Он молчал, соображая.
— Почему? — произнёс напряжённо. Именно с ним не поедет — так понял.
— Просто не захочет уезжать из города. Даже с тобой. У неё здесь поважнее дела.
Ей было трудно, когда он так смотрел на неё. Она энергично сняла очки и стала протирать их.
— Возможно, мне это только кажется, — прибавила она.
— Наташа встречается с кем‑то?
— Наташе семнадцать лет.
— Ещё нет… — Иногда он бывал поразительно наивен. Это умиляло её. В такие минуты она чувствовала себя свободной от него — сильная, независимая женщина. Она надела очки и посмотрела на него прямо.
— Все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет думают о мужчинах. Твоя дочь не является исключением.
Он не спорил. Он вообще редко вступал с ней в перепалки — не было, кажется, случая, чтобы он выходил из них победителем. В их общие времена он объяснял это спецификой работы: «Ты адвокат, и тебе необходим полемический дар. Судье же он ни к чему. Моё дело — выслушивать стороны».
А выслушивать он умел. Римме казалось даже, что находчивость повредила бы ему — острые на язык люди нередко суетливы.
Озабоченно похлопал он по карманам, ища сигареты.
— Здесь можно дымить?
Вместо ответа она подвинула пепельницу с окурками. Он растерялся:
— Прости, — и виновато протянул пачку.
Прикурив, Римма спросила:
— Как твой сын? Не болеет?
— Нет, ничего. Спасибо… С кем встречается Наташа?
А сын — какие пустяки, стоит ли говорить о нем! Ах, эта его неугомонная совесть, за шесть лет не утихомирится никак. Пора бы! Но что делать, если никак не выходит замуж бывшая жена? «Ради него, что ли, сделать это?» Раз у неё уже была такая возможность. Римма вспомнила жизнерадостного лысого старика математика с жёлтыми глазами, который сделал ей предложение через два месяца после смерти жены. Бр–р…
Павел ждал ответа.
— С кем Наташа встречается? Этого я не знаю. Если хочешь, спроси у неё сам.
— Меня не это интересует. Сейчас десятый класс.
— Отразится ли это на учебе?
Он доверчиво посмотрел на неё.
— Да.
Она пожала плечами.
— Я почём знаю! Ей семнадцать лет. Почти семнадцать, — с иронией уточнила она, вспомнив его поправку. — Через два с небольшим года её мать вышла замуж.
— Надеюсь, у Наташи далеко до этого. — А у самого тревога в глазах.
— Ты так говоришь, будто речь идёт о величайшей трагедии.
— А ты считаешь это за благо? — И тотчас, увидела она, пожалел, что дал втянуть себя в этот никчёмный и опасный спор.
Римма тонкой струйкой выпустила дым.
— Я? — спросила она.
— Да нет, это не имеет значения.
Но она не пощадила его:
— Когда я выходила замуж, я считала это за благо.
Глаза его слегка сузились, но взгляда не отвёл. Кажется, он не так понял её: тогда считала, и она, поясняя, выговорила отчётливо:
— Я никогда не жалела о своём раннем браке.
Ни слова не проронил он в ответ. А она смотрела на него и снова терзалась вопросом, который не давал ей покоя вот уже шесть лет: любил он её? Пустое, запоздалое любопытство.
Двумя глубокими затяжками, одна за другой, докурила сигарету.
— У меня к тебе просьба… — Она старательно вмяла окурок в пепельницу. — Ты куда сейчас? За Наташей?
— Да. — Готовность прозвучала в его ожившем голосе: так редко просила о чем‑то бывшая жена. — Она ведь в два приходит?
— В два. Мне в тюрьму надо. Подбросишь?
Ответить не успел: в комнату ворвалась Света Агыше–ва — в ярком платье, в шляпе. Суббота… Прямо с порога затрещала о чем‑то, но, увидев Павла, растерянно осеклась. Праздничное личико приняло выражение постной официальности.
— Здравствуйте, Римма Владимировна. — И прошествовала, стуча каблуками, к своему столу.
Павел поднялся.
— Я подожду в машине.
Усмешкой отметила Римма его деликатность: ни «вас», ни «тебя».
Двумя руками держа шляпу, смотрела Света на уходящего Павла. Это был не профессионально–бесстрастный взгляд адвоката, а иной — взгляд женщины на мужчину. Римма сбоку наблюдала за ней со смешанным чувством гордости и тоски.
— Кто это?
— Судья из Крутинска. А что?
Света закусила губу.
— Там у нас никаких дел нет — в Крутинске?
Девчонка… Римма устало улыбнулась.
— В Крутинске своя адвокатура.
— Да, конечно. — Она положила наконец шляпу. — Римусь, милая, я к тебе с просьбой. Олега помнишь? Высокий такой, с усиками. Он заходил сюда. Лётчик.
