– Ну, значит, ты заранее можешь проститься со своей головой! – воскликнул чайханщик. – Да где же это видано, чтобы ишаки учились богословию и наизусть читали коран!
– Таких ишаков немало и сейчас в Бухаре, – ответил Ходжа Насреддин. – Скажу еще, что получить пять тысяч таньга золотом и хорошего ишака в хозяйство – это человеку не каждый день удается. А голову мою не оплакивай, потому что за двадцать лет кто-нибудь из нас уж обязательно умрет – или я, или эмир, или этот ишак. А тогда поди разбирайся, кто из нас троих лучше знал богословие!
Чайхана едва не обрушилась от взрыва громового хохота, а сам чайханщик повалился в корчах на кошму и смеялся так, что все лицо его было мокрым от слез. Он был очень веселый и смешливый человек, этот чайханщик!
– Вы слышали! – кричал он, хрипя и задыхаясь. – Тогда пусть разбираются, кто из них лучше знал богословие! – И, наверное, он лопнул бы от смеха, если бы вдруг не осенила его догадка.
– Подождите! Подождите! – он замахал руками, призывая всех к вниманию. – Кто ты и откуда, о человек, обучающий богословию своего ишака? Да ты уж не сам ли Ходжа Насреддин?
– А что же удивительного в этом? Ты угадал, чайханщик! Я – Ходжа Насреддин. Здравствуйте, жители Благородной Бухары!
Было всеобщее оцепенение, и длилось оно долго, вдруг чей-то ликующий голос прорвал тишину:
– Ходжа Насреддин!
– Ходжа Насреддин! – подхватил второй, за ним – третий, четвертый; и пошло по чайхане, по другим чайханам, по всему базару, – везде гудело, повторялось и отдавалось:
– Ходжа Насреддин! Ходжа Насреддин!
Люди бежали со всех концов к чайхане – узбеки, таджики, иранцы, туркмены, арабы, турки, грузины, армяне, татары – и, добежав, громкими криками приветствовали своего любимца, знаменитого хитреца и весельчака Ходжу Насреддина.
Толпа все увеличивалась.
Перед ишаком откуда-то появилась торба с овсом, сноп клевера, ведро чистой холодной воды.
– Привет тебе, Ходжа Насреддин! – неслись крики. – Где ты странствовал? Скажи нам что-нибудь, Ходжа Насреддин!
Он подошел к самому краю помоста, низко поклонился народу:
– Приветствую вас, жители Бухары! Десять лет я был в разлуке с вами, и теперь мое сердце радуется встрече. Вы просите меня сказать что-нибудь, – я лучше спою!
Он схватил большой глиняный горшок, выплеснул воду и, ударяя в него кулаком, как в бубен, громко запел:
Звени, горшок, и пой, горшок,
Достойно восхвали кумира!
Поведай миру, о горшок,
О славных милостях эмира!
Горшок звенит, гудит – и вот –
Он гневным голосом поет!
Он хриплым голосом поет,
Народ со всех концов зовет!
Послушайте его рассказ:
«Горшечник старый жил – Нияз,
Он глину мял, горшки лепил,
И он, конечно, беден был,
И денег – маленький горшок –
За долгий век скопить не мог.
Зато горбун Джафар не спит,
Горшки огромные хранит;
Зато эмирская казна
Доверху золотом полна, –
И стража во дворце не спит,
Горшки огромные хранит.
Но вот беда пришла, как вор,
К Ниязу старому во двор.
Его схватили и ведут
На площадь, на эмирский суд.
А сзади, с видом палача,
Идет Джафар, свой горб влача!»
«Доколь неправду нам терпеть?
Горшок, скажи, горшок, ответь!
Правдив твой глиняный язык,
Скажи, в чем виноват старик?»
Горшок поет, горшок звенит,
Горшок правдиво говорит:
«Старик виновен потому,
Что в сеть пришлось попасть ему.
И паутина паука
Закабалила старика!»
Пришел на суд в слезах старик,
К ногам эмира он приник.
Он говорит: «Весь знает мир,
Как добр и благостен эмир,
Так пусть же милости его
Коснутся сердца моего!»
Эмир сказал: «Не плачь, Нияз,
Даю тебе отсрочки… час!
Недаром знает целый мир,
Как добр и благостен эмир!»
Доколь неправду нам терпеть?
Горшок, скажи, горшок, ответь!
Горшок поет, горшок звенит,
Горшок правдиво говорит:
«Безумному подобен тот,
Кто от эмира правды ждет.
Эмирским милостям цена
Всегда одна, всегда одна!
Эмир – он что? С дерьмом мешок,
И вместо головы – горшок!»
Горшок, скажи, горшок, ответь!
Доколь эмира нам терпеть?
Когда ж измученный народ
Покой и счастье обретет?
Горшок поет, горшок звенит,
Горшок правдиво говорит:
«Крепка, сильна эмира власть,
Но и ему придется пасть.
Исчезнут дни твоей тоски.
Идут года. И в должный срок
Он разлетится на куски,
Как этот глиняный горшок!»
