— Спасибо, ты хорошо выполнил задание! Дарю тебе револьвер. Носи его с честью! — Комиссар нагнулся и неожиданно поцеловал меня. — Иди переоденься и хорошенько отдохни. Скажешь политруку, что я даю тебе отпуск на три дня.
Я был так рад подарку, что забыл поблагодарить комиссара. Схватив наган, побежал в соседний дом, где оставил своё обмундирование, переоделся и пошёл к себе в часть.
По ночам к расположению нашего полка подтягивали артиллерию с других участков фронта, подвозили боеприпасы. Пушек было не так много, но по тем временам и три-четыре батареи считались грозной силой.
На третьи сутки после моего возвращения, на рассвете, артиллеристы открыли ураганный огонь по окопам белых. Когда огонь перенесли вглубь, чтобы подавить тылы, поднялась пехота. С криком «Смерть белым гадам!» мы выскочили из окопов, бросились вперёд. Белые, основательно потрёпанные артиллерийским налётом, не выдержали натиска и дрогнули.
Пробегая вдоль цепи, я увидел около пулемёта Костю Волчка и помахал ему винтовкой. Костя что-то крикнул в ответ, но из-за шума я не расслышал. Мы заняли первые ряды окопов, взяли пленных и готовились к новому броску, как вдруг показались казаки. Крутя шашками над головой, подбадривая себя дикими криками, они скакали прямо на нас. Наше командование предвидело этот манёвр и заранее подготовилось к нему, разместив на предполагаемых местах атаки кавалерию и пулемёты.
Пули в упор косили всадников и коней. Оставив много убитых и раненых, казаки повернули обратно.
Воспользовавшись замешательством противника, не давая ему опомниться, наши части сделали ещё один бросок и заняли вторые и третьи линии окопов. Отступление белых превратилось в паническое бегство.
Преследуя врага, наша рота подходила к тем складам, где три дня назад солдат бросил мне и Телёнку буханку хлеба. Растерявшиеся белые не успели поджечь склады.
Политрук с наганом в руке бежал впереди и кричал:
— Жми, ребята, жми! Надо захватить склады — в них продовольствие, боеприпасы!
И вдруг показались броневики. Стреляя на ходу, они медленно двигались нам навстречу и преградили путь к складам.
Бойцы залегли. Винтовочные пули не причиняли никакого вреда броневикам. Они подходили к нам всё ближе, ближе. Кое-кто из бойцов не выдержал, попятился назад. Наше наступление на этом участке приостановилось.
И тогда из рядов вышел вперёд боец со связкой гранат в правой руке. По чубу волос, выбившемуся из-под чёрной его кубанки, я узнал разведчика Васю. Прижавшись к земле, он полз наперерез броневикам. Затаив дыхание, мы следили за его быстрыми, ловкими движениями. Он был в пятнадцати шагах от первого броневика, когда кто-то не выдержал и крикнул:
— Васька, хватит! Бросай!..
Но разведчик не обратил внимания на крик, а может быть, не услышал его. Он продолжал ползти. Приблизившись к первому броневику, он приподнялся и швырнул связку гранат прямо под колёса. Раздался взрыв, броневик, окутавшись дымом, повалился набок.
Бойцы, наблюдавшие за единоборством человека с машиной, огрызающейся огнём, в едином порыве закричали «ура». Забыв об опасности, поднялись и бросились вперёд. Вскоре подбили ещё один броневик, а третий трусливо повернул назад.
Охрана складов бежала, и мы без боя захватили большие и очень нужные нам трофеи. Чего только не было в этих забитых до отказа бревенчатых коробках! Сгущённое молоко, белая мука, крупа, консервы, табак, даже вино. В вещевых складах — новенькие английские шинели, ботинки, подбитые гвоздями, обмотки, бельё. В складах за проволочным заграждением — штабеля снарядов, винтовки, ящики с патронами и гранатами. Словом, несметные богатства! К вечеру бой стих…
Я уже говорил, что наш полк назывался горнострелковым. Соответственно этому названию нас перебросили для преследования врага в горах.
В последующие дни крупных боёв не было — только мелкие стычки. Бывало, снимем боевое охранение белых в ущельях или других труднопроходимых местах и снова двигаемся вперёд. Одно плохо: по ночам в горах было холодно, и мы мёрзли. Обозы тоже не успевали за нами, — дорог никаких, узкие тропинки, а на лошадях много не подвезёшь. Часто приходилось довольствоваться чёрными сухарями. Зато настроение у всех было приподнятое: впереди Кавказ, с его теплом, богатыми садами. А там, глядишь, и войне конец!..
На стоянках я по-прежнему читал бойцам газеты и книги. Порой мне казалось, что мои товарищи гордились мной. Слух о моём пребывании в тылу у белых распространился среди бойцов, а наган, полученный от комиссара, свидетельствовал, что побывал я там не зря.
