В дверь аудитории опять постучали снаружи — полицейский открыл, приняв сразу троих. Те вели себя шумно и вызывающе, отказывались отвечать на вопросы и требовали покончить с полицейским произволом. Потом привели еще одного, более покладистого. Только сейчас Беба заметила над кафедрой большие стенные часы — стрелки показывали половину шестого. Она ахнула — ей казалось, что не более получаса прошло с того момента, когда она вышла из автобуса на Пласа Италиа.
В шесть часов пришел поймавший Бебу сержант; всех задержанных выстроили в затылок и повели по коридору, приказав не шуметь. Во внутреннем дворе стояли два крытых грузовика, один из них был уже почти полон, другой ждал очереди. Очутившись в большом обществе, студенты снова зашумели, явно стараясь, чтобы их услышали на улице. Загнав еще нескольких в первый грузовик, полицейские торопливо подняли борт, один из них, с карабином, вскочил последним, и грузовик с рычанием выехал за ворота; оттуда тотчас же донесся гул возмущенных голосов. Началась посадка на вторую машину. Когда Беба взбиралась по узкой приставной лесенке, стоявший рядом полицейский невежливо подтолкнул ее концом резиновой дубинки, процедив сквозь зубы ругательство.
— Не смей трогать девушку, ты! — тотчас же крикнул кто-то из шеренги ожидающих погрузки. — Будьте свидетелями, компаньерос, он ее ударил!
Остальные зашумели, раздались предложения написать об этом случае министру юстиции. «Да пишите хоть самому Перону, — ворчали полицейские, подгоняя очередь. — Живее, не на пикник едете». Из глубины кузова неслись негодующие крики:
— Не давайте воли рукам!
— Преторианцы!
— Сатрапы!
— Ищейки! Гав, гав, гав!
Грузовик наконец тронулся и, на полном ходу проскочив мимо ожидающей за воротами толпы, круто развернулся и понесся по улице, сопровождаемый двумя патрульными машинами.
В кузове было тесно, все стояли вплотную друг к другу, шатаясь от толчков. Освоившись с темнотой — заднее полотнище покрывавшего кузов брезента было опущено, — Беба увидела рядом с собой того курчавого, что препирался с седоусым. Тот тоже посмотрел на нее, и, словно стараясь припомнить, прищурился.
— Я что-то вас никогда не встречал, компаньера, — сказал он. — Вы на первом курсе?
— Да нет, я, вообще не студентка, — растерянно отозвалась Беба и ухватилась за его рукав, так как машину сильно качнуло.
— А что же вы тогда тут делаете? — изумился курчавый.
— Я попала случайно — просто хотела посмотреть. Я проходила мимо! Потом я немного подралась, и меня поймали.
— А-а, — усмехнулся курчавый, — любительница острых ощущений. Ну, острые ощущения вам гарантированы, будьте спокойны. Это вас ударил этот болван?
— Он не ударил, только подтолкнул… совсем не больно. А почему вы думаете…
— Увидите, — сказал курчавый таким зловещим тоном, что Беба похолодела. — После выхода на свободу вам несомненно понадобится медицинская помощь, сеньорита. Хотите мой адрес? Диплом будет у меня через месяц, я на последнем.
— П-почему понадобится? — заикаясь от страха, спросила Беба.
— Потому что в лучшем случае вы отделаетесь ушибами и вывихами, а в худшем… Ну, в худшем могут быть переломы конечностей, различного рода травмы, повреждения внутренних органов, сотрясение мозга, кровоизлияния и так далее. Так или иначе, без моей помощи вам не обойтись, поэтому запишите мое имя — Эрменехильдо Ларральде. Найти меня можно в госпитале Роусон, домашней практики у меня пока нет. Вас я по знакомству приму без очереди.
— Вы шутите, сеньор Ларральде, — с надеждой сказала Беба.
— Думайте так для собственного успокоения. Ребята, у кого есть закурить?
Кто-то перебросил ему сигарету, Ларральде ловко поймал ее на лету и щелкнул зажигалкой.
— Курить запрещено! — крикнул сидящий на заднем борту полицейский.
— Запретный плод сладок, мой генерал, — ответил Ларральде, со вкусом затягиваясь. — Простите, сеньорита, не подумал вам предложить. Вы курите?
— Сейчас не хочу, спасибо, — убитым тоном отозвалась Беба.
— Напрасно, от переломов конечностей ваше послушание все равно не спасет. Знаете, какие бывают переломы? Самые плохие — это открытые.
— Ах, идите вы…
— Вас могут подвергнуть пытке электрическим током, — не унимался Ларральде. — Знаете, как это делается? Вас разденут, положат на оцинкованный стол, пристегнут руки и ноги специальными ремешками и будут прикладывать электроды к чувствительным частям тела. Ощущение острое, поверьте.
— Послушайте, хватит вам! Все это очень остроумно, но у меня нет настроения смеяться.
