Над «Гибелью Железной» Иванов работает в 1927 г. – в гуле критики ТТ, но от добытого в рассказах о Гражданской войне опыта он явно не собирается отказываться. «Почему-то нужно было показать триумфальное шествие революции, – почему, впрочем, вопрос праздный, понятно почему, но триумфальное шествие мнилось без потерь. Из-за этой ложной скромности редко показывались страдания народа во время гражданской войны, а они-то и подчеркнули бы героизм народа», – так позже, в 1950-е годы, он откомментирует свою позицию (ЛА).
Об истоках замысла «Гибели Железной» Вс. Иванов писал по-разному. В 1928 г., готовя 5-й том СС-7, писатель сопроводил текст повести вступлением: «В „Гибели Железной“ частично использованы воспоминания тов. Дегтярева „Политотдел в отступлении“, напечатанные в журнале „Пролетарская революция“. Романтическая интрига и характеры частью выдуманы, частью сделаны по истории N-ского Сибирского полка из бывших алтайских партизан. Некоторые фамилии из воспоминаний тов. Дегтярева прельстили меня своим непонятным мне очарованием, владельцев их я не видал и не знаю, и мне было б больно, если б очерченные моим пером герои „Гибели Железной“ своими поступками как-то огорчили однофамильцев из „Политотдела в отступлении“ – заранее приношу им свои извинения» (СС-7. М., 1929. Т. 5. С. 5).
Спустя почти 30 лет в «Истории моих книг» Вс. Иванов рассказывал об истории создания повести иначе: «На Украине красноармеец поведал мне о подвиге Железной дивизии – героическом штурме города, сильно укрепленного белыми.
Эти воспоминания красноармейца я положил в основу повести „Гибель Железной“, использовав также 2–3 абзаца из мемуаров одного военного» (Наш современник. 1958. № 1. С. 170). Написано это, конечно, с учетом факта, что «один военный», Леонид Сергеевич Дегтярев (1894–1940), в 1937 г. был арестован, обвинен в участии в эсеровском мятеже в июне 1918 г. в Москве и в создании террористической организации, а 14 февраля 1940 г. расстрелян.
В очерке Л. Дегтярева, в 1920 г. начальника политотдела 58-й стрелковой дивизии, рассказывается об одном из завершающих эпизодов Гражданской войны – борьбе с белополяками на Украине. Хронологические рамки очерка – от 26 апреля (взятие Житомира поляками) до середины июня 1920 г. (упомянуто взятие Красной Армией Киева в ночь с 11 на 12 июня). Дегтярев документально описывает события – длительное отступление политотдела, потерявшего связь с дивизией, отмечает «импровизацию, неорганизованность и т. д. – к сожалению, черты, свойственные частям того времени», обращая внимание на «часто встречающиеся враждебное отношение крестьян к красноармейцам (Дегтярев, 222), панику, бестолковую суету (Там же, 221, 230), дезертирство, бунт пластунского полка (Там же, 237), растерянность командиров» (Там же, 231) и т. п. Документально точное описание Гражданской войны, возможно, и привлекло внимание к очерку Вс. Иванова, в 1918–1920 гг. наблюдавшего военные события в Сибири.
«Повесть <…> назвали берсонианской и фрейдистской, а попытку использовать мемуары – плагиатом» (Наш современник. 1958. № 1. С. 170), – вспоминал Иванов в «Истории моих книг». Практически сразу после публикации «Гибели Железной» началась кампания обвинения Иванова в плагиате, инициированная автором очерка. В марте 1928 г. возмущенный Л. Дегтярев отправил статью в «Красную новь», а затем в «На литературном посту», но не получил ответа. 14 июля в «Комсомольской правде» была напечатана статья И. Ломова «Изуродованная история», в которой автор, сопоставив «идентичные» эпизоды и фразы из очерка и повести, делал вывод: «Иванов взял весь исторический ряд боевых и бытовых эпизодов, со всеми живыми людьми из воспоминаний т. Дегтярева и только присочинил к ним психологию, эротику и романтику по готовым рецептам литературных традиций» (Комсомольская правда. 1928. 14 июля. С. 3). Еще через месяц газета публикует письмо самого Дегтярева «Заговор молчания», автор которого, во многом повторяя Ломова и указывая на ошибки, допущенные невоенным человеком Ивановым (разведка скачет с большим черным знаменем и т. п.), подчеркивает главное отличие своего очерка от повести Иванова: «Основной идеей очерка <…> было показать роль партийной организации и политической работы в войне 1920 г. <…> И вот этой организующей роли партии <…> не понял Иванов. В этом главное искажение исторической правдивости» (Там же. 12 авг. С. 2).
