Только теперь Леонид, откинув с правого бока уток, осторожно достал из кармана ватника финский нож Дерябы и положил его на угол директорского стола.
— Что это за нож? — быстро спросил Краснюк.
— Это нож Дерябы! — сверкая белками глаз, с горячностью ответил Леонид.
— Ну и что? Где вы его взяли?
— Этим ножом он хотел убить Репку.
— Во время драки? А кто видел?
— Я видел.
— Расскажите…
У Краснюка, когда он выслушал Багрянова, особенно долго и презрительно подергивались губы и ноздри.
— Слушайте, молодой человек, — заговорил он затем со снисходительной улыбкой, — мне все ясно: у вас нет никаких доказательств против Дерябы. Чем вы докажете, что это его нож? Найден там, где стоял Деряба? Ну и что? Этого же мало! — Он подумал и, пользуясь случаем, решил окончательно добить горячего, нелюбимого парня. — Так что зря вы хотели удивить меня этим ножом! Он не производит на меня никакого эффекта.
— Вы что, вы еще смеетесь? — сузив глаза, сквозь стиснутые зубы крикнул Багрянов и левым плечом подался на директора. — Не производит? А вот так — производит? — Он вдруг схватил со стола нож и, слегка ощерив зубы, вскинул его над4 грудью Краснюка.
Мгновенно побелев, Краснюк застонал, как стонут немые, мучительно пытаясь заговорить, с обезумевшим взглядом отшатнулся назад и, оказавшись у дивана, опрокинулся навзничь. Только здесь, быстро замахав красноватыми веснушчатыми руками, он с трудом осилил свой недуг и закричал:
— Стойте, стойте!.. Что вы делаете?
— Теперь произвел? — тяжело дыша, с ненавистью спросил его Багрянов. — Ну как, хорош эффект? Нравится? Только знайте: Деряба это делает всерьез…
— Вы ответите… — ослабевшим голосом произнес Краснюк с дивана.
— За что? За эффект?
— За нападение…
— У вас нет никаких доказательств!
Пряча нож обратно в карман, Леонид бросил Репке:
— Пошли отсюда!
— Нет, погоди, — ответил Репка и выступил вперед. — Раз такое дело, — заговорил он, обращаясь к Краснюку, который торопливо обтирал платком вспотевшее лицо, — я не желаю оставаться у Дерябы. Увольняйте! Вот и все! Мне еще жить охота!
— Хорошо, хорошо! — согласился Краснюк.
— Тогда вот что, товарищ директор… — вновь заговорил Леонид, но уже обычным тоном. — Назначьте меня на его место!
Несколько секунд Краснюк с изумлением всматривался в Багрянова. Так и не отгадав, какие же новые планы зародились в голове надоедливого москвича, но втайне радуясь случаю избавиться от него, он ответил быстро:
— Что ж, я согласен…
— Когда будет приказ? — спросил Леонид. — Утром.
У крыльца Леонида нетерпеливо поджидала толпа молодежи. Из чьих-то рук он тут же получил свое ружье.
— Прогонят? — спросили его из толпы.
— Сам уйдет, — ответил Леонид.
У окраины Залесихи Леониду встретилась Светлана. Она не шла, а бежала, едва успевая вовремя различать в синих сумерках ухабы на изрытой тракторами дороге, и когда узнала Леонида впереди шумно разговаривающей толпы парней, едва не вскрикнула от радости. Зная, как она все еще стесняется встреч, особенно на людях, Леонид незаметно схватил ее за пальцы левой руки и повел в село, и, только когда почти вся толпа разбрелась с дороги в стороны, ласково попенял:
— Зря ты, маленькая, встревожилась!
— Зачем ты связался с ним? — спросила Светлана.
— Он оскорбил меня…
— Когда? Чем?
— Тем, что приехал сюда, — ответил Леонид: — И пока он здесь, я всегда буду считать себя оскорбленным. Пусть не касается грязными лапами нашего дела!
— Но зачем же его бить? Разве нельзя без этого?
— Никак нельзя! — решительно ответил Леонид. — Такие, как Деряба, считаются только с грубой силой. Где их боятся и дают им волю, там они наглеют без всякого предела, где не дают им спуску, они трусливы, как шакалы! Да и откуда у них взяться храбрости? Храбрыми становятся только в честном бою.
— Деряба здесь не один, — заметила Светлана. — Теперь ты и будешь драться с ними каждый день?
— Я драться не люблю, а если потребуется, бить их буду. У меня хватит на них силенок! И потом я здесь тоже не один! Что поделаешь, если на таких, как Деряба, пока никакой управы нет?
— Да ведь они житья тебе здесь не дадут!
— Неправда! Мы им житья здесь не дадим!
