СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Что это за ребята?
ИДА КОСТЫРКО:
– Из нашей компании.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Вы их давно знаете?
ИДА КОСТЫРКО:
– Познакомилась… на речке… еще в школе… Папа не давал денег… А у них были…
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Откуда?
ИДА КОСТЫРКО:
– Спекулировали… Я покончила с ними, честное слово…
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Что было с Олегом дальше?
ИДА КОСТЫРКО:
– Потом он пошел на остановку… позвал меня… Эдька Шплинт… я с ним раньше дружила… немножко… догнал с дружками… говорит: брось своего хахаля, иди назад… тогда не тронем… Олег не отпустил меня… Он… Он полез прямо на ножи… Я никогда его таким не видела. Ударил кого-то… Потом Эдьку… в лицо. Они повалили его… Я хотела остановить… Больше ничего не помню… Скажите, у меня лицо сильно поранено? А что с Олегом?
Если бы не Ивлев, на похоронах не было бы воинского оркестра и столько венков. Именно Алик первым вспомнил, что Гусев был дружинником, именно Алик первый сказал фразу: «Погиб на посту, задерживая трех опасных хулиганов».
А потом все уже пошло само собой.
Теперь весь день в КБ толклись люди, трещали телефонные звонки. Синеоков, как обладающий лучшим почерком, изготовил партию некрологов. Мама Зина сшила из черного сатина траурные банты.
Но больше всего доставалось Ивлеву, он даже похудел. Комсорг уже успел выступить по телевидению, написать статью «Подвиг дружинника» в местную газету и провести собрания в цехах. Его постоянно ловили какие-то солидные дяди с толстыми портфелями, расспрашивали о постановке воспитательной работы, о структуре дружины.
– Дружина у нас разбита на пятерки, – устало говорил Ивлев, – во главе стоят самые смелые, самые проверенные. Гусев был командиром пятерки. Я его назначил сразу, не колеблясь.
Ивлев взял в личном деле карточку Гусева, увеличил и повесил в КБ. Кульман, за которым работал Гусев, он предложил обернуть красным сатином и никого туда не сажать, но шеф сказал, что, пожалуй, этого делать не стоит. Тогда комсорг внес другое предложение: ставить на тумбочку под портретом Гусева цветы. Это предложение всем понравилось. Конструкторы собрали по рублю и вручили их маме Зине. Теперь, идя на работу, уборщица заходила на базар и покупала букетик цветов. Об этом тоже написали в местной газете.
Спустя неделю после этих событий из командировки вернулась Роза. На этот раз ей обрадовались.
– А у нас такое случилось! Такое! – начала мама Зина, едва Роза уселась за кульман. – Гусева убили!
– Я уже знаю, – сказала Роза.
Мама Зина была разочарована.
– Его так хоронили. Еще никого так не хоронили.
– Кстати, – сказал Ивлев. – Мы тут решили ему цветы каждый день свежие ставить. Даже зимой. Сбросились пока по рублю. Сдай Алику. Он ответственный.
Роза поднялась из-за кульмана. Все подумали, что она понесла деньги Синеокову, но Роза подошла к тумбочке, где стояли цветы, взяла букет и выбросила его в раскрытое окно. Потом схватила метровую рейсшину и стала сбивать со стены стеклянный портрет.
Все это было так неожиданно, что все растерялись. Потом повскакивали с мест. Привстал даже шеф.
– Что это значит? – спросил он строгим голосом.
– Это значит, – спокойно ответила Роза, – это значит… – И она заплакала.
Розу окружили. Подошел шеф и остановился рядом, растерянно пожимая плечами. Синеоков принес стакан воды. Роза оттолкнула его руку.
– Я не хочу больше здесь работать…
– Да в чем дело? Объясни.
– Какие вы все… Вы как самолеты, которые мы делаем… Сборище самолетов.
– Ты бредишь?
– Вы хуже самолетов! Они если и губят человека, то сами вместе с ним… А вы… Ах, почему здесь не было меня…
Роза упала головой на чертеж.
– Бывает, – сказал Ивлев. – Тяжелая дорога, жара, то, се, а тут такое…
Конструкторы разошлись по местам, снова зашуршали рейсшины. Роза вытерла слезы и стала подчищать расплывшиеся на чертеже цифры.
Она сдержала слово: скоро перевелась в другой отдел. В конструкторском бюро все пошло привычным порядком. Только во время бутерброда шеф теперь не проверяет чертежи, а подходит к окну и машинально вертит шпингалет.
