сказать, если вместе помирать будем, одно слово.
Валя. Какое слово?
Глоба. Что любит он тебя, просил сказать. Вот и все. Больше ничего.
Валя. Правда?
Глоба. Что ж, разве я перед смертью неправду тебе скажу?
Совсем близко выстрелы. Дверь с треском открывается, вбегают Краузе и солдат с автоматом.
Краузе. Все в камеру!
Глоба (обняв Валю за плечи). Пойдем!
Глоба и Валя проходят в камеру.
Краузе. Быстрей! (Семенову.) Ты!
Семенов (бросаясь к нему). Господни Краузе… я же ваш. Вы же знаете. Меня нарочно сюда…
Краузе (отпихивает его сапогом). В камеру!
Семенов. Подождите! Я должен вам сказать очень важное.
Краузе. Ну, быстрей!
Семенов. Этот человек, он – их. Он все лгал.
Краузе. Теперь нам все равно. В камеру.
Семенов (хватает его за руку). Господин Краузе, позовите господина капитана! Я сам позову! (Бросается к наружной двери.)
Когда он оказывается на пороге ее, Краузе стреляет ему в спину. За дверью слышно падение тела.
Краузе (солдату). Ну!
Солдат, подойдя к двери камеры, выпускает внутрь камеры автоматную очередь. Из камеры слышен голос Глобы, поющий: «Соловей, соловей-пташечка, канареечка жалобно поет… Эх, раз и два…»
Ну!
Солдат выпускает вторую очередь. Короткая тишина. За окном близкая трескотня выстрелов. Краузе и солдат выбегают. Снова выстрелы, потом долгая тишина. В дверях камеры появляется Валя. Она трогает себя за плечо, за руку. Рука не действует. Видимо, она ранена в плечо и в грудь. Прислоняется к стенке.
Валя (обращаясь назад, в камеру). Иван Иванович!
Тишина.
Иван Иванович, Иван Иванович, вы живой?
Молчание.
Иван Иванович, милый, что же это? Смотрите, а я живая.
Молчание.
Неужели я одна живая?
Молчание.
Валя опускается в кресло у стены. Слышны выстрелы и грохот шагов. В комнату вбегают красноармейцы и Морозов.
Морозов (останавливается в дверях). Товарищи!
Молчание.
(Всматривается.) Товарищи, есть тут живой кто?
Валя. Я.
Морозов (подходит к ней). Это что? Это они сейчас тебя, да? У меня индивидуальный пакет есть.
Валя. Нет, вы сначала посмотрите… может быть, он там живой…
Морозов. Кто?
Валя. Глоба.
Морозов выходит и молча возвращается.
Он меня собой заслонил, когда они в нас стрелять стали. А может, он все-таки живой?
Морозов качает головой.
А наши совсем пришли, да?
Морозов. Совсем, совсем, успокойся.
В комнату вбегает Сафонов в сопровождении лейтенанта и красноармейца.
Сафонов. Ну, вот тут ихняя комендатура была. Тут у них арестованные где-нибудь поблизости… (Замечает Валю.) Валя!
Валя. Я…
Сафонов (одному из красноармейцев). Давай кого-нибудь – врача или Шуру! Давай скорей! (Бросается к Вале.) Что это? Что ты молчишь?
Морозов. Должно быть, сознание потеряла. Только что говорила.
Сафонов (берег ее за руку). Правда? Пройдет? Будет она живая, а?
Морозов. Будет. Она-то будет. (Кивая на дверь камеры.) А вот там…
Сафонов (вскочив, проходит в камеру, возвращается с обнаженной головой). Глоба… Погиб Глоба… Хороший был человек… (Вытирает глаза рукавом.) Много у меня сегодня потерь. Почти силы нет все это выдержать. Но надо.
Вбегает Шура.
Шура. Ой! Валечка! Господи ты боже мой…
Сафонов. Не кудахтай! Перевяжи, пока врача нет. (Подходит к столу, наливает стакан воды, возвращается к Вале.) Вот воды ей дай. (Отходит.) Фамилии товарищей, которых немцы здесь повесили, узнали?
