— К бою! Вперед! — раздались команды.
И Климаков, не будь дурен, так же неожиданно исчез, как и появился. Рванулись было иные, что порезвей из мироновцев, да завалились с конями в канавы. Задние открыли стрельбу не спешиваясь, думая взять красных шумом. Не тут-то было: вступили в дело наши стрелки-охотники, и каждая их тщательная пуля находила свою цель.
Отхлынули было назад казачки, а там пулемет дорогу метет.
Заметались изменники по зыбкой гати. И конно воевать нельзя, и с коней сойти казакам страшно. А сдаваться им хуже смерти. Комиссар-то — он вон какой…
Известно — когда деваться некуда, тут каждый храбр. Послушались казаки команд своих начальников и пошли на штурм, желая пробить дорогу через Сшиби-Колпачок. Изучив маршрут по картам, офицеры их знали, что там дальше большак идет через лесные полянки. Там есть где развернуться.
Лезли изменники как черви. Страшные, грязные, в тине. В руках карабин, в зубах обнаженная шашка. Штурмующих поддерживал огонь винтовок.
Один завал взяли. Другой взяли. И каждый раз с рукопашным боем. Потеряли мы много храбрых стариков. Почти до околицы дошли изменники, а там одни бабы с вилами.
Видит Климаков — могут прорваться, выскочил и — раз-раз — гранатами! Он швыряет, а я подаю.
Отшатнулись казачки.
А в это время заиграли им трубы отбой.
Увидев гибельные потери от огня наших охотников, офицеры решили уходить, пробиваться всеми силами назад.
И пробились ведь черти, пулемет наш заставили замолчать, пулеметчиков порубили. Но какой ценой? Вокруг часовенки грязь была кровавого цвета. Среди побитых рядовых казаков несколько офицеров насквозь простреленных валялось. Убитых и раненых коней полна гать. Все бревна шашками, карабинами усеяны. Дорого им достался путь бегства.
Выскакивали они из ловушки кучками и по одному. Весь свой обоз бросили. Все награбленное имущество. Даже запасных коней, притороченных к возам, не взяли. Утекали кто как мог, у кого лошадь резвей.
При виде такой картины не устояли и наши доморощенные конники. Гикнули, свистнули и под командой Рубцового Носа и Перстня ударились в угон.
Хорошо было сшибать с коней разрозненных, ловить и бить изменников в одиночку. Да не знали удалые красномольцы, что рассеянная казачня быстро в кучу сбивается. Это у нее старая тактика.
Увлекшись погоней, не расслышали наши молодцы, как играли трубы сборы, как собирались беглецы на зов своих есаулов, как звучали офицерские команды.
И взяли их казаки в сабли с трех сторон. И в такой они были злости, что изрубили наших ребят до неузнаваемости. Мстили за поражение, за убитых дружков, за потерянный обоз и брошенных коней.
Родные матери потом не сразу угадать могли своих порубленных сыновей. Жестоки казацкие сабли.
Когда стали мы с Климаковым составлять реестр потерь и трофеев, сколько я ни выкликал имен и фамилий по списку дикой ячейки, — ни один красномолец не отзывался. Вырубили их мироновцы начисто.
И осталось от всей ячейки одно лишь наше с Сережкой воспоминание да две плакальщицы — поповы дочки.
Мироновцев, как известно, ждал бесславный конец, Сшиби-Колпачок великая слава. Покупать трофейных коней к ним потом из далеких далей приезжали. И сейчас еще там возят лес на казацких военных повозках, хороши они — на железном ходу. Мальчишки щеголяют в казачьих фуражках и гимнастерках. А иные девчата любят щегольнуть в офицерских хромовых сапожках. В Сшиби-Колпачке народ крупный, лесной, ногастый. Только на женскую обувь трофейные сапожки и подошли. Невестами село это и сейчас славно — все парни туда тянут, своих-то женихов там поубавилось.
Ну, вот и вся история. Скажу лишь, что приехал я с побоища весьма огорченный. А тут еще в самый последний момент вышла у меня с Климаковым большая неприятность.
Ехал он обратно темней тучи. Во время боя не поспел в своей зыбке догнать зарвавшихся ребят и остановить вовремя.
И, когда выскочил с автомобилем на простор из топких мест, все уже было кончено. Погнался еще за казаками, дымя и грохоча на машине, погрозил им кулаком и вернулся.
И вот, когда мы ехали обратно и несколько поуспокоились, я, желая поднять настроение, сказал:
— Все правильно, товарищ Климаков, ты использовал энтузиазм красномольцев на пользу революции. А лучше, — говорю, — было бы, если бы истратили мы на белую казачню настоящих комсомольцев?
