— Я вижу тебя в первый раз, — произнесла она, — и больше, думаю, не увижу, но мне хочется… Сама не знаю почему… Хочется, чтоб ты оказался человеком. Человеком! — повторила она, как-то странно повысив голос.
— Знаешь, — смутился Фомичев, — а я скоро уезжаю. Далеко-далеко! — и он махнул рукой в неопределенном направлении. — На Север, в общем. В Заполярье. Перейду на заочный и…
Она смотрела на него расширенными, чуть сумасшедшими глазами.
— Пожалуйста, никому здесь, кроме меня, об этом не говори. Ладно?
— Думаешь, засмеют?
— Ну что ты! Это хорошие ребята. Лингвисты, физики… Вон тот, лысый, автогонщик, чемпион. Но, понимаешь… То, о чем ты мне сейчас рассказал… Не говорят об этом. Понимаешь?
— Послушай, а кто вон тот кадр? С серебряными губами?
— Моя дочь.
Фомичев присвистнул.
— А кто же ее отец? Если не секрет?
— Очумел? Он же тебя и привел сюда! Вон тот остолоп толстый!
Фомичев снова присвистнул.
— А кто он по профессии?
— Продает в подземном переходе книги.
…Было уже довольно поздно.
— Мужики, — канючила черненькая гибкая художница, — ну, кто меня проводит домой? Мужики!..
И он пошел ее проводить. По дороге, выяснив, что родителей его нет дома, она предложила направиться к нему.
— Посмотрю, в каком интерьере ты обитаешь.
…Уже под утро, прижавшись к Фомичеву всем телом, положив на его грудь легкую смуглую руку, шепотом рассказывала о своем муже.
— Бесконечно талантливый человек, гений! Ты бы посмотрел на его работы! Особенно одна есть… Свой вариант «Похищения Европы». Верх изящества! Необыкновенное чувство красоты! Сколько грустной иронии! И — это правда, поверь! — у быка все время меняется выражение лица, то есть морды. Он все время на кого-то похож. Вчера вечером, когда я уходила в гости, он был похож… Угадай на кого? На тебя! А муж… Муж мой, поверь, законченный остолоп! — В глазах у нее блеснули слезы. — Патентованный остолоп! Начальства боится, милиции… Мыться не любит. Я сама для него заказы добываю! Представляешь?
— А где он сейчас?
— Как где? С сыном его оставила. С Егором.
Фомичев помолчал немного, повздыхал, представляя себе необыкновенный вариант «Похищения Европы», быка с меняющейся физиономией, и неожиданно признался:
— Знаешь, а я… Я скоро уезжаю. Далеко-далеко… — Уже при первых словах он с удивлением ощутил, каким вдруг чужим, как бы посторонним стало ее тело, но по инерции продолжал: — Скорее всего, на Север. Есть, видишь ли, в Заполярье один маленький поселок, он…
Она вдруг поднялась с постели, быстро, он и отреагировать толком не успел, стала одеваться.
— Ты что? Постой!..
Грохнула закрывшаяся за ней дверь.
Прошло несколько дней. Фомичев места себе не находил. Эта легкая смуглая рука, лежавшая на его груди… Наваждение! Он все время ее чувствовал. Адрес Художницы он примерно знал. Во время бесед ночных это как-то само собой узналось, хоть он и не задавался такой целью. Что же делать? Решил простоять весь день у ее дома, авось выйдет в магазин или заказ для мужа пробивать… И они увидятся. И поговорят. Жила она на Кутузовском. Возле дома с большим количеством всевозможных арок стояла тележка мороженщицы. Фомичев обрадовался. Значит, с голоду он за день ожидания не помрет. Но не успел он доесть первой же порции эскимо, как появилась Художница. Она направлялась домой. И в магазине уже побывала, судя по авоське, и, вполне возможно, даже парочку заказов вырвала в Худфонде. Огонь девка! Увидев его, усмехнулась и прошла мимо.
— Постой! Ты что? — бросился он за ней. — Нужно поговорить!.. Я… Ты знаешь, мне все время… Твоя рука…
Она остановилась. Переложила авоську из левой руки в правую. Он хотел взять у нее авоську — не позволила.
— Ну, слушай… Ты что же вообразил, что я к тебе домой отправилась потому, что… Потому, что я… потаскушка, да? Богема? Признавайся! Нет, Юрочка! Я тебя выбрала, вот что. Поставила на тебя. Теленок, думаю, но… Но сильный. Вырастет — вроде того быка станет, что на картине, такой все препоны сокрушит. И я за его могучими плечами буду как… Как… — По лицу ее, закручиваясь, потекли слезы. — А ты… Ты цыпленок! И не бык из тебя будет, а петух! В Сибирь он едет! На Северный полюс! Сила в утином яйце, яйцо в хрустальном ларце. А ларец — на краю света, да? Сила, молодой человек, как деньги. Или есть она, или ее нет. Поезжай, поезжай, поищи ее, вообрази себя сильным!..