Лейтенант. Узнали. Вот список.
Сафонов. Завтра будем похороны делать. Последнее слово скажем погибшим товарищам. Последнее прости…
Пауза.
Так как же фамилии?
Лейтенант (читает). «Антонов Иван Николаевич; Петрова Анна Сергеевна; Клинцов Петр Андреевич; неизвестный; Харитонова Мария Николаевна; Никольский Василий – это мальчик; Сафонова Марфа Петровна; Ганькин Алексей Тимофеевич…» Что с вами, Иван Никитич?
Сафонов. Ничего… Ничего. (Вставая.) Ничего такого. Только очень жить я хочу. Долго жить. До тех пор жить, пока я своими глазами последнего из них (схватив из рук лейтенанта список), которые это сделали, мертвыми не увижу! Самого последнего, и мертвым. Вот здесь вот, под ногами у меня!
Занавес
1941–1942
Пьеса в двух действиях, шести картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Федор Алексеевич Воронцов – академик архитектуры, 55 лет.
Тетя Саша – его сестра, 60 лет.
Оля – его дочь, 23 года.
Дмитрий Иванович Савельев – инженер-полковник, 40 лет.
Вася Каретников – его адъютант, лейтенант, 28 лет.
Ваня – воспитанник Савельева, 13 лет.
Полковник Иванов – артиллерист, 40 лет.
Анна Григорьевна Греч – майор медицинской службы, 42 года.
Степан Степанович Чижов – управляющий домом, 50 лет.
Сергей Николаевич Синицын – архитектор, 26 лет,
Надя – старший сержант, зенитчица, 28 лет.
Дело происходит в Москве летом 1944 года.
Картина первая
Москва, начало осени. Большая общая комната в квартире Воронцова. Три двери. У круглого обеденного стола за утренним поздним чаем Воронцов и Надя.
Надя. Ну, как блинчики мои? Хуже не стали?
Воронцов. Лучше. Как все после долгой разлуки.
Надя. Я на батарее девочкам тоже иногда пеку.
Воронцов. Хвалят?
Надя. Хвалят. Это как развлечение – вдруг блинчики испечь. Скучно.
Воронцов. А тебе непременно чтоб бомбы? Наш-то старый дом проморгала. Мало тебе? Ты что же, теперь сержант?
Надя. Старший.
Воронцов. Старший. А нос все курносый. После войны обратно ко мне в работницы не пойдешь?
Надя. Не пойду.
Воронцов. И не ходи. Занятие обидное и вымирающее. Ну, как тебе моя Ольга после разлуки?
Надя. Еще лучше стала.
Воронцов. Уж сибиряки сватались, сватались.
Надя. Жалко, Виктор Иванович погиб.
Воронцов. Да. Вот тут, бывало, сидел. Не любил сладкий чай, помнишь?
Надя. Помню.
Воронцов. И погиб. Не муж ей был, но помнить себе о нем велела.
Надя. И помнит?
Воронцов. Помнит. Пока. До любви. Ведь память – она только от напрасного охраняет. А придет любовь, все сломает.
Надя (кивнув на дверь). А Сергей Николаевич все дружит, ходит.
Воронцов. Дружит. Все мы так. Дружим, дружим…
Оля выходит из своей комнаты вместе с Синицыным.
Оля. И беру с тебя слово: после лекции – сразу к нам.
Синицын. Хорошо.
Воронцов. Первая публичная? Волнуешься?
Синицын. Немножко. До свидания. (Уходит.)
Оля (в дверях). Приходи. А то поссоримся.
Воронцов. По-моему, и так поссорились.
Оля. Пока нет.
Пауза.
Дай блинчик!
Воронцов (отправляя блинчик в рот). Какой блинчик? Вот у сержанта проси.
Надя (улыбнувшись). Нажарить?
Оля. Нажарь. Мы его выгоним в кабинет, а сами тут, как он выражается, – навернем.
Надя выходит.
Воронцов. Объяснился?
Оля (кивнув). И главное, зачем? Все было так хорошо.
Воронцов. Молчание – золото? Да? А мысли?
Оля. Что мысли?
Воронцов. Мысли его на этот