Следующим этапом дискуссии о плагиате стала статья в журнале «На литературном посту» с характерным заглавием «Не плагиат, но хуже». Ее автор, скрывшийся за инициалами В.Е., признает талант Иванова, создавшего «эмоционально сильное и действенное произведение», в отличие от «слабых и неярких записок Дегтярева». И если бы нашелся другой писатель, который сумел бы показать «исключительно интересный процесс <…>, как политработникам-коммунистам удалось восстановить дисциплину в бригаде и завоевать доверие крестьян», то использование документальных материалов «можно было бы только приветствовать» (На лит. посту. 1928. № 17. С. 13). Но Иванов пошел по иному пути, делает вывод критик, распространив психологический метод 7У на социальный материал. Следование по избранному пути, недвусмысленно предупреждал критик, приведет к тому, что писатель Вс. Иванов «в СССР нужен не будет» (Там же).
Использование документальных материалов – «литературу факта» – во 2-й половине 1920-х годов широко пропагандировали прежде всего теоретики и критики группы ЛЕФ: «…автор статей заготовляет факты, цифры, выражения, беллетрист больше заготовляет изобразительные средства, детали описания, удачные слова, но оба работают не сразу, а имея на руках какой-то полуфабрикат. Конечно, беллетрист тоже нуждается в фактах, и вещи Толстого основаны на большом историческом материале, и без него сделаны быть не могут» (Шкловский В. Техника писательского ремесла. М.; Л., 1928. С. 26). Не удивительно, что напостовцы, не развивая дискуссию о плагиате, обратили внимание на главное – «враждебность позиции Иванова основным организующим силам современности – партии и пролетариату» (На лит. посту. 1928. № 17. С. 14).
Действительно, Вс. Иванов использовал большие фрагменты из текста записок Дегтярева: эпизоды встречи бригады с красноармейцами, переодетыми в петлюровцев; бунт пластунского полка, диалог с начальником бронепоезда, встреча с агентом ЧК и др. Совпадали хронологические рамки событий, имена действующих лиц (Гавро, Кабардо), топонимы (Борисполь, Фастов, Коростышевские леса и др.). При этом Иванов существенно меняет исходный текст, создавая произведение, открыто полемичное по отношению и к очерку Дегтярева, и к тогдашней литературе о Гражданской войне в целом. Половецкую республику, которая упоминается в одной строке очерка («вошли в область знаменитой Половецкой волости, известной своими бандами и своей Половецкой республикой, „независимой“ при всех властях» – Дегтярев, 233), писатель превращает в мощный символический образ, отразивший реальные попытки создания религиозных крестьянских правительств в послереволюционное время и в целом передающий народное, мужицкое понимание революции. «Мужицкий царь» Бессонов наделяется именем, биографией и трагической судьбой. Выдержанное в поэтике абсурда описание поездки политотдела с трупом Бессонова по восставшим деревням еще более подчеркивает страшное безумие происходящего. 58-я стрелковая дивизия, нигде в очерке Дегтярева не названная Железной, становится у Иванова воплощением мужицкой мечты о справедливости и, в отличие от реальной, целиком погибает при штурме Киева. Автор очерка, уверенный в себе начальник политотдела 58-й дивизии, в повести представлен как бывший парикмахер И. Плешко, сомневающийся во всем, мечтающий о любви и красивых, старых словах, не выносящий крови и насилия. Полностью изменен Вс. Ивановым финал очерка. У Дегтярева в заключительной главе политотдел в Борисполе соединяется с дивизией, радостное событие ознаменовано детским праздником, перед красноармейцами открываются крестьянские амбары: «С этого момента начинается блестящее наступление на поляков от Днепра до Вислы, полное самых прекрасных страниц» Дегтярев, 245). У Иванова все иначе. В 22-й главе не без иронии описывается, как «в полном составе <…> политотдел мчится к ней (дивизии. – Е. П.) по шоссе», однако само воссоединение (гл. 23-я) передано автором в стиле мрачного гротеска: несокрушимую дивизию представляют красноармейцы, на лицах которых, как «у очень старых людей», написано нежелание «спать, есть, разговаривать»; хмурые начальники; солдаты, играющие в карты на фоне пыльного садика с деревянным обелиском «Памяти жертв белогвардейского террора» в сочетании с сушившимися синими подштанниками. К обозам с хлебом красноармейцы бегут, как «к убийце бежит толпа». Мысль о том, что тяжелый путь «великих партизан», «стариков-сибиряков» был напрасным, очевидно звучит в 25-й главе ивановской повести. Как и в очерке Дегтярева, упомянуто, что «мужик <…> закрома открыл», но далее у Иванова следует гибель мужиков, в описании которой символически переосмыслен образ хлеба: мужики идут на смерть, «как идут спокойные хлеба в печь»; «ветер – теплый, пахнущий хлебом», наполняет голову умирающего Болдырева. Вместо руководящей роли партии Иванов показывает, как комиссар Плешко во время решающего сражения сидит в палатке политотдела, дожидаясь приказа, видит гибель красноармейцев – «мужиков» (слово «мужицкий» повторено на двух страницах пять раз), «охотников», «рыбаков», а сам так и не вступает в бой. В финале повести акцентированы ключевые темы ТТ – тема матери, не сумевшей уберечь сына от гибели, духовной пустыни, богоотступничества человека.