Ходжа Насреддин поднял горшок высоко над головой и, швырнув, ударил сильно об землю; горшок звонко лопнул, разлетелся на сотни мелких осколков. Напрягаясь и перекрывая голосом шум толпы, Ходжа Насреддин закричал:
– Так давайте вместе спасать горшечника Нияза от ростовщика и от эмирских милостей. Вы знаете Ходжу Насреддина, за ним долги не пропадают! Кто одолжит мне на короткий срок четыреста таньга?
Вперед выступил босой водонос:
– Ходжа Насреддин, откуда у нас деньги? Ведь мы платим большие налоги. Но вот у меня есть пояс, совсем почти новый; за него можно что-нибудь выручить.
Он бросил на помост к ногам Ходжи Насреддина свой пояс; гул и движение в толпе усилились, к ногам Ходжи Насреддина полетели тюбетейки, туфли, пояса, платки и даже халаты. Каждый считал честью для себя услужить Ходже Насреддину. Толстый чайханщик принес два самых красивых чайника, медный поднос и посмотрел на остальных с гордостью, ибо пожертвовал щедро. Куча вещей все росла и росла. Ходжа Насреддин кричал, надрываясь:
– Довольно, довольно, о щедрые жители Бухары! Довольно, слышите ли вы. Седельник, возьми обратно свое седло, – довольно, говорю я! Вы что – решили превратить Ходжу Насреддина в старьевщика? Я начинаю продажу! Вот пояс водоноса, кто купит его, тот никогда не будет испытывать жажды. Подходите, продаю дешево! Вот старые заплатанные туфли, они уже, наверное, побывали раза два в Мекке; тот, кто наденет их, как бы совершит паломничество! Есть ножи, тюбетейки, халаты, туфли! Берите, я продаю дешево и не торгуюсь, ибо время сейчас для меня дороже всего!
Но великий Бахтияр, в неусыпной заботе о верноподданных, постарался навести в Бухаре такие порядки, что ни один грош не мог задержаться в карманах жителей и переходил немедленно в эмирскую казну, – дабы жителям легче было ходить с неотягощенными карманами. Тщетно кричал Ходжа Насреддин, восхваляя свой товар, – покупателей не было.
В это время неподалеку проходил ростовщик Джафар, его сумку оттягивали золотые и серебряные украшения, купленные в ювелирном ряду для Гюльджан.
Хотя час отсрочки был уже на исходе и ростовщик спешил, охваченный сластолюбивым нетерпением, но алчность превозмогла в нем все другие чувства, когда он услышал голос Ходжи Насреддина, объявлявшего дешевую распродажу.
Ростовщик приблизился, его заметили, и толпа начала быстро редеть, ибо каждый третий человек из собравшихся был должен ему.
Ростовщик узнал Ходжу Насреддина:
– Это, кажется, ты здесь торгуешь, человек, вытащивший меня вчера из воды? Но откуда у тебя столько товара?
– Ты ведь сам дал мне вчера полтаньга, о почтенный Джафар, – ответил Ходжа Насреддин. – Я пустил в оборот эти деньги, и удача сопутствовала мне в торговле.
– Ты сумел наторговать такую кучу товара за одно утро? – воскликнул ростовщик с удивлением. – Мои деньги пошли на пользу тебе. Сколько же ты хочешь за всю эту кучу?
– Шестьсот таньга.
– Ты сошел с ума! И тебе не стыдно заламывать такую цену со своего благодетеля! Разве не мне обязан ты своим благополучием? Двести таньга – вот моя цена.
– Пятьсот, – ответил Ходжа Насреддин. – Из уважения к тебе, почтенный Джафар, – пятьсот таньга!
– Неблагодарный! Разве не мне, повторяю, обязан ты своим благополучием?
– А разве не мне обязан ты, ростовщик, своей жизнью? – ответил Ходжа Насреддин, потеряв терпение. – Правда, ты дал мне за спасение своей жизни всего полтаньга, но она, твоя жизнь, и не стоит большего, я не в обиде! Если ты хочешь купить, то говори настоящую цену!
– Триста!
Ходжа Насреддин молчал.
Ростовщик долго копался, оценивая опытным глазом товар, и, когда убедился, что за все эти халаты, туфли и тюбетейки можно выручить самое меньшее семьсот таньга, – решил накинуть:
– Триста пятьдесят.
– Четыреста.
– Триста семьдесят пять.
– Четыреста.
Ходжа Насреддин был непоколебим. Ростовщик уходил и опять возвращался, накидывая по одной таньга, наконец согласился. Они ударили по рукам. Ростовщик с причитаниями начал отсчитывать деньги.
– Клянусь аллахом, я переплатил вдвое за этот товар. Но такой уж у меня характер, что я всегда терплю большие убытки по собственной доброте.
– Фальшивая, – перебил Ходжа Насреддин, возвращая монету. – И здесь не четыреста таньга. Здесь триста восемьдесят, у тебя плохое зрение, почтенный Джафар.
Ростовщику пришлось добавить двадцать таньга и заменить фальшивую монету. Потом он за четверть таньга нанял носильщика и, нагрузив его, приказал следовать за собой. Бедный носильщик согнулся в три погибели и едва не падал под тяжестью ноши.
