Лучше бы Петьке не слушать дяди Якова. Перед глазами стоит измученная и озлобленная мать.
Тяжело Петьке смотреть на мать, и не слушает она его слов, его уговоров. По-разному говорил с ней Петька, но она, стеклянно уставив глаза, молчит или плачет. И разные мысли лезли Петьке в голову.
Приезжая с поля, часто не ужинал, а уходил в амбар или сарай, садился там, опускал голову над коленями и все думал и думал и до крови грыз ногти.
Вот и весна пришла, все отсеялись, а Прасковья все мучилась, сохла и горбилась. Говорила, что в город пойдет с Ванькой на руках.
Не спал Петька по ночам, караулил мать, как бы не ушла. И сам осунулся, выдались скулы, поблек румянец. Стал задумчивее, злее, а иногда и слова не дождешься или скажет, да невпопад. Аксютка притихла, перестала щебетать, уходила часто к тетке Елене и уводила с собой Гришку.
Только летом уже, когда привалила работа, стала Прасковья забываться. А ржи поспели крупные, и все село радовалось урожаю. Дядя Яков отбил Петьке косу, смастерил грабельцы, и Петька в первый раз стал за «ряд». Прасковья вязала, Аксютка крутила поясья и расстилала их матери.
В эту лихорадочную пору даже самому Петьке трудно было понять, все так ли мучилась Прасковья, или стала забывать. Но только видел, что теперь уже она стала повеселее.
Легче у Петьки на сердце. А как-то вечером шли они с поля, и Петька полушутя спросил:
— Отлегло, что ль, мамка?
Мать вздохнула, хмурясь ответила:
— Чай, не все время…
Петька задрожал от радости, а немного пройдя, заговорил:
— И какая, скажи, нам польза была от него? Все равно и вместе жил, — не помогал. И без него проживем, да еще как!.. Вон живет Дарья без мужа… Жена без мужа завсегда проживет, а муж без жены…
Мать взглянула на Петьку и будто только сейчас заметила, что вырос он вровень с ее головой и голосом окреп. Но ничего не сказала сыну, и так молча дошли до дому.
В губернский город ездил лавочник Лобачев, потом вечером, когда приехал, зашел к Прасковье и передал ей поклон от Степана.
— Его теперь в самую губернию по торговым делам перевели, в губсоюз.
— Аль спрашивал обо мне?
— Как же. Отвел меня в сторону. «Жалко, говорит, ее. Баба-то работящая, для деревни само добро, но только в городу не способна. От этого и линия разная у нас вышла».
Прасковья метнула глазами на Лобачева и с сердцем крикнула:
— А кой черт велел тебе заходить к нему? Чего тебе надо? Взять вон цепельник, да и ахнуть тебя по красной роже.
— Ну, ну, что ты, — пробормотал Лобачев, — соломенная вдова, а туда же, воевать. — И быстро зашагал от окна.
В этот же вечер пришла бабушка Акулина.
Вытерла подслеповатые глаза и застучала клюшкой об пол.
— Где ты, Пашка? Не вижу тебя с улицы-то. Совсем ослепла.
— Да вот я, баушенька, — ласково улыбнулась Прасковья.
Села Акулина рядом, вздохнула и спросила:
— Прошла дурь-то?
— Проходит, баушенька.
— Ну и слава богу. Так-то лучше. Плюнь да разотри ногой. Завей горе веревочкой и брось наотмашь. Велика штука! Вон сын-то какой у тебя растет! Молодец, не нахвалятся люди.
…Дожди. Жесткий ветер рвет листья с деревьев, бросает в грязь. Солнце сквозь мокрые тучи проглядывает редким гостем.
В такие дни бабы к Прасковье в избу собираются. Дарья их сзывает. Нет угомона ей. В совет выбрали.
Нынче созвала баб к Прасковье, уговаривала их идти на бесплатное представление. Тетка Елена головой качала:
— Видно, на тебя, Дашка, никакой пропасти нет. Лучше бы ты замуж вышла. Зачем добру пропадать?
— И без меня девок хватит.
Мимо окна проехала телега, на телеге сидел кто-то в серой накидке. Через некоторое время с улицы донесся голос вестового Данилы:
— На собр-ра-анья-а!
Тетка Елена усмехнулась Дарье:
— Слышь, что кричат? Вот тебе и спехтакль твой пропал.
А голос Данилы звенел уже близко:
— Баба-ам всем на собра-анья!.. Ситцу бесплатно выдавать будут. Кто раньше — семь аршин, а после ребенку на соску.
Подошел к окну Прасковьиной избы, постучал в наличники палкой:
— Комиссарша, тебе пуще всех надо.
Отодвинув намокшее окно, Дарья спросила:
— Ты чего орешь?
Данила седые брови приподнял, глаза вытаращил:
— На собра-анья!
— Аль кто приехал?
— Поди да узнай. Это по твоей части.
— Кто же?
