уйти, не правда ли?.. До завтра. — Она кивнула и направилась к выходу.
Он было сорвался, чтобы пойти за нею, проводить ее, но что-то остановило его...
Мало-помалу начали расходиться и другие. Лишь несколько пар все еще кружились в тесном пространстве между длинными столами. Подошел Захар Михалыч, постоял молча рядом, потом вдруг сказал, усмехаясь:
— Ну что, глядишь, скоро и мои проводы подоспеют... — В отличие от большинства гостей, он был совершенно трезвым, как будто и не пил вовсе. Он умел пить и не пьянеть. — Двинемся или как?..
— Пойдемте.
Почти всю дорогу они шли молча. Уже недалеко от дома, когда свернули с Красногвардейской улицы на набережную, Захар Михалыч проговорил:
— До последнего не верил, что Николай Григорьевич взаправду уходит. Работал, работал, и на́ тебе! Пошла в запас старая гвардия... Из века в век так: одни уходят, другие приходят. Слава богу, успевают люди вместе пожить-поработать, с собой-то тяжело уносить нажитое богатство. Скажи ты мне, ведь каждый понимает, что не для себя старается побольше нажить, узнать, а чтобы другим все передать из рук в руки... Понимает, а берет, берет... Значит, есть стремление и отдать как можно больше?..
Анатолий Модестович плохо слушал старого Антипова. У него кружилась голова и мешала сосредоточиться какая-то навязчивая мысль, но какая именно, о чем была эта мысль, он не понимал. И перед глазами то и дело возникало лицо Артамоновой с грустной улыбкой на губах.
— Что молчишь? — спросил Захар Михалыч.
— Думаю.
— Тут думай не думай, на то мы и человеки, чтобы все время брать и отдавать. Это хорошо сказал Николай Григорьевич, что отдавать нужно с прибылью. Если каждый отдаст только то, что взял, откуда же взяться тогда общему богатству, которое от избытка происходит?.. А на тебя, как я понял, Николай Григорьевич возлагает большие надежды. Не подведешь ли?
— Постараюсь, — ответил Анатолий Модестович. Он вдруг подумал некстати, что у Зинаиды Алексеевны очень тонкие, всегда плотно сжатые губы, а это, говорят, признак твердого характера. «Вполне соответствует, — усмехнулся он. — Чего-чего, а твердости ей не занимать».
— Смотри, — сказал старый Антипов. Он не видел в темноте лица зятя, иначе обязательно поинтересовался бы, чему тот улыбается. — Доверие надо оправдывать. А эта женщина, с которой ты беседовал, и есть, что ли, Артамонова?
«Заметил», — подумал Анатолий Модестович.
— Да, — сказал он.
— Николай Григорьевич хвалил ее. Говорил, что женщина она умная и деловая.
— Умная.
— Приятно, когда умная и красивая, — сказал старый Антипов и почему-то вздохнул шумно. — В жизни редко так бывает.
— Красивые обычно считают, что им не обязательно быть умными.
— Ум красоте не помеха. Вы что, затеяли с ней какое-то большое дело?
— Пока трудно сказать, получится из этого что-нибудь или нет, — ответил Анатолий Модестович. — Так, идея одна.
— Надо, чтоб получилось! Обязательно надо. Человек ради этого решился на крайний шаг...
— Это меня и волнует.
— А ты делом докажи, что шаг этот не напрасный. Раз вдвоем взялись — докажете. В одиночку человек пустое место, как волк, отбившийся от стаи, а когда сообща, дружно...
Похоже было, что старый Антипов хочет спросить еще о чем-то, однако не может решиться. Он остановился и, прикрывая огонек ладонями, стал прикуривать. Спички гасли, и Анатолию Модестовичу показалось, что гаснут они не случайно.
Он щелкнул зажигалкой и дал тестю прикурить.
— Ветер, — виновато проговорил Захар Михалыч, хотя ветра вовсе не было. — Клавдия, смотри-ка, не спит, ждет нас. Зря не пошла с нами, с ребятами побыла бы Надюха. Ты как считаешь?
— Могла бы пойти, — согласился Анатолий Модестович, но в душе он почему-то был доволен, что жена отказалась идти на вечер.
— У женщин, я тебе скажу, часто случаются заскоки. Она и хочет сделать как лучше, а получается как хуже. Голова по-другому устроена, должно. Или забот больше нашего?
— Не знаю, — сказал Анатолий Модестович рассеянно.
— Наверно, забот больше. Оно правда, что мужик меньше думает о семье, чем женщина. Ты вот сейчас о чем думаешь?
— Ни о чем. — Он почувствовал, что краснеет.
— А она — о тебе!
Они вышли на берег.
Над рекой лениво клубился густой туман. Тянуло сыростью, прохладой и гарью. Туманы, давно заметил Анатолий Модестович, всегда отчего-то пахнут гарью. Время от времени тишину нарушал громкий всплеск. То ли гуляла, резвилась крупная рыба, днем отдыхающая на дне, то ли ударял веслами по воде какой-нибудь чудаковатый рыбак, возомнивший поймать на удочку свое счастье. Удары были глухие и тотчас вязли в тумане. За деревьями в ночи слабо мерцал одинокий, робкий огонек.
Это горел свет в кухонном окне антиповского дома.
— Не спит, — сказал старый Антипов, и голос его был печален.
Диплом Анатолий Модестович защитил успешно, хоть и без блеска. Директор премировал его месячным окладом: видимо, с целью поощрить к учебе других руководителей-практиков.
Теперь бы впору отдохнуть, взять отпуск, съездить в дом отдыха или еще куда-нибудь, отвлечься от работы, от многолетних и однообразных забот, просто прийти в себя, однако нужно было браться за дело, которое он сам заварил. Тем более, Зинаида Алексеевна не оставляла в покое, а время от времени звонил или приходил Николай Григорьевич, интересовался.
Днем редко удавалось выкроить свободную минуту, чтобы подумать, сделать какие-то расчеты, и поэтому приходилось оставаться в цехе по вечерам.
Увы, и вечером не было покоя — раз начальник цеха на месте, у себя в кабинете, почему бы не обратиться к нему с каким-нибудь вопросом тотчас, не ожидая утра?.. И шли, шли люди, по важным делам и по делам, какие не требовали срочных решений. А он не умел отказать.
— Такими темпами мы будем потеть до второго пришествия, — выражала недовольство Зинаида Алексеевна.
— Вы правы, — соглашался он виновато, но все повторялось: его звали, и он, извинившись, уходил в цех, чтобы решить пустяковый вопрос, который решили бы и без него.
— Запретите, наконец, обращаться к вам после
