Представитель шефа, высокий, с крупной лысиной, стоял на телеге и смущенно потирал переносицу. Дождавшись тишины, он робко начал:
— Я, товарищи, неразговорчивый. Все вы знаете, Московская область взяла шефство над вашим краем. Обязательства напечатаны на плакатах. Мы, рабочие мастерских Курской железной дороги, взяли шефство над вашим районом. Вот ваше село крепко нуждалось в медицинском пункте, и мы его вам дали. Говорят, работает медицинский пункт… Как он работает? — внезапно спросил шеф.
— Хорошо.
— Акушерку бы еще.
— И акушерка будет. А сейчас слушайте.
Взял у Бурдина лист бумаги и начал читать постановление:
«В условиях ожесточенной борьбы… активизация кулачества… были перегибы… вредительская шайка… одним из первых… молодежная бригада… перевыполняли норму… числить колхоз кандидатом на красное знамя района».
Потом еще громче, чтобы слышно было каждое слово:
«Включить колхоз «Левин Дол» в число соревнующихся по краю. Премировать колхоз в целом:
Постройкой школы за счет культфонда района, одновременно постройкой больницы с родильным отделением за счет шефской организации.
Колхозному клубу: библиотеку, радиоустановку.
Ударникам колхоза, кроме молодежной бригады: сто двадцать метров ситца, шестьдесят пять метров на костюмы, пятнадцать пар ботинок, ящик стирального мыла, двадцать пять кусков туалетного…»
Начали раздавать подарки. Сперва молодежной бригаде. Петька вызывал по списку, а Авдоха выдавал.
Подарки брали по-разному. Кто несмело протягивал руку, кто подходил весело, кто прибаутку скажет. Иные тут же развертывали, другие быстро отходили.
Наступил черед взрослым. Сатаров залез на телегу, рядом с ним стал Семин Иван. У Сатарова лист бумаги, исписанный мелко-мелко. Сначала он обвел собравшихся торжествующим взглядом, как именинник, затем немного откашлялся, чуть усмехнулся и уже громко, как всегда читал либо газеты, либо рассказы, принялся:
— «Премии 1-й категории колхозникам «Левин Дол»:
Машиноведу, старшему кузнецу, Дерину Илье за своевременную починку и подготовку к севу, жнитву и молотьбе сельскохозяйственного инвентаря, за сохрану его, за ударничество и кровную преданность колхозу.
Полеводу Сотину Ефиму за умелую расстановку сил, за поднятие дисциплины на полях и токах.
Бригадиру Чувалову Федору за умелый подход к людям, ударничество и вовлечение в колхоз к весеннему севу пятнадцати домохозяев.
Групповоду Копылову Афанасию за примерную работу всей группы в целом, так и его личную.
Колхозникам, работавшим в молодежной бригаде, Крепкозубкину Василию и Бусову Егору за старательную работу и любовь к колхозной собственности.
Колхознику Малышеву Науму — невзирая на преклонный возраст, он не пропустил ни одного дня и своим примером был укором для тех, кои ссылались на старость или на болезнь, — этим передовым колхозным людям объявить от лица советской власти благодарность, занести на красную доску и в качестве премии выдать: по паре ботинок, по три метра бельевого и по два брючного, по куску мыла, курящим — по три осьмушки табаку».
Над такими характеристиками Сатаров сидел вчера до вторых петухов.
— Подарки принимайте лично, — огласил Семин.
Но лично подошли только Афонька да старик Малышев. Остальные посылали жен или детей. Когда роздали, кто-то спросил:
— Это все?
Но на место Сатарова забрался Крепкозубкин Василий. В руках у него тоже была грамота.
Снял картуз, бросил на телегу, надел очки и, далеко отставив грамоту, принялся вычитывать:
«Премии 2-й категории колхозникам «Левин Дол»:
Заведующему мельницей Гущину Семену за добросовестную работу, любовь к колхозной собственности, преданность и охрану имущества.
Решетову Даниле за упорную борьбу в бригаде бывшего третьего общества против вредителей и лодырей. За дисциплину и личный пример в работе.
Бригадиру первой бригады Прокошину Якову за умелое руководство и личный пример.
Счетоводу Сатарову Александру за правильное ведение счетных дел, своевременное занесение записей в книжки, за преданность колхозу и агитацию.
Колхознику Лутовкину Мирону за ударничество и любовь к колхозной собственности.
Плотнику Лукашину Петру, шорнику Николаеву Егору за старательную, не считаясь с временем, работу по починке инвентаря и сбруи.