Мороженое подтаяло, стало капать. Фомичев, ошарашенный ее странными, но не лишенными какой-то логики рассуждениями, стал по-детски лизать эскимо, подхватывая языком тающие белые комочки. Она снова перенесла авоську из правой руки в левую. Повернулась, пошла в арку. А Фомичев за ней. Она в лифт, а он по лестнице бегом, даже обогнал слегка лифт. Хорошо, что лифт был не скоростной. На шестом Художница вышла. Взглянула…
— Мороженое доел?
— Ага…
Она отперла дверь, вошла, закрыла за собой. Он позвонил. Она открыла. Сзади, за ее спиной, была распахнута широкая стеклянная дверь в гостиную. И там… На стене… Там висела картина… «Похищение Европы». Дебелый курчавый бык плыл по голубому морю. Фомичев моментально его узнал. Крыжовников! Алик Крыжовников — вот кто был прообразом этого могучего, жизнерадостного быка. А на нем, удобно развалясь, словно на тахте, полулежала улыбающаяся Художница. Темноволосая, в красном платье, с голыми толстыми ногами. Одной рукой она держалась за рог… Но… Но ведь ни Художница, ни ее муж не знакомы с Крыжовниковым! Откуда же…
Проследив за его потрясенным взглядом, Художница снисходительно рассмеялась. Еще минута, с пронзительной ясностью понял Фомичев, — и он ее потеряет. Потеряет даже больше, чем ее… Потеряет, может быть, счастье — он, правда, не очень хорошо представлял, что это — счастье? Но отдать ее Крыжовникову?! Этому быку?! Нет!
— Ну, хочешь… Я не уеду… Хочешь?
Она протянула ему бумажку:
— Не уедешь — позвони, — и захлопнула дверь.
Через три дня он позвонил.
— Я уезжаю.
— Когда?
— Сегодня. В шестнадцать двадцать.
Она помолчала.
— Я тебя провожу. Приходи. За час. Подожди во дворе.
С рюкзаком за плечами он явился во двор ее дома. Прошел мимо мороженщицы, не соблазнился. Сел на скамейку. На трехколесном велосипеде проехал возле скамейки мальчик лет этак пяти с настоящей медалью «За отвагу», пришпиленной к курточке.
— Вы дядя Юла? — спросил он.
— Что? А, да-да! Я! А ты кто?
— Егол. Мама велела пеледать, что сейчас плидет.
Прибежала запыхавшаяся Художница. С большим свертком.
— Это тебе на дорогу. Спокойно, из всех окон глядят…
Подъехал на велосипеде мальчик.
— У Егора сегодня день рождения. Видишь, велик ему подарили, медаль. Подари ему и ты что-нибудь.
Ничего такого, кроме коробка со спичками, у Фомичева не нашлось.
— Можно — спички?
— Можно.
— Москву он не сожжет?
— Одного коробка для этого недостаточно.
Счастливый Егор стал зажигать и разбрасывать горящие спички.
…Приехали на Казанский вокзал. Стояли на перроне. Она несколько раз его поцеловала, уткнувшись в грудь, поплакала.
— Дело в том, — начал Фомичев, — что ты не совсем права. Дело вовсе не в силе… Я вовсе не потому… Я…
— Молчи! Молчи!..
Внезапно на перроне появился Алик Крыжовников. Мистика! Он был почему-то в выцветшей больничной пижаме, в шлепанцах на босу ногу. Фомичев не знал, что и подумать. Ведь он уедет сейчас, а они… Крыжовников и Художница останутся вдвоем.
— А-а-а, вот ты где! — радостно орал Алик, проталкиваясь сквозь толпу. — Чудом узнал, что ты едешь… Чудом! Ну, не преминул… — Поздоровавшись, щелкнув при знакомстве с Художницей шлепанцами, он с ходу принялся жаловаться, что после решения Фомичева отбыть на Север создалась среди друзей для него, Крыжовникова, нестерпимая обстановка. Все почему-то убеждены, что на Север должен ехать и он, Крыжовников, поскольку на Красную площадь он тоже в свое время получил пригласительный билет. К тому же — такой лоб здоровый.
— А я никому ничего не должен! — жаловался Крыжовников. — Пойми, Фомичев!
— Понимаю, — согласился Фомичев, отводя взгляд.
Крыжовников очень смешно рассказал, каким образом он отделался от возлагаемых на него ироничными друзьями надежд. Сосед по квартире его выручил, диабетик. Крыжовников отнес в поликлинику бутылочку с анализом, принадлежащим соседу, и…
— Поверите, через четверть часа «неотложка» за мной примчалась! Пятый день в палате загораю! Ну, ладно, ладно, считай — прощен! — хлопнул он Фомичева по плечу. — Знаешь, а я тебе даже завидую немного. Сибирь! Сфотографируйся там на «катерпиллере», пришли фото.
— А что это такое, катет… катер… Как?
— Ну и чудачок! Едет в Сибирь, а не знает, что такое «катерпиллер»! Бульдозер фирменный!