Некоторое время Леонид шагал молча, незаметно для Светланы сжимая кулаки, потом, вздохнув, с огорчением продолжал:
— Да, ты права, таких, как Деряба, на целине оказалось немало… Не ожидал! Хотя зачем удивляться? Вот мы смотрим на весенние потоки… хороши? Залюбуешься! Не нарадуешься! А приглядись, сколько они несут разного хлама? Так и здесь. Только этот хлам не в счет: все равно потоки хороши!
У дома, где жила Светлана, Леонид остановился, сказал:
— Я к вам…
— Мне стыдно будет, — возразила Светлана.
— Куда же мне с дичью?
Подружки Светланы встретили Леонида такой стрекотней, что хоть уши затыкай, в момент расхватали всю дичь и принялись за дело — по всей кухне полетело перо. Леониду пришлось тем временем отвечать на десятки вопросов об охоте и рассказать, какой породы убитые селезни и утки… Но его все больше и больше тревожили мысли о таких людях, как Деряба, — они торчали в мозгу, как занозы. Ощипывая в кругу девушек нарядного крякового селезня, он вдруг и здесь повел речь о том, что его взволновало.
— Любую птицу узнаешь по полету, а вот человека — по тому, как он смотрит на труд, — сказал он сумрачно. — Если воротит хотя бы немножко свою морду от честного труда, вот и видно все его нутро!
Светлана тихонько попросила: — Успокойся. Забудь.
— Не забывается, — ответил Леонид. — Да, какое ведь странное дело! У нас каждому человеку вольная воля: выбирай дело по душе, по уму, по силам… Чего же, казалось бы, еще надо?
О чем еще мечтать? Трудись, где хочешь, и живи на радость себе и людям! Так нет, многих такое вольготное житье не устраивает. Видите ли, им вообще не хочется работать. Им нравится безделье. Им хочется жить легкой жизнью… И ведь живут! Приглядитесь-ка, сколько в одной Москве околачивается таких бездельников! Одни годами «ищут» работу, хотя ее всюду по горле, а пока торгуют из-под полы, околачиваются в очередях, чтобы перепродать ходкие товары… Другие, у которых заботливые папы и мамы, годами и не думают о работе… Они развлекаются. Стаями. День и ночь. Да почему на всех вот таких. смотреть сквозь пальцы? Пора заставить их трудиться. Труд должен быть обязательным для всех, кто может трудиться. А не желаешь — вон из общества! Не путайся под ногами! Не мешай другим работать! Не жри даром наш хлеб! Не пользуйся нашими благами!
Одна из девушек заметила невеселым тоном:
— На это ведь особый закон надо.
— Надо закон — давай закон! Только наше общество должно быть очищено от всех паразитов и хищников! Раз и навсегда!
— Очистишь, а там другие подрастут.
— А вот заодно надо сделать так, чтобы больше уж они не подрастали! — ответил Леонид и продолжал убежденно, горячо: — Надо всех, решительно всех, без исключения, приучать к труду с детства. Да не на словах, а на деле… И дома и особенно в школе. Разве это порядок, когда люди по пятнадцать лет подряд учатся, не видя света белого, наживают лысины за книгой, а ничего делать не умеют? При лучшем исходе это несчастные люди: они долго будут мучиться оттого, что не умеют и не любят делать самое простое в жизни… При худшем исходе это будущие паразиты, тунеядцы и хищники. Самые различные… Их ведь десятки пород! До каких же пор они будут плодиться в нашем обществе? Надо сделать пк, чтобы каждый, кто родился в нашей стране, с малых лет брался за посильный труд и любил его потом всю жизнь! У нас трудовое общество и всегда будет трудовым! Я не знаю, какие тут нужны законы, а только дальше так жить нельзя: паразитизм, тунеядство и хищничество надо лишить всякой почвы в нашей стране! Пора. Вон сколько живём при советской власти!..
Светлана с тревожным удивлением следила за Леонидом, и у нее сильнее обычного колотилось сердце: впервые она видела Леонида таким разгоряченным, напористым, шумным и впервые поняла, что у него будет нелегкая жизнь на целине…
II
В этот вечер, впервые за все время жизни в Залесихе, Степан Деряба не появился со своими закадычными дружками в чайной. Сразу же после драки, внезапно развенчанный и опозоренный, он под восторженный хохот молодежи, озираясь по-волчьи, скрылся в ближнем переулочке — жил он в пустовавшем доме…
Жестоко и безраздельно властвовал Деряба во всей Залесихе. Он держал в поклонении и страхе не только молодых новоселов, но и многих старожилов, которым в диковинку были современные столичные «варнаки». Никто, бывало, пикнуть не смел перед ним, воистину всесильным самодержцем Залесихи! И вдруг этот бунт, этот позор… Все кончено! Все в прах! Теперь властвовал и гремел на все село радостный хохот презренной, почуявшей волю безусой толпы!