Кузнецам Дерину Василию и Сутулину Архипу за прилежность, изобретательность и сноровку в работе колхозной кузницы, — всем им объявить благодарность от советской власти, занести на красную доску и в качестве премии выдать по три метра бельевого, по два брючного, по куску стирального мыла, курящим — по две осьмухи табаку, а кто нюхает — заменить таковым».
При последних словах пробежал смех. Дяде Мирону, получавшему подарки, кто-то крикнул:
— Нюхнем?
— Я тебе нюхну!
Кузнец Архип был выпивши. Когда выкликнули его фамилию, он принялся толкаться.
— Слышите, какую оценку Архипу дали? Эй, кто там впереди, прочисть путь! Вася, погоди Архипа. Вася, Архип сам возьмет. Во-от как работать надо. Кто тут лодырь, сторонись!
Ему весело кричали:
— Спляши, Архип, за подарок!
Не дожидаясь, когда он доберется к столу, Иван Семин передал ему подарок через людей. Но Архип, взяв подарок, все-таки пробрался к столу и, обратившись к Вязалову, спросил:
— Аль сплясать?
Вязалов засмеялся.
Кузнец отошел к привязи и возле колоды неуклюже пустился в пляс. Пакет у него развязался, под ноги упали две осьмушки табаку. Подошла жена, подобрала табак, взяла узелок и повела веселого кузнеца домой.
Кто-то крикнул из женщин:
— Это что же такое: все мужикам да мужикам! А бабам где?
— Эй, Прасковья, Дарья, что молчите?
Но следующая очередь как раз и была им. Вязалов передал Розе Соломоновне список. Она, волнуясь, подошла к телеге, выкрикнула:
— «Колхозницам-женщинам!»
— На телегу влезай!
Пыталась забраться сама, но платье было узкое. Тогда Сотин бережно поднял ее и при общем смехе поставил на телегу. Ему предостерегающе заметили:
— Дядя Ефим, старуха бороду выдерет.
— «Товарищам женщинам», — повторила уже громче Роза Соломоновна, и краска залила ее лицо. Стояла она полусогнувшись, будто готовилась спрыгнуть с телеги.
— Веселей читай! — крикнули ей.
— «Бригадиру второй бригады Сорокиной Прасковье…»
— Ага! — перебили радостные восклицания женщин. — Наша взяла!
— «Групповоду пятой группы Столяровой Дарье…»
— И Дашка. Ух, пошли бабы.
— «…за проведение соревнования во время полки яровых, вязки овса и молотьбы гороха, за личный пример в работе и за агитацию женщин в колхозе вынести благодарность от советской власти, вписать на красную доску и выдать премию по паре женских ботинок с калошами, по шести метров бельевой материи, по два куска мыла — стиральное и туалетное».
— Здорово!
— «Ударницам Сатаровой Ольге, Плошкиной Устинье…»
— Усте?
— «… Осколковой Любови, а также Сурковой Афанасии за их примерную работу числить кандидатами на красную доску и выдать премию по паре обуви и по четыре метра бельевой материи».
Каждое имя женщины вызывало радостные выкрики. Особенно когда выкликнули бабушку Акулину.
— «Колхозницу Глазову Акулину, групповода старушечьей группы, за хорошую работу по крутке поясков, за старание и прилежность, несмотря на преклонный возраст, занести на красную доску и выдать премию: четыре метра материи, головной платок, стирального мыла, две осьмушки нюхательного табаку».
Раздались оживленные хлопки, и старуха, приосанившись, как молодая, подошла к столу, поклонилась и обратилась к Вязалову:
— Спаси вас Христос, не забыли меня, дуру.
— И тебе, бабушка, спасибо. Хорошо работала.
Потом стали раздавать подарки ребятишкам за сбор колосков.
— Постойте, а где у вас Столяров? — раздался вдруг чей-то голос.
И все всполошились:
— Председателя-то забыли.
— Да обоих подряд, и Бурдина.
— Граждане, вы что же?
— Тише, — встал Вязалов. — Они сами отказались.
Поднялся шум, галдеж.
Попытался было Алексей что-то сказать, но ему и слова выговорить не дали. Бурдин хотел шуткой отделаться, ему крикнули:
— Постыдись хоть! Жена твоя у нас ясли наладила, и ты дело установил, а вам за это ни шиша?!
— И Александре Федоровне!
Вступились уже те, кто получил подарки. Им вдруг стыдно стало перед народом.
— Да-ать, не то я свой обратно, — поднял Сатаров подарок над головой.
— Да-ать, — поддержал его кузнец Илья.
Собрание одобрительно загудело, радостно захлопало им, будто невесть какую одержали победу.