Как-то вечером, у костра, я рассказывал бойцам о французской революции. Подошёл комиссар, все вскочили.
— Садитесь, садитесь, товарищи! Послушаем Силина, — сказал он и сел рядом со мной.
— Всем, кто шёл против революции, особенно был ненавистен друг народа Марат, — продолжал я пересказывать книжку, которую дал мне политрук. — Вот они и подослали к нему одну девицу, звали её Шарлотта. И она заколола Марата в ванне…
— Вот стерва! — воскликнул комиссар нашего отделения, бывший шахтёр Акимов. — Что же, у них Чека не было? За одной девкой не смогли уследить!
— Дело, конечно, не в одной Шарлотте Кордэ, — вмешался комиссар. — Монархисты организовали заговор, а у революционеров не было опыта, они не знали, как бороться с врагами.
Так завязался разговор. Комиссар наш много знал и рассказал немало интересных эпизодов из эпохи французской революции.
Уходя, он позвал меня и, когда мы отошли от костра, спросил:
— Скажи, Силин, ты никогда не думал о вступлении в партию?
Это было неожиданно, — и я не знал, что и ответить.
Между тем комиссар продолжал:
— Отец твой был большевиком. Сам ты — рабочий, хорошо воюешь. Кого же принимать, как не таких, как ты!
— А дед?.. Вы же знаете, он настоящий буржуй…
— Но ведь ты с ним не жил!
— Вступить в партию… Не знаю, — растерянно сказал я. — Это было бы для меня счастьем… А кто захочет поручиться за меня?..
— Поручимся за тебя я, Акимов или Кузьменко. Думаю, товарищ Овсянников тоже не откажет. Вот анкета, — заполняй, напиши заявление, краткую автобиографию и принеси мне. Об остальном позабочусь я. В анкете не было трудных вопросов, и я легко заполнил её. Автобиографию тоже написал — жалел только, что получилась она очень уж короткой. А вот над заявлением долго корпел — никак не мог найти нужных слов. Слова попадались всё простые, будничные, а мне хотелось найти такие, которые хотя бы в известной мере выражали моё волнение, радость, гордость… Пошёл к Акимову за советом.
— Заявление написать? Бери бумагу, пиши, — он начал диктовать: — «Я, боец второй роты, первого батальона горно-стрелкового полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Иван Силин, желая бороться за полную и окончательную победу мировой революции, прошу принять меня в ряды РКП(б)»… Написал?
— Написал.
— Добавь ещё: «Смерть буржуазии! Да здравствует мировая революция и наш вождь Ленин!»
Так я и написал.
Во время очередного привала в горах состоялось открытое партийное собрание. Кроме коммунистов пришло много беспартийных бойцов. Обсуждали и моё заявление. Вначале всё шло гладко, но, когда я рассказал о своём деде-буржуе, получилась заминка. В роте был у нас один красноармеец, Чижом его звали, зловредный такой, всем-то он был недоволен, всё критиковал. Он поднялся и заявил:
— Товарищи, что это у нас получается! Мне, потомственному пролетарию, отказывают, а буржуйских родичей в партию принимают. Я против!
— Тоже мне потомственный пролетарий нашёлся, — обрезал его Акимов. — Два года с анархистами путался!..
Слово взял политрук роты:
— Факт, что наша партия классовая, — чужакам и примазавшимся элементам двери в неё закрыты. Только Силин не чужой. С дедом-буржуем не жил — раз; хлеб его, добытый эксплуатацией, не ел — два; и три — он свою преданность революции доказал делом, добровольцем пришёл к нам и хорошо воюет.
— Молод ещё! — крикнул кто-то с места.
— Хорошенькое дело, воевать не молод, а в партию вступать молод! Нескладно получается. Я предлагаю голосовать, — сказал наш командир Кузьменко.
Все коммунисты голосовали «за».
Отныне я принадлежал той партии, в рядах которой боролся мой отец. Можно ли было ожидать большего счастья! Будь жив отец, он, без сомнения, сказал бы: «Молодец, сынок». Я был так взволнован, что не знал, как унять нахлынувшие на меня чувства. Ушёл в горы, долго карабкался по кручам, долго сидел на скале в полном одиночестве, мысленно беседуя с отцом…
Наконец-то мы спустились с гор в долину и заняли большой город. Первые дни обстановка в нём была более чем сложная. Белогвардейцы, не успевшие удрать, творили всякие бесчинства: убивали ходивших в одиночку красноармейцев и командиров, поджигали продовольственные склады. Бандиты, воспользовавшись общей неразберихой, грабили магазины, лавки. Кем-то была взорвана водокачка. Школы и больницы не работали. По ночам город погружался в темноту. Хлеба не хватало. Около походных кухонь с утра толпились голодные.
