Правда, за той, что грустная сидела, я не пытался приударять, думаю, пусть немножко растеплится, но остальные, чувствую, культурно так, без хамства, дают от ворот поворот.
Между прочим, помогая хозяйке, я несколько раз выходил с ней на кухню, а потом мы раз даже в подвал спустились, там у нее грибы в банках стояли. В этом самом подвальчике, думаю, была ни была, брякаюсь на пол и, обхватив ее ноги, говорю;
— Мадам, уже падают листья…
— Знаю, — говорит она так ласково, — мы еще увидимся… Но сегодня я хозяйка и прошу вас поухаживать за кем-нибудь из моих подруг…
При этом она так легко-легко пальцами провела по моей голове, что я чуть с ума не сошел от радости. Но что делать — приходится подчиняться.
— Я ваш раб, — говорю, — мадам… Будет сделано, как вы говорите…
Отряхиваю, значит, брюки, и мы снова подымаемся наверх. Ну раз она так говорит, от хозяйки я отваливаю и снова пытаюсь выйти на связь с одной из ее подруг. Но вижу, ничего не получается. Время идет, красулю оставил этому серому волку, а он почему-то только с ее мужем ля-ля-ля, а на нее ноль внимания.
Что же это такое, думаю. Где слыхано, чтобы Марат в застолье один оказался. Дом полон женщин, а ухаживать не за кем. Ну, выбрал я удобный момент и отзываю кэпа.
— Что такое, — говорю, — никак не могу выйти на связь?
— Да, — соглашается кэп, — тут большая тонкость есть.
— Что за тонкость, — говорю, — этот тип — хахаль красулечки?
— В том-то и дело, — говорит, — что нет…
— Так в чем дело, — говорю, — значит, мужа любит?
— Да нет, — говорит, — совсем не в этом дело.
— Тогда в чем?
— Видишь, как этот мужик любезничает с мужем этой красули?
— Ну?
— Так вот, — говорит, — у них любовь.
— Как, — не верю я своим ушам, — в прямом смысле?
— Да, — говорит, — в самом прямом.
Я сначала удивился, а потом обрадовался. Я забыл сказать, что одна из этих дамочек, а именно фиксатая, была женой второго мужчины. Но я сам не сразу узнал об этом, до того они в разные стороны глядели.
— Если так, — говорю, — выходит, что жена этого типа и красуля свободны?
— В том-то и дело, — говорит, — что не совсем…
— Как, — говорю, — они верны своим мужьям, зная про такое?
— Да не в этом дело, — говорит, — они сами влюблены.
Тут у меня голова пошла кругом.
— Да в кого, — говорю, — они влюблены, в тебя, что ли?
— Нет, — говорит, — гораздо хуже.
— Так в кого же?!
— Они, — говорит, — только, ради Бога, не выдавай меня, влюблены в хозяйку дома.
Я с ума схожу.
— Как так, — говорю, — в прямом смысле?
— В самом прямом, — отвечает.
— Ну а хозяйка, — говорю, — что?
— В том-то и трагедия, что хозяйка их не любит.
— Какая же это трагедия, — говорю, — молодец! Настоящая баба!
— Нет, — говорит, — трагедия, потому что они в нее влюблены, а она их не любит.
Я с ума схожу. Но что делать? Сажусь на свое место, потому что тамада должен стол вести. Но куда вести? И главное — кого вести? Ничего не понимаю. Ну налил я себе полбокала водяры, чтобы очухаться немного от этой симфонии. Немножко прихожу в себя и соображаю. Значит, думаю так: что мы имеем на сегодняшний день? Красуля отпадает, эта женщина отпадает, остаются грустная мадам и хозяйка дома.
Но хозяйка не позволила за собой ухаживать, а, наоборот, предложила ухаживать за одной из своих подруг. Но две подруги из трех отпадают по независящей от меня причине, значит, остается грустящая мадам. Не так много, но и не так мало, если умело взяться… Я постепенно перекантовываюсь на нее, а когда начинаются танцы-шманцы, приглашаю ее. Хорошая женщина, но почему-то грустит все время. Во время танца слегка ее так прижимаю, чтобы она меня хоть немного почувствовала, но вижу, чувствовать меня не хочет. Как только начинаю зажимать, твердеет, как доска.
— Отчего вы такая грустная, мадам? — говорю.
— Ах, — говорит, — не спрашивайте! У меня такое горе было, такое горе…
— Какое горе, мадам, — говорю я ей, — помогать в горе — это моя вторая профессия.
— Нет, — говорит, — никто не может мне помочь… У меня любимый муж умер…
— Когда, — говорю, — это несчастье вас постигло?
— В прошлом году, — говорит.
— Мадам, — говорю, — в наше время приятно видеть женщину, которая так убивается по своему покойному мужу. Таких женщин, во всяком случае в ближайшем окружении, нет… Но вы еще молоды, еще красивы, не надо замыкаться в горе… Чуть-чуть расслабьтесь, и вам легче будет…
— Если б вы знали, — говорит, — какой это был человек!