— Помню, — сказала Римма и подумала о Валентине. Тот тоже летал, правда, не на военных самолётах — в Аэрофлоте.
Восторженно щебетала Света о своём Олеге:
— Ваше желание, говорит, для меня закон. Ах, так, говорю, тогда покатайте меня на самолёте…
Это могло продолжаться до вечера, а на улице её ждёт Павел. Римма перебила её:
— Ну а просьба‑то?
— Так я же объясняю. Завтра и в понедельник у него нет полётов, два выходных подряд. Приглашает в Сочи слетать. Сегодня — туда, в понедельник — обратно. Отпустишь меня на понедельник? Римусь, дорогая…
— Что у тебя в понедельник?
— Ничего! Должна прийти одна клиентка, Макарова, раздел дома, но это не срочно.
— Ты ей назначила?
— Я же говорю, это не срочно. Дело на конец сентября поставили. Риммочка, милая…
— Но во вторник быть, — строго сказала Римма. — Никакой нелётной погоды, ни задержек рейсов…
— Умру, но буду! — И в порыве благодарности громко чмокнула Римму в щеку. — А ты сегодня прелесть как хороша! Тебе идёт эта причёска.
— Подхалимничаешь?
— Клянусь! Особенно вот так, в профиль, — коснулась она Римминого подбородка. — Ужасно идёт!
Римма с неудовольствием отодвинула её руку, а самой подумалось, что именно в профиль к Павлу будет сидеть она в машине. Оставшись одна, взяла было зеркало, которое давала утром женщине с мясокомбинатовской брошкой, но помедлила, усмехнулась и убрала его в стол.
Павел довёз её до тюрьмы — теперь её именовали следственным изолятором — и, пообещав вернуться минут через сорок, поехал за Наташей.
Разговора не получилось. Качманов по–прежнему стоял на своём: к Иванюку зашёл случайно, повздорили из‑за ерунды — теперь уже не вспомнить, — и вот все так кончилось.
— Из‑за ерунды покалечили человека?
— Я не собирался калечить.
А ручищи — во, такими и убить недолго.
— Но все же какие‑то были причины.
— Он слишком много говорил.
— Что он говорил? — быстро спросила Римма.
На сейфе у зарешеченного окна стоял кактус. Качманов не спускал с него взгляда. Силой и прямотой дышало его крупное лицо.
— Не помню. Я же говорил вам, что подробностей не помню.
— Но суд все равно попытается восстановить их. Без этого невозможно определить меру вины.
Губы Качманова приоткрылись, — словно примериваясь, сперва мысленно произнёс вопрос и лишь потом повторил его вслух:
— Зачем? Я ведь признаю свою вину.
— Этого недостаточно. Признание подсудимым своей вины не есть ещё её доказательство. В судебной практике сколько угодно случаев, когда люди оговаривают себя.
С простодушным недоумением посмотрел он на адвоката.
— Зачем они это делают?
Римма бегло улыбнулась — не наивности Качманова, а другому, доброму, что уловила в его словах.
— Причины разные. Например, из‑за боязни скомпрометировать кого‑то.
Тотчас замкнулось его лицо.
— Меня это не касается. Я ничего не боюсь.
— Я это поняла, — сказала Римма. — Познакомившись с вами, я поняла, что во флоте служат люди смелые. Немного горячие, может быть, но это скорей достоинство, чем недостаток.
— Во флоте тоже дряни много.
— Почему — тоже?
Качманов усмехнулся. На слове ловите? Что ж, ловите. Сказал:
— Потому что её всюду полно.
За стеной, в комнате дежурного, играло радио — что-то весёленькое, из оперетты. В другой тюрьме, пожалуй, странно было б услышать эту легкомысленную музыку, но в заведении, где командовал Мироненко, она не резала слух. Чистота, стены выбелены, в служебных помещениях — горшки с простенькими комнатными цветами. «Я ведь хохол, — объяснял Мироненко. — Люблю, чтоб порядок был. Як в хате».
Римма вздохнула.
— Вы мне не верите, Качманов, — сказала она. — Жаль! Я ведь ваш защитник. А защищать мне вас будет трудно, поскольку многого я не знаю. Если вы считаете, что какие‑то факты или какие‑то имена я не должна оглашать в суде — ваше право запретить мне. Но знать я должна. Вы ведь понимаете, что я здесь не из‑за праздного любопытства.
Он слушал, не перебивая. А может быть, и не слушал. Она решилась:
— Прямо отсюда я отправляюсь на Московскую к Людмиле Малютиной.
Качманов не шелохнулся. Римма села поудобнее. Сколько бы ни продлилось молчание, первой она не нарушит его. Хотелось курить, но она никогда не делала этого в присутствии клиента.
