сейчас уже светло.
– Да, когда светло, от нас в тыл не проберешься, это верно. Ничего, вы отдохните тут.
– Да, я сейчас пойду отдохну, там мои санитары уже легли, они две ночи не спали, – сказала девушка, приподнимаясь.
– Нет, куда вы, куда вы? Вы тут отдохните. Мы сейчас уйдем с лейтенантом, а вы лягте тут и отдохните.
– А я вам не помешаю?
По тому, как это было сказано, Сабуров почувствовал, что она безумно устала и что койка, на которую она могла лечь и укрыться, представлялась ей почти чудом.
– Нет, что вы, – успокоил он.
– Тогда хорошо, я отдохну, – просто сказала девушка.
– Только вы сначала покушайте.
– Хорошо, спасибо.
– Петя, – крикнул Сабуров, – принеси что-нибудь покушать!..
– Так вот же, – показал, появляясь, Петя, – стоит у вас, товарищ капитан, сковородка.
– Ах, верно… – Сабуров пододвинул сковородку девушке.
– А вы?
– Мы тоже.
Сабуров отвинтил пробку лежавшей на столе немецкой фляги и налил себе и Масленникову в снарядные головки или, как их называли между собой, «фугасники». Они последнее время все чаще заменяли стопки и стаканы.
– Вы пьете? – спросил он.
– Когда устану, пью, – сказала она, – только половину… Он налил ей, и она выпила вместе с ними, спокойно, не морщась, как послушный ребенок пьет лекарство.
– А вы песни не поете? – ни с того ни с сего спросил Масленников.
– Пела когда-то под гитару.
– А гитара, наверное, дома у кровати висит, с бантом? – не унимался Масленников.
– С бантом, – подтвердила девушка. – Только теперь ее нет… Я ведь здешняя, – добавила она.
Это слово «здешняя» было понятно всем троим в одном, определенном смысле: раз здешняя, значит, все сгорело и ничего больше нет…
– Ну, не перестали еще бояться? Помните наш разговор?
– А я никогда не перестану, – сказала она. – Я ведь вам сказала, почему я боюсь, так отчего же я могу перестать? Я не перестану… Я думала, что уже вас не встречу, – помолчав, добавила она.
– А я, наоборот, – сказал Сабуров, – был уверен, что вас встречу когда-нибудь.
– Почему?
– Я замечал, как-то так выходит, что на войне редко встречаешься с людьми по одному разу. Вы где жили, далеко отсюда?
– Нет, недалеко. Если по этой улице идти направо, то третий квартал…
– Значит, теперь уже у немцев?
– Да.
– Аня, Аня… – вдруг припоминая, произнес Сабуров. – А вы знаете, Аня, я вас сейчас, может быть, совсем удивлю. А впрочем, не знаю, может быть, и нет.
Он еще не был уверен, удивит ли ее в самом деле, но ему почему-то показалось, что если случилось одно совпадение и именно эта девушка, которую он вытащил из воды, вывозит теперь от него раненых, то почему бы не случиться и другому совпадению.
– Чем удивите?
– Ваша фамилия Клименко? – спросил Сабуров.
– Да.
– Наверное, удивлю и даже обрадую. Я видел вашу мать.
– Маму? Где?
– На том берегу, в Эльтоне, – сказал Сабуров. – И отец ваш где-то здесь в городе, да?
– Да, – ответила Аня.
– Я видел вашу мать в Эльтоне девять дней назад, как раз в то утро, когда мы вместе с вами Волгу переплывали. Только тогда я не знал вашего имени и потому не сказал.
– Что она, что с ней? – торопливо спросила Аня.
– Ничего, она пришла пешком в Эльтон, и я с ней разговаривал. Она сказала, что ее разлучила с вами бомбежка.
– Да, она была дома, а я нет. Как она?
– Хорошо, – солгал Сабуров. – Дошла до Эльтона.
– Где вы ее видели? Как узнать, где она?
– Не знаю. Я ее видел в Эльтоне, просто на улице. По-моему, она в тот день только что пришла туда.
– Ну какая она, какая? – расспрашивала Аня. – Очень замученная?
– Немножко…
– Главное, что живая.
– Вот и она мне о вас что-то вроде этого сказала: «Главное, чтобы живая», – улыбнулся Сабуров.
– Это в самом деле сейчас главное.
Девушка положила руки на стол и опустила на них голову. Ей хотелось еще и еще расспрашивать Сабурова о матери, но что еще мог добавить он, видевший мать каких-нибудь две минуты.
– Вы ложитесь, – предложил Сабуров. – Ложитесь на мой диван. Я сейчас ухожу и до вечера не буду. Я вас разбужу, когда вам надо будет идти.
– Я сама проснусь, – уверенно сказала она, потом, подойдя к дивану, села на него и, по-детски раскачавшись на пружинах, с удивлением заметила: – Ой, мягко, я давно на таком не спала.
– У нас тут еще не то будет, – сказал Масленников. – Я еще два кожаных кресла приглядел среди развалин, немножко починить, и будет, как в салон-вагоне.
– А гитары среди ваших развалин нет?
– Нет.
– Жаль. Я бы вам сыграла.
– Ничего, вы же к нам не последний раз…
– Наверное, не последний…
– Так я еще найду гитару. Разрешите идти в первую роту? – сказал Масленников, старательно, более, чем обычно, вытягиваясь перед Сабуровым.
– Идите, – сказал Сабуров. – Я тоже скоро к вам приду.
Масленников вышел.
– Он кто у вас? – спросила девушка.
– Начальник штаба.
– Он у вас тоже хороший.
– Почему тоже?
– Тоже, как вы, – сказала она. – То есть не совсем, как вы, он, как я… то есть я не то – не хороший, как я… а я… – Она запуталась, смутилась, потом улыбнулась: – Я хочу сказать, что он, как я, тоже еще молодой совсем, а вы уже взрослый, – вот что я хотела сказать.
– Вы уже меня вовсе в старики записали, – покачал головой Сабуров.
– Нет, почему в старики? – серьезно сказала она. – Я просто вижу, что вы взрослый, а мы еще нет. Вы уже, наверное, много пережили в жизни, ведь верно?
– Не знаю, может быть… Пожалуй, да… – нерешительно согласился Сабуров.
– А я – нет. Мне даже и вспоминать почти нечего. Только иногда Сталинград вспоминаю, какой он был. Вы никогда раньше не бывали в нем?
– Нет.
– Он был очень красивый. Я знаю – наверное, Москва красивее, но мне почему-то всегда казалось, что он самый красивый. Может, оттого, что я тут родилась. Очень жалко, – вдруг с силой сказала она, – очень жалко… Так жалко, вы представить себе не можете. Мама не плакала, когда с вами говорила?
– Нет.
– Она знаете какая… Она, если что-нибудь, пустяк какой-нибудь – тарелку разобьет, – заплачет, а когда что-нибудь в самом деле страшное, она не плачет, молчит, даже ничего не говорит.
– А как ваш отец?
– Не знаю. Он на ту сторону не ушел. Он мне сказал: «Я не уйду из Сталинграда». Он и не ушел, я знаю. Они у меня оба хорошие. Когда я домой пришла и сказала, что ухожу в армию, а у нас
