— О, да это, кажется, знакомый кавалерист, — услышал он все тот же голос. — Что, брат, не климат?
Над Захаром склонилась высокая фигура в мерлушковой папахе, наглухо застегнутой шинели.
— На сплаве искупался, — ответил Каргополов за товарища. — Вчера, в самый холод.
— Как чувствуешь себя? Как нога?
— Нога ничего, грудь болит.
— Ну вот что, ездовой, — обратился Ставорский к Ивану после некоторого раздумья, — посмотрят врачи на дебаркадере, и, если класть некуда будет, вези его ко мне. Вон изба с крытыми воротами. Если меня не будет, хозяевам скажешь, что Ставорский прислал. Да возьми лекарства и предупреди врача, чтобы каждый день ходили к больному. Понял?
— Спасибо, понял.
Дебаркадер был километрах в двух от деревни вверх по течению Амура. Стоял он в тихой протоке, соединяющей Амур с озером Мылка. Здесь помещалось все управление строительства, в каютах жили управленческие работники, тут же была их столовая, врачебный пункт.
Привязав лошадь к березе, Каргополов помог Захару сойти с повозки, бережно повел его по сходням на дебаркадер.
— Не инфекционный? — недовольно спросил шустрый лысеющий человек в пенсне. — Сюда нельзя, вот влево, вниз.
Дебелая, грузная женщина-врач в пуховой кофте под халатом велела Захару раздеться, несмотря на холод; небрежно сунула ему под мышку градусник и долго сидела, читая толстую книгу. Потом так же долго выслушивала и выстукивала грудную клетку Захара.
— Да, температура под сорок и хрипы в легких. Но это еще не воспаление легких, молодой человек, — равнодушно сказала она. — Можете одеваться. Не знаю, как с вами быть, — вам нужно тепло, а в нашем дебаркадере его нет. Больница только строится. Вы где живете, в палатке?
— Я на сплаве, в пятнадцати километрах отсюда.
— Тогда я направлю вас к коменданту, пусть он положит вас в теплую избу. Сопровождающий с вами?
— Там, за дверьми.
— Позовите его сюда.
Она открыла шкафчик, достала пачку порошков, большой флакон с жидкостью.
— По одному порошку три раза в день, а это по столовой ложке три раза в день, перед едой. — Она подала лекарства Захару.
Потом лениво подняла взгляд на вошедшего Ивана и стала объяснять ему, каким образом устроить больного.
Каргополов хмуро слушал объяснение врача. Ему не нравилось, как холодно и безразлично относилась она к судьбе больного друга, и он недовольно сказал:
— Ладно, без вашего коменданта обойдемся. Выписывайте бюллетень и чтобы каждый день к нему ходили! Как фамилия того, в шинели? — спросил он Захара.
— Ставорский, — расслабленно ответил Захар. — А фамилию хозяина не знаю. Рыжий такой…
— У Ставорского будет лежать.
Иван снова укутал Захара в бедную одежонку и все спрашивал, пока ехали к деревне: «Ну как, не хуже, Захар?»
Возле ворот избы Никандра Каргополов остановил подводу.
— Кажется, эта?
— Она, — ответил Захар. — Я был здесь…
— Сам сможешь идти? Или во двор заехать?
— Дойду. Пойдем вместе.
Во дворе их встретил трубным лаем тот же буро-пегий пес. Каргополов помог Захару взойти на высокое крылечко, с трудом открыл дверь в сени, постучался в обитую сохатиновой шкурой дверь. Им открыла Фекла и растерянно отступила.
— Господи, что это такое!
Любаша сидела возле окна, что-то шила. Положив шитье на колени, она с тревогой уставилась на дверь.
— Здравствуйте, — разом сказали Каргополов и Захар. — Товарища Ставорского можно видеть? — спросил Иван.
— Его нет, он на работе, — выжидающе ответила Фекла.
— Больного вот велел он принять.
— Да куда же мы его? В его комнату, должно?
— Ну, раз велел, — значит, в его комнату, — вступилась Любаша. — Мама, что же вы стоите? Видите, человек еле держится на ногах.
— Вот, господи, совсем ополоумела! — спохватилась Фекла. — Садись, сынок, садись вот сюда, к печке. А мы сейчас…
Любаша бросила на стол шитье и кинулась за матерью в чистую половину избы. Минут через десять вышла оттуда разрумянившаяся, широко распахнула дверь.
— Заходите, пожалуйста, раздевайтесь и ложитесь. Вот постель.
Каргополов помог Захару раздеться и уложил его на деревянную кровать возле печки. Захар утонул в мягкой перине, застланной пестрой простыней; и когда Иван укрыл его большим ватным одеялом, почувствовал запах мыла, исходящий от подушки.