Данила ожесточенно плюнул:
— Наладила: кто да кто! Сама обыкновенна баба женскова сословья.
— И дурной ты, дядя Данила. Да по какому делу приехала?
— По самому важному. К примеру, мужьев бабам переменять.
— Не ври.
— Вот тебе икона. Декрет привезла, подписи на месте, печать сбоку прилеплена.
Данила увидел в окне бабушку Акулину.
— Эй, здорово, бабушка! Все не умираешь? Зачем сюда забралась?
— Тебя, обормота, послушать.
— Аль больно с антиресом говорю?
— Уж такой антирес — семь верст и все лес. Помело вот грязное ищу, да сослепу не найду.
— На што оно тебе? Может, я найду…
— Найди, Христа ради. По твоей харе разочка три проедусь, душу отведу.
Данила живот поджал от смеха, бабушка Акулина головой покачала.
— И что ты каждый раз зря орешь?.. Что на тебя уйму никакого нет?.. Ну, чего ты людям толком не объяснишь?
Ушел от окна, звонко бросив на весь порядок:
— Делега-атка приехала… Про бабьи дела всю ночь говорить собирается-а!..
Дарья встрепенулась. Она вспомнила, что недели две тому назад комсомольцы ездили в город и просили прислать человека для организации в Леонидовке делегатского собрания. Стала звать баб в клуб, но они не шли. Запыхавшись, прибежал Петька, позвал Дарью:
— Пойдем скорее — приехала!
— И их зови, — указала Дарья на баб.
— Да, да, все пойдемте. Будет собрание женщин. Ты, мамка, обязательно иди.
— А их куда? — кивнула головой на ребят.
— Пущай и они идут. Недалеко. Да и не ты одна будешь с ребятишками.
Поднялись бабы и пошли, несмело оглядываясь по сторонам. Бабушка Акулина плелась сзади всех и ворчала:
— Они туда-сюда, а меня куда леший несет?
Шел мелкий дождь наплывами, под ноги летели желтые листья осины, огненно-бордовые — клена и мелко рубленные, как лапша, — ветловые. Жестоко хлестал порывистый ветер, захватывая дыханье. Где-то, несмотря на ветер и дождь, тренькала «саратовка» и дробились визгливые девичьи голоса.
Клуб заполнен бабами, девками, мужиками, ребятами. Шум, гам, смех девок и гогот ребят. Данила натворил делов. Ребятам обещал невест на выбор, а девкам — женихов.
— Кого на записке напишешь, ему и прикажут. Декрет такой есть.
В клуб все шли и шли. Мужиков председатель выгонял.
— Вам тут делать нечего. Это женское собранье.
Мужики ругались, уходили, но, как только председатель отходил от них, снова ныряли в клуб или стояли в сенях, дымили махоркой.
Когда Прасковья вошла в сени и увидела, что не только в клубе, но даже и в сенях места не было, она хотела идти назад. Но мужики, увидя ее с ребятишками, потеснились, освободили дорогу и участливо сказали:
— Иди, иди, Паша… Мы так тут, от нечего делать.
А в клубе несколько парней встали и дали место.
— Садитесь, тетка Паша. Вот и бабушка Акулина пришла. Ну-ка, ребята, ослобоните ей само хороше место.
На сцену вышел председатель сельсовета, постучал кулаком по столу.
— Товарищи, немножко потише… Нам для ведения собрания надо наметить кандидатов в президиум. Называйте кого хотите, но только чтобы из женщин.
И начали выкликать кандидатов. И, будто нечаянно, откуда-то из задних рядов:
— Прасковью Сорокину!
Прасковья испуганно оглянулась, словно хотела посмотреть, кто крикнул, и совсем не заметила, что, когда голосовали ее кандидатуру, все подняли руки. Ей не до этого было. Гришка хныкал, а Ванька грудь теребил, сосать просил. Очнулась только тогда, когда тетка Елена толкнула ее:
— Пашка, аль ты оглохла? Иди!
— Куда? — удивилась Прасковья.
— Вот дуреха, туда вон, за стол.
— Мне и тут хорошо.
— Ведь тебя избрали!
Председатель во весь голос крикнул:
— Сорокина Прасковья, где ты там?!
— Вот она, вот! — начали указывать на нее и просили: — Пашка, иди!
— Не пойду я, — упиралась Прасковья.
— Как ты не пойдешь, раз мы за тебя руки поднимали?
— А кто вам велел?
Быстро мелькнуло в голове:
«Не уйти ли от греха домой? Вот еще приперлась? Стыдобушка одна…»
Бабушка Акулина принялась тормошить:
— Чего не идешь, а? Иди и сядь… Там, чай, послободнее, чем в этой духоте. Ишь мужики накурили.
— А этих куда? — указала на ребятишек.
— С ними прямо и вали. Аль не знали, с кем выбирали?
Дали дорогу, Ваньку понесла на руках, Гришка сзади уцепился, Аксютка вперед убежала.
