— Мощный пласт, хороший… — любовно сказал десятник и, отодрав угольную крошку, медленно и со смаком растер ее между пальцами: так и мужик свою землицу ласкает. — Жирный пласт. Называется — Аршинка. Значит, в нем аршин, от почвы до кровли…
«В этом аршине и работают люди!» — подумал Андрей и заглянул вниз. Он увидел ровный ряд круглых столбиков, подпирающих кровлю; и в каждом столбике тоже аршин! Дальше все терялось во мгле, свет лампочек туда не достигал. Где-то справа настойчиво и размеренно поклевывал обушок, долбил уголь. «Как дятел!» — подумал Андрей.
Итак, вот что такое лава, шахтерское раздольишко: длинная щель, где, скорчившись в своих уступах, рубают забойщики уголь, бесконечный ряд стоек, подпирающих кровлю, река угля, медленно сползающая вниз; и от земли до неба — один аршин.
«Значит, тут и мы будем теперь работать! — подумал Андрей. — Что ж, ничего, можно работать и здесь». Теперь, когда забрезжил перед ним еще смутный, но заманчивый свет далекой мечты, ему уж ничто не казалось страшным!
— Значит так, ребята! — сказал десятник. — Сейчас мы полезем лавой. Механизация тут будет такая: садись на то, на чем завсегда сидишь, и ползи ногами вперед. Да смелей ползи! Не бойся! Не сорвешься! Руками за стойки хватайся, а ногами нижние стойки нащупывай… Понятно? Теперь в каждом уступе буду я вас по парочке оставлять. Вы посидите, приглядывайтесь, как шахтеры работают, привыкайте… а потом, обратным ходом я вас всех и соберу… Ясна вам картина-то? — Он подождал немного и взмахнул лампочкой. — Ну, с богом! Поехали!
И они действительно поехали, покатились вниз, как бывало катились в детстве с ледяной горки, без салазок… Это было даже весело и немного жутко: стремительно неслись они вниз, только стоики руками перещупывали. Виктор въехал кому-то ботинками в шею, тот сердито крикнул: «Эй, осторожнее, черт!», по тотчас же сам и захохотал: наехал на товарища.
— Теперь вправо, вправо бери! — донесся снизу голос десятника.
Ребята взяли вправо, на свет, и очутились в забое. Зацепленная за обапол лампочка нехотя освещала уступ. Здесь работал молоденький и тоненький парень, кучерявый, вероятно русый или даже рыжий, сейчас это было невозможно разобрать. Он рубал уголь стоя, зацепившись как-то очень ловко, по-обезьяньи, ногами за стойки: казалось, что он висит на трапеции, как артист в цирке. Его белая майка совсем почернела от угольной пыли, пота. Он работал красиво, это даже ребятам было видно; его гибкое, тонкое, почти девичье тело двигалось ловко, порывисто, умно — мускулы так и играли!
— Футболист! — с ласковой усмешкой сказал десятник, сам заглядевшийся на красивую работу. — Здорово, Митя! Бог в помощь!
— Спасибо, Афанасий Петрович! — отозвался Митя, не прекращая работы. — Только я и без бога могу. А вот без порожняка никак невозможно…
— А что, нет порожняка?
— Да-али… А все утро стояли, хоть плачь!
— Д-да… дела-а! — сочувственно вздохнул десятник. — А я тебе, Митя, гостей привел. Тоже — ваш брат, комсомолы.
Митя с любопытством посмотрел на ребят и перестал работать.
— Ну здравствуйте, товарищи! — сказал он гостеприимно, как добрый хозяин. — Милости просим! Ну, как вам тут?
— Я тебе двоих оставлю, — сказал десятник. — Ты им покажи, как и что. Эй, кто хочет?
Вызвался Братченко, он совсем уже обессилел; на него было жалко смотреть. С ним вместе остался и Мальченко.
— Ты подожди, Митя, рубать-то, пока мы пролезем, — попросил десятник. — Я тебе тогда снизу крикну. Ну, поехали.
И ребята опять покатились вниз, до следующего уступа.
Андрей и Виктор остались в третьем уступе — почти в самом конце лавы (счет шел снизу вверх). Здесь работал пожилой забойщик с рыхлым, почти бабьим лицом, на котором редкими кустиками неохотно росли волосы. Он сидел грузно, неуклюже, не по-шахтерски, и, растопырив ноги и кряхтя, отдирал обушком уголь от кровли. На ребят он сначала не обратил никакого внимания.
Только когда десятник ушел, попросив его, как и Митю, не рубать, пока не проползут, он, зевая, отложил обушок в сторону и спросил неожиданно тонким для такого грузного мужика и чуть гнусавым голосом:
— Вы откуда же взялись, ребята? А?
— А мы комсомольцы, — охотно ответил Виктор. У него была наготове целая тысяча вопросов к забойщику; хотелось тут же и позволения попросить самому рубануть разок-другой обушком.
— И что это вам дома не сидится-то? — лениво спросил забойщик. — Что, дома худо, что ль?
— Нет, отчего ж? — недоуменно отозвался Виктор.