— Ну как, хорошо? — подмигнул Иван. — Там, брат, заметил, какая «медсестра»? Одним своим видом вылечит… Ну что ж, Захар, все хорошо, что хорошо кончается. Устроен ты тут неплохо: тепло, лекарства есть… За вещи не беспокойся, будут в сохранности. В случае оказии — черкни, как дела.
Он пожал под одеялом руку Захара и вышел.
За дверью еще некоторое время слышался его голос. По отрывкам слов Захар догадался, что Иван рассказывал о его сломанной ноге и ключице и о том, как он, Захар, тонул. В заключение Иван сказал: «Парень очень хороший». И голоса стихли.
Несмотря на боль в груди и высокую температуру, Захар наслаждался теплом, уютом, чистотой мягкой постели. Комната, в которой он лежал, была довольно просторной, чисто прибранной и по-деревенски уютно обставленной; в углу стояла никелированная кровать, ее, по-видимому, занимал Ставорский. Пахло хмелем и какими-то тонкими, наверное, дорогими духами.
Прислушиваясь к боли в ноге и груди, Захар перебирал в памяти события, приведшие его сюда, и вдруг встал перед вопросом: что заставило Ставорского поселить к себе в комнату чужого, да еще больного человека? Может быть, в нем проснулось чувство дружбы, присущее всем кавалеристам? Или просто он сердобольный человек и решил помочь в беде?
За дверью все время было тихо, но Захар чувствовал, что там кто-то есть. Иногда слышались чьи-то осторожные шаги. Невольно прислушиваясь к ним, Захар не заметил, как забылся тяжелым обморочным сном.
Когда он проснулся, ему показалось, будто спал всего несколько минут, а между тем на столе уже горела лампа, стекла окон аспидно вычернила ночь. Захар был весь в поту, дышал тяжко, внутри у него все горело. Наверху кто-то ходил, оттуда доносились голоса. «Живут ребята на чердаке», — смутно подумал Захар и оглядел комнату — она была пуста. За дверью слышался говор. Он угадал бас Никандра. Увидев кружку с водой на табурете, Захар залпом осушил ее. Пытаясь поставить кружку на табурет, уронил ее, испугался звона и, свесившись с кровати, стал шарить рукой по полу. Тотчас же дверь отворилась, и в комнату вошла Фекла.
— Кружку уронил, — объяснил Захар, подняв голову и с усилием произнося слова. — Под кровать укатилась…
— Ничего, сынок, я достану, лежи спокойно.
Она нагнулась, ласково сказала: «Вот куда она укатилась», достала кружку, но на табурет не поставила.
— Как, сынок, шибко ломает?
— Ничего, жжет сильно только.
— Ты, поди, не ел весь день, дружок твой говорил… Подать тебе, покушаешь? Я молочка с содой для тебя вскипятила.
— Спасибо. — Захар с благодарностью посмотрел измученными глазами в лицо Феклы. — Молока выпью… Ложку дайте и водички, если можно, лекарство принять.
Она ушла и скоро вернулась с кастрюлькой горячего коричневого молока, краюхой белого хлеба, стаканом, ложкой и кружкой воды. Все это бережно расставила на табурете.
— Большое вам спасибо, тетя…
— Кушай, сынок, на здоровье, поправляйся. Небось матерь где-то тоскует по сыну-то?
— Нет у меня матери, — ответил Захар и, высыпав порошок в рот, запил несколькими жадными глотками. — У дедушки с бабушкой воспитывался.
Он хотел налить лекарства в ложку, но руки дрожали.
— Господи, какой ты ослабший! — горестно сказала Фекла. — Давай-ка я налью. Ну, а теперь открывай рот — как маленького, буду поить… А бельишко-то на тебе эвон какое грязное, — заметила она. — Смена-то есть?
— Здесь нету, там, в бараке, осталось.
— Вошки-то не водятся?
— Вроде бы не было.
— Завтра постираю, однако. Сейчас принесу тебе чего-нибудь на смену, а свое снимешь.
Она ушла, и из соседней комнаты долго слышался приглушенный до шепота разговор между нею и Никандром. Потом она вернулась, открыла ключами сундук, который дважды прозвонил на весь дом, достала старенькое — видно, Никандрово — белье.
— Вот, наденешь, сынок, — повесила она белье на грядушку у изголовья. — А молочко-то все, все выпей, не оставляй, завтра принесу свеженького.
Покончив с молоком, Захар залез под одеяло и там торопливо переоделся. Белье было явно Никандрово — Захар весь утонул в нем. Пахло оно нафталином и не то корицей, не то ванилью. Как много значит чистое белье! Захар сразу почувствовал себя свежее, даже, кажется, температура у него упала — возможно, от лекарств и горячего молока с содой. Спать не хотелось. Приятно вытянувшись на спине и заложив руки за голову, Захар рассматривал потолок, прислушивался к гомону, доносившемуся с чердака. Он не сразу заметил, как в комнату вошел Никандр — мягкие бродни делали его шаги почти неслышными.
