле, в сроки укладывались не чаще двух-трех месяцев в год. Работа не клеилась, шла вяло. Люди работали без огонька, небрежно. Даже предыдущая смена всегда передавала им печи холодными и в балловых оценках обманывала. Знали: Рамишвили только ушами похлопает, к начальству не пойдет — побоится.
Леван был не похож на Рамишвили и сразу всем приглянулся.
Не по душе пришлось Арчилу Хараидзе только то, что начальник смены занялся его делом, но он смолчал. Подумал: «Это в первый день так из кожи вон лезет, во все нос сует, попривыкнет, угомонится».
А младшего Хараидзе новый начальник смены привел в восторг. Прежде всего в нем чувствовалась сила, а Васо, отслуживший в армии, физическую силу привык уважать. Понравилось ему и то, как Хидашели осадил этого бездельника Гогию.
Гогия работал помощником сталевара второй печи. Целый день этот дылда бездельничал и балагурил. Рамишвили не решался сделать ему замечание. А сталевар, скромный, тихий и вечно молчавший человек, давно решил: лучше самому выполнить обязанности Гогии, чем спорить и скандалить с ним, махнул рукой, старался вовсе не замечать помощника.
Только Васо всегда кипятился, ругался с Гогией: «На завод пришел даром деньги получать!»
Леван сразу заметил бездельника, но ничего не сказал. Не хотел с первого же дня делать рабочим замечания. Когда же он еще раз прошел мимо второй печи и снова увидел помощника сталевара, стоящего без дела, спокойно облокотившегося на черенок лопаты, он разозлился, вошел в будку и подозвал к себе Васо.
— Кто этот парень?
— Какой? — спросил Васо и взглянул в сторону второй печи.
— А вот тот, высокий, который смотрит без очков в окошко печи.
— Помощник сталевара Гогия Немсадзе.
— Ну-ка позови его сюда!
Мастер вышел и крикнул Гогию.
Тот некоторое время продолжал стоять в прежней позе, будто и не слышал слов мастера. Потом лениво бросил лопату и не торопясь пошел к будке. По дороге достал сигарету, задержался около какого-то рабочего, попросил огоньку. Рабочий показал рукой, что у него нет спичек. Гогия свернул еще к кому-то, прикурил и, попыхивая сигаретой, улыбаясь, вошел в будку.
— Слушаю вас, начальник!
Леван с ног до головы оглядел рыжего здорового парня с длинными мускулистыми руками и здоровенными кистями, каждая с лопату.
— Если у тебя разбились черные очки, почему не попросишь у мастера замену? — спокойно спросил Леван.
— Очки целы, вот они, в кармане у меня, — Гогия достал их из кармана и показал.
— Почему не пользуешься ими, когда смотришь в печь?
— Не хочу, потому и не пользуюсь! — грубо ответил Немсадзе.
— Правильно, если не хочешь, не пользуйся, — снова спокойно сказал Леван.
Подобного ответа помощник сталевара не ожидал. Он думал, что за нарушение техники безопасности новый начальник накричит на него, и приготовился к отпору. А теперь этот огромный, нескладный человек растерялся, не зная, что сказать, и неловко топтался на месте.
— Вижу, ты сегодня не в настроении, может быть, чувствуешь себя плохо? — так же тихо продолжал Хидашели.
— Нет, начальник, разве я похож на больного?
— Может быть, дома у тебя неприятности или какое-нибудь неотложное дело? Скажи, я отпущу. Как-нибудь управимся без тебя.
Гогия забеспокоился: уж не смеются ли над ним? Нет, Хидашели и не думал смеяться. Об этом говорили приветливое выражение его лица и мирный тон. Гогия раскрыл рот и с удивлением уставился на Левана.
— Никакой неприятности, начальник, у меня нет, благодарю вас.
Леван встал. Гогия был больше его ростом, но Хидашели так посмотрел на него, что верзила присел.
— Если ничего не болит и ничего не беспокоит, иди и работай, как это подобает человеку! Имей в виду, второй раз я предупреждать не стану.
Помощник сталевара не ожидал такого поворота. Он сразу очнулся, прямо посмотрел в лицо начальнику, но не выдержал его взгляда, опустил голову и вышел из будки.
Васо от удовольствия потер щеку. «А ты думал, что со всеми пройдут твои номера? Не тут-то было».
Леван, успев узнать от Резо, что за человек был Отар Рамишвили, почему рабочие не любили его, прекрасно понимал, что в первые дни его непременно будут сравнивать с прежним руководителем. И все делал не так, как мог бы в его представлении делать Отар.
Перед пуском шестой печи дал знак рабочему, чтобы тот повременил. Взял у сталевара толстые перчатки и принялся чистить желоб. На стенках присохли остатки магнезитного порошка, Леван тщательно счистил его, выгреб грязь, снял перчатки и вернул их хозяину. Арчил покраснел, зло посмотрел на сталевара, упрекая его за промах. Сталевар, крепкий мужчина, обмяк, как ребенок, решил, что сейчас и начальник смены отчитает его. Но Леван улыбнулся и знаком показал: «Разве так не лучше?» Пристыженный сталевар развел руками, как бы говоря: «Конечно, лучше».
Леван подал знак мастеру, чтобы тот просверлил отверстие.
В мартеновской печи сталь варится при температуре тысяча шестьсот — тысяча семьсот градусов. Около печи такая жара, что непривычный человек не сможет подойти к ней ближе чем на десять шагов. А когда хоть одно окошко печи открыто, подле нее сущий ад.
Сталевары привыкают к этой жаре. Все они худощавые, поджарые, ни капельки жира, в их движениях чувствуются сила и легкость, хотя спецодежда их за три дня покрывается солевым налетом. За одну смену на каждого рабочего полагается двадцать шесть литров соленой воды. Когда Леван начал работать мастером в Магнитогорске, он выпивал за смену не меньше сорока литров. Ежеминутно подбегал к будке с газировкой. Потом привык. Он знал, как рабочие смеются над новоиспеченными инженерами, которые не могут подойти к печи. Знал и потому с первого же дня все время крутился около самых стенок. Напрягал волю, терпел ужасающую жару, чтобы, не дай бог, не появились на лицах ребят насмешливые улыбки…
Гогия Немсадзе не мог простить себе, что не сумел ответить начальнику смены. Злился, из себя выходил, думал: «Язык я проглотил, что ли, почему не смог ответить ему? Надо будет разузнать, что за парень этот Хидашели! Много воображает. Ничего, я ему воткну».
Вскоре такой случай представился. Из печи взяли пробу для анализа, и в этот момент подошел Леван. Гогия предложил начальнику смены сигарету. Хотя Хидашели только что курил, но, чтобы не обидеть помощника сталевара, сигарету взял. К тому же ему не хотелось, чтобы Немсадзе подумал, будто он все еще помнит недавний их разговор. Гогия подошел к огромной железной ложке и прикурил от расплавленной стали. Рука Левана, готовая достать из кармана спичку, как будто окаменела. Он понял, чего хочет Гогия. Рабочие уставились на начальника смены. И он принял вызов. Достал из кармана черные очки и, как ни в чем не бывало, взглянул через окошечко в печь. Потом спокойно поднес сигарету к окошку и прикурил. Адский зной ударил в лицо, но он стерпел. Отступил на два шага и дал знак рабочему в будке, чтобы он открыл окошко наполовину. Подозвал Гогию, показал на заднюю стену, сказал, что она плохо починена и небрежно обсыпана доломитом.