— Хозяйство-то хоть хорошее у вас? Коровенка есть?
— Да мы не деревенские. Мы из города.
— А? — Он тупо посмотрел на них. — А зачем же из города-то?
— Комсомольцы мы…
— А-а! — прогундосил он. — Это бывает. — Он опять зевнул. Потом потянулся всем телом, крякнул и лег на спину.
У Виктора сразу пропала охота задавать ему вопросы. Скучая, смотрели мальчики на забойщика: он одет был, как и все шахтеры, в спецовку, только на голове у него была круглая, теплая и потертая барашковая шапка — такие татары носят.
— Э-эй, Свиридов, давай, можно! — донесся снизу сигнал десятника.
Но Свиридов не шелохнулся. Он продолжал лежать и тупо, не мигая, смотрел в кровлю, — так чабаны в степи лежат на солнцепеке и глядят в небо. Вдруг он беззвучно рассмеялся. Ребята удивленно посмотрели на него: его дряблое бабье лицо прыгало и дрожало, как студень: вот оно сейчас и совсем потечет.
— А то и такие чудаки есть, — сквозь смех еле выдавил он, — которые сюда за длинным рублем едут. Ли, чудаки, вот уж чудаки-то! — И он опять подавился смехом.
«Так вот он о чем думал, глядя в кровлю!» — усмехнулся Андрей.
— Вот он, длинный-то рубль… — тыча пальцем и пласт, взвизгнул Свиридов. — Он длинный, да поди-ка, утяни его, ах, чудаки! — Он вдруг перестал смеяться и взялся за обушок. — Вы кто? — спросил он. — Комсомольцы? То-то мне! — Он строго погрозил им обушком и ударил в пласт.
Ребята стали молча следить за его работой. Свиридов рубал уголь не как Митя; в его работе не было ни артистичности, ни красоты; он кряхтел, то и дело поплевывал на руки, искоса поглядывая на ребят, рубал с надсадой. И уголь у него не отваливался крупными глыбами, как у Мити, а крошился, тёк жидкой струйкой.
Вдруг он остановился и прислушался к чему-то.
— Тсс! — сказал он шепотом. — Слышите? — На его лице изобразилась тревога. — Слышите? — спросил он, глядя на мальчиков как-то странно, боком.
— Не-ет… — нерешительно протянули ребята.
— А вы ухом слушайте! Трещит?
Они прислушались: действительно, что-то тихонько и сухо потрескивало вокруг.
— Это лава играет… — сказал Свиридов и опять боком, искоса посмотрел на ребят. — Ой, беда, ребята! Беда!
— А что? — шепотом спросил Виктор. — Может завалить?
— Вполне свободно. — Он опять прислушался. — Вот тут трещит! — ткнул он обушком в кровлю прямо у ребят над головой. Оттуда тотчас же что-то отвалилось.
— Сыплется уже! — сказал Свиридов. — Надо лаву спасать, ребята!
— Как же ее спасать? — пролепетал Виктор.
— Ты кто? — строго спросил Свиридов. — Комсомолец? Ну, то-то! — Он опять прислушался, потом сказал: — Я, ребята, сейчас за крепильщиком побегу, а вы подоприте кровлю.
— Как подпереть?
— А вот так! — Свиридов стал на четвереньки, упираясь руками о стойки, и спиною подпер кровлю. — Сможете так?
— Мы попробуем… — неуверенно сказал Андрей.
— А не убоитесь?
— Мы с ним ничего не боимся! — хвастливо сказал Виктор. Он вдруг повеселел. — Вы идите, дядя, — засуетился он. — А за нас не бойтесь, мы и не такое можем! — и он решительно подпер спиной кровлю.
— Ну вот, молодцы, герои! Ей-право, молодцы!.. — Он посмотрел, как они, уже оба, стоят на четвереньках, подпирая корж. — А я сейчас… в момент. Нет, молодцы ж! Об этом беспременно в газетах напишут! — и он торопливо пополз вниз.
Ребята остались одни. Некоторое время они молчали. Плотнее прижимались спинами к холодному и скользкому коржу. Потом Виктор прошептал:
— Слышишь?
— Да-а… — тоже шепотом ответил Андрей.
Им показалось, что трещать стало сильнее. Теперь, когда, затаив дыхание, они чутко прислушивались к тишине, они услышали все самые затаенные шорохи и вздохи шахты. Лава уже не играла, она пела на все лады.
Странное дело, мальчики совсем не испытывали страха. Теперь, когда стояли они лицом к лицу с настоящей опасностью, они ничего не боялись. Они даже и не думали о себе, застыв в неуклюжих и некрасивых позах. Успеет ли Свиридов? Спасут ли лаву?
И если в Викторе еще бродили смутные мысли о геройстве их поступка — «вся шахта узнает… а может, и в газетах напишут… а если придавит — так похоронят, как героев, с музыкой…», — то Андрей ни о чем подобном и не думал. Стоя на четвереньках, он впервые за эти дни почувствовал себя человеком: он не боялся, он был спокоен, он делал нужное шахте дело, он был доволен.