— А кто вам предлагает смеяться? Плакать надо, сеньорита, плакать. Вы умеете плакать по заказу? У меня была любовница — скромности ради не будем называть ее по имени, но вы, несомненно, не раз видели ее на экране, — так вот она изумительно умела плакать по заказу. Вот такие слезины, не поверите. Вообще, фантастическая женщина, тигрица. Фигура! Темперамент!
— Почему же вы с ней расстались? — насмешливо спросила Беба.
— Именно из-за ее темперамента. Она приревновала меня к дочери одного миллионера — не будем уточнять, кого именно, — и покушалась на мою жизнь. Однажды ночью вдруг пытается ударить меня толедским кинжалом. Представляете? Но я перехватываю ее руку — гоп! — и говорю: «Дорогая, расстанемся без вмешательства полиции». Кинжал она мне оставила, я потом потрошил им трупы в анатомичке.
— Врете, — вздохнула Беба. — В тюрьме чем-нибудь кормят?
— О, в Дэвото кормят отлично. Русская икра, шампанское и так далее. Сейчас увидите сами, мы, кажется, уже подъезжаем. Если не ошибаюсь… Да, асфальт уже кончился, слишком уж трясет. Через пять минут будем дома.
— Похоже, что эту дорогу вы знаете с закрытыми глазами, — съязвила Беба.
— Еще бы! Минимум раз в семестр я путешествую по ней на казенный счет.
— И вам хватает времени на звезд экрана и на потрошение трупов?
— Сеньорита, я давно не занимаюсь ни тем, ни другим, — с достоинством ответил Ларральде. — На последних курсах мы потрошим не трупы, а живых людей.
— Верно, вы же скоро кончаете. Кстати, разве сейчас не каникулы? — спросила Беба.
— Вообще да, но в этом году мы задержались. Университет ведь бастовал весной два месяца — весь август и сентябрь, поэтому сессии были отложены.
— А из-за чего бастовали?
— Не хотели нового министра просвещения…
Машина сбавила ход. Потом она остановилась, полицейский спрыгнул наружу, и задний борт с грохотом откинулся. Студенты загалдели и стали прыгать на землю. Ларральде церемонно поклонился:
— Ну, рад был с вами познакомиться, сеньорита…
— Монтеро.
— Очень рад, сеньорита Монтеро. Жаль, что уже приходится расставаться, но это ненадолго.
Полицейский заколотил резиновой палкой по борту:
— Живее, живее! Вы что, ночевать здесь собрались?
— Потише, мой генерал, — соскочив на землю, сказал Ларральде, — вы разговариваете с представителями медицины. Рано или поздно ваша жизнь окажется в наших руках. Разрешите вам помочь…
Он подхватил Бебу за талию и осторожно опустил на землю.
— Где же мы с вами встретимся? Надеюсь, что через неделю мы все будем на свободе.
— Вы считаете, что это необходимо — встречаться? — лукаво спросила Беба, искоса глянув на него из-под ресниц.
Ларральде, отбросив свой самоуверенный вид записного балагура, добродушно улыбнулся:
— Ну почему… Я просто думал… раз уж мы познакомились в таких обстоятельствах…
Полицейский оттеснил Бебу в сторону.
— Сеньорита, это вам не клуб, здесь разговаривать нельзя! Отойдите к другим девушкам, сейчас за вами придут. Эй, кто там еще в машине — живее на землю!
— Так как же? — быстро спросил Ларральде.
Беба улыбнулась и пожала плечами. Отойдя на несколько шагов, она обернулась и бросила:
— Мой телефон — шестьдесят четыре, двадцать шесть, одиннадцать.
— Я кому сказал, сеньорита! — рявкнул полицейский.
— А я что говорю? — огрызнулась Беба и пошла к группе девушек, небрежно размахивая сумкой.
Тотчас же к ним подошла женщина в сером халате и велела идти за собой. У Бебы опять сжалось сердце; она обвела взглядом ряды зарешеченных окон, потом оглянулась на Ларральде и заставила себя улыбнуться и помахать рукой.
— Номера я не забуду! — крикнул тот, сложив ладони рупором.
Девушек было задержано немного, и их всех рассадили по разным камерам. Беба оказалась в обществе нескольких работниц с текстильной фабрики, арестованных за участие в какой-то демонстрации, и двух мегер гнусного вида, на воле промышлявших наркотиками. Разговаривать с мегерами было противно, а работницы были слишком озабочены своим положением и все время шептались между собой, поэтому Беба оказалась предоставленной самой себе. Одна из мегер в первую же ночь украла у нее нейлоновый шарфик; Беба видела это, но решила не связываться. После завтрака и уборки камеры она села на свою койку со сложенными на коленях руками и просидела так целый день, уныло глядя на зарешеченный кусочек яркого неба. Лежать или ходить по камере не разрешалось — надзирательница то и дело заглядывала в глазок.