Тут его как взорвало:
— Что значит настоящих, не настоящих? А ты можешь сообразить, какое в этих ребятах сгибло будущее! Каких людей недосчитается светлое царство коммунизма!
Я растерянно замолчал.
— Ну вот, — сказал решительный Климаков. — Подумай об этом в одиночестве, — и высадил меня из зыбки.
Так и шел я от самого Темгеневского городка пёхом. Вот как нехорошо получилось. Выезжали вместе, а вернулись врозь — кто на колесах, а кто на своих двоих.
Короче говоря, пришел я в уком с таким предложением: принять красномольскую ячейку села Свобода в Российский Коммунистический Союз Молодежи посмертно.
Мое предложение было принято.
Пропал Тарасыч. И как-то поскучнели наши вечера. По-прежнему собирались мы у старинного камина в барском особняке, захваченном комсомолией. Сдвигали поближе к теплу укомовские столы. Забравшись на них, рассказывали разные байки, страшные и смешные, как в ночном. И каждый раз вспоминали Тарасыча. Любили мы озорника. Весел был даже в горе. Смеяться мог натощак. В мороз ходил в кожаной куртке нараспашку, в дождик в разорванных сапогах. И ничего, посмеивался.
К нам на огонек никогда пустым не являлся. То принесет кулек воблы: «Ну, давай угощайся вся команда». То горсть орехов на стол вывалит. А то полный карман семечек. И, конечно, не забывал поддержать наш негасимый огонек. То пакли, пропитанной мазутом, за пазухой притащит — на разжигу. То какой-нибудь чурбак или доску от обывательского крашеного забора. Однажды притащил здоровенный дубовый крест.
— Вот, — говорит, — ребята, шел мимо кладбища, вижу, такой ценный материал зря истлевает на купецкой могиле. Давайте предадим его горению. Ускорим естественный процесс революционным действием!
Вот какие речи мог говорить этот деповский мальчишка, нахватавшийся образованности на митингах.
Тарасычем звали его для солидности. Такая у нас появилась мода называть друг друга по отчеству. Довольно зваться Кольками, Петьками, Ваньками.
Мы теперь Иванычи, Петровичи, Митричи, так нам больше нравилось.
Пропал наш Тарасыч не случайно. По собственной инициативе, можно сказать. Знал, на что идет, когда вызвался поехать инструктором в Мердушинскую волость, в лесную глушь.
Одного нашего посланца там чуть не убили, прострелили ухо для острастки. Один бандит оттягивал, другой стрелял. А второго агитатора связали, засунули в мешок и сплавили к нам обратно, вниз по течению реки на небольшом плотике, водрузив плакат с позорными словесами.
Не принимала комсомольского влияния эта капризная волость, да и все. Уже вся карта уезда была испещрена красными кружками, чуть не во всех селах сумели мы организовать ячейки, а в Мердушинской волости никак «белое пятно».
— И все-таки мы ее завоюем! — стукнул кулаком по столу Тарасыч после горестного рассказа Петровича, как его ночью вязали, как в мешок совали, кулаками уминая. А кто, что — неизвестно.
— Кулаки мягковатые были? — спросил дружка Тарасыч.
— Вроде не очень жесткие. Большие, но пухловатые…
— Ну вот, значит, не настоящие крестьянские. Поповы дети какие-нибудь, может, лавочника сельского сыновья… Значит, сплоховал ты. Не сумел опереться на трудовую массу! — сердился на него Тарасыч. А потом заявил: — Посылайте меня! Я их, чертей, проману! От меня так просто не отделаются.
Выдали ему мандат на право организации комсомольских ячеек. Командировочное предписание с правом пользоваться конным транспортом от села до села. Оружие, конечно. И харчи на дорогу — только талонами, — в наличии продуктов не было.
Нахлобучив покрепче кожаную кепчонку и приняв серьезный вид, как перед дракой, вскочил Тарасыч на попутную подводу какого-то базарника и уехал.
И больше мы ни его не видели, ни о нем не слышали.
Дозвониться туда не было почти никакой возможности: в Совете преобладало кулацко-эсеровское засилье. И они все делали, чтобы связь работала лишь на них. Нужно им — они всегда дозванивались. А когда у нас появлялась необходимость звонить — связь обязательно портилась. Ну что тут делать? И вот однажды с большим трудом нам удалось дозвониться до мердушинского волсовета. Долго в трубке шипело, свистело, и наконец мы услышали в ответ:
— Нет, никакой инструктор РКСМ не заявлялся, не было здесь таких!
Стали подумывать, что Тарасыч погиб. Ставили вопрос о посылке чоновского отряда. Что ни вечер у нашего камина, то шуток меньше.