И, оживляясь, начинает рассказывать про своего мужа.
Оказывается, он был самый справедливый прокурор, самый честный человек и самый хороший семьянин.
Наверно, так оно и было. Но зачем мне все это рассказывать? У меня совсем другие мысли в голове. Я сам мужчина, слава Богу, с достоинствами, у меня свое самолюбие есть. Нет, думаю, надо попробовать снова перекантоваться на хозяйку, здесь номер не проходит. А между прочим, как только она заговорила про своего мужа, лицо ее оживилось, глазки заиграли, так что даже со стороны все заметили.
— Ваш друг — просто чудо, — говорит хозяйка кэпу и как-то странно смотрит на меня, — наконец ему удалось развлечь мою милую соседку…
Эта женщина, оказывается, жила рядом с нашей хозяйкой. И хозяйка, танцуя с кэпом, заметила, что моя партнерша здорово оживилась. Но то, что она оживилась, вспоминая своего умершего мужа, этого она не знала.
А я думаю: чего это она на меня так странно посмотрела. Может, клеится? Снова садимся, снова беру в руки застолье. Кушаем, пьем, шутим, и вижу, хозяйка на меня как-то странно поглядывает и, когда я начинаю шутить, первая смеется. А прокурорша опять погрустнела. Видно, некому рассказывать про своего прокурора. Ну, думаю, на меня тоже больше не рассчитывай.
Снова танцы-шманцы. Я беру хозяйку. Муж красули берет фиксатую, этот тип берет красулю, хотя видно, что им обоим до смерти хочется танцевать друг с другом.
Я, значит, танцую с хозяйкой, а она льнет ко мне, ну как тебе сказать, просто обтекает меня как теплый душ. Все, думаю, отступать дальше некуда, стою насмерть, как Мамаев курган.
— Ну как вам понравилась моя соседка? — спрашивает меня хозяйка.
— Да что ж, — говорю, — женщина хорошая, но все время про мужа рассказывает. Конечно, верность памяти мужа — хорошее дело, но тогда зачем приходить развлекаться в компанию.
— Это я ее уговорила, — отвечает хозяйка и снова прижимается ко мне, а я уже от страсти полумертвый, вроде того прокурора.
— Я ваш раб, — шепчу хозяйке, — вот моя жизнь, делайте со мной, что хотите.
— Если б я могла выбирать, — говорит она и смотрит мне в глаза, — я никого, кроме вас, не выбрала бы…
— Но почему? — взревел я шепотом. — Вы свободная женщина, а если кто проходу вам не дает, предоставьте это мне, и он забудет не только ваш прекрасный облик, но и собственное имя.
— Ах, — говорит она, — если б дело было в нем!
— Тогда в ком? — спрашиваю.
— Дело во мне, — вздыхает она, — я, к несчастью, влюблена…
— В кого, мадам, — говорю я, — назовите этого счастливца…
— Я вам, — говорит, — назову, потому что вы мне нравитесь, но вы мне помогите…
Ты же знаешь — я рыцарь, то есть человек, способный делать хорошее, даже когда это ему невыгодно.
— Все, что в моих силах, — говорю.
— Я влюблена в прокуроршу, — шепчет она мне и глазами показывает на нее.
Я закачался, как боксер после хорошего крюка. Господи, думаю, есть здесь хоть одна натуралка?!
— Как, и вы тоже, мадам? — спрашиваю, еле-еле ворочая языком.
— Уже два месяца, — говорит, — я по ней сохну. С тех пор, как она выбралась жить сюда.
Ага, кумекаю я про себя, она влюбилась в прокуроршу, а этим дала отставку.
— А что прокурорша? — спрашиваю.
— Она невинная, — говорит, — она ничего не понимает… Все про своего прокурора рассказывает.
— Так чем же я вам могу помочь, мадам? — спрашиваю.
— Говорите ей обо мне что-нибудь хорошее. Я еще вам тоже когда-нибудь пригожусь…
— Постараюсь, — говорю, — но вы сами понимаете, как мне трудно уступить вас да еще ей.
Снова садимся к столу, и я снова обязан его вести как тамада. Но куда вести, кого вести — все чокнутые. Одна прокурорша еще кое-как держится, и ту я вынужден уступить хозяйке. Но ты же знаешь меня, раз я дал слово — железно держу его. Подымаю тост. Даже не знаю, откуда слова берутся. Тост, конечно, за хозяйку, за ее гостеприимный дом, за ее сердце, сказал я, вобравшее в себя ум всех этих книг и нежность всех этих ковров. Без дураков, здорово сказал, хотя про себя думаю: на хрен мне все эти книги и эти ковры, раз мое дело горит.
Снова заводят радиолу, и я опять танцую с прокуроршей. Осторожно выясняю, что она думает про хозяйку дома.
