Будущий писатель очень рано стал явственно ощущать глубинные толчки, которые рвали незыблемую твердь извечного крестьянского уклада. Он, стоя у самого истока советской крестьянской прозы, шел к изображению этих явлений в старой и послереволюционной деревне во многом на ощупь. Но как коммунист, прошедший большую жизненную школу, как художник, наделенный неукротимой энергией и революционной страстностью, он уже в своих первых рассказах и коротких повестях, безыскусных по форме и простонародных по слогу, своеобразно и глубоко воплощал то главное, что происходило в стране, что волновало деревню.
«Уничтожение классов, — указывал Владимир Ильич Ленин, — дело долгой, трудной, упорной классовой борьбы, которая после свержения власти капитала, после разрушения буржуазного государства, после установления диктатуры пролетариата не исчезает (как воображают пошляки старого социализма и старой социал-демократии), а только меняет свои формы, становясь во многих отношениях еще ожесточеннее»[5].
Именно это — раскрытие напряженной, изнурительной борьбы, обманчивой тишины перемирий бедноты с кулаками, расслоения деревни, груза старого уклада, религиозного дурмана, косности, индивидуализма, пробуждения самосознания у последних бедняков, самоотверженности деревенских коммунистов и комсомольцев — избрал своей главной темой Петр Замойский.
В повестях «Прутик», «Покров», в рассказе «Хомут» (1927–1930 гг.) писатель достоверными красками раскрывает непримиримую ненависть кулаков к порядкам, которые несет в деревню советская власть. Изощрены их попытки сменить личину, велики усилия вернуть треснувший по швам строй «на круги своя». Умело играют эти, так называемые, крепкие, старательные хозяева на чувстве собственничества, необычайно остром от века даже у тех, у кого ни кола, ни двора. Немногие в деревне могут устоять против тлетворного духа: «мое!» Под влиянием кулацкого нашептывания середняк Фаддей Куркин с женой до последнего противятся коллективизации («Прутик»), Эта тема с большой художественной силой прозвучит позже в романе «Лапти» в образах Ефима Сотина и его Пелагеюшки, Данилки и Перфила. Вслед за Петром Замойским еще с большей художественной достоверностью и типизацией свое слово о проблеме середняка образом Кондрата Майданникова в романе «Поднятая целина» скажет Михаил Шолохов.
Больше всего на свете середняки боятся слова «сообча», хотя прекрасно знают, что «миром-то можно горы свернуть». Они оправдывают себя услужливо подбрасываемой им кулаками мыслью, что при совместной работе всегда найдутся «ловчилы», за которых им, умелым и знающим работникам, придется «зря гнуть хребет». Как приговор собственническому индивидуализму звучит в повести гибель Фаддея в лесу от сваленного дерева.
Целую галерею образов бедняков, кулаков, подкулачников, середняков создает писатель, наделяя каждого неповторимыми чертами. Таковы кулак Тимоха и лавочник Арсен, что ловко устраивают своих людей в кооператив и сельсовет (повесть «Агашка») и продолжают «греть руки» уже с помощью советских организаций. Таков Панкрат, задабривающий и спаивающий бедняков, внушающий им свою «мучную правду» (повесть «Покров»).
Как художник Петр Замойский сумел подняться над схематизмом и плакатностью в изображении кулака, которые прочно утвердились в литературе и искусстве 20-х годов. Он боролся с подобной односторонностью пером художника и страстного публициста. С присущей ему прямотой и резкостью Петр Замойский, в те годы заместитель председателя правления Всероссийского общества крестьянских писателей (ВОКП), писал в статье «Задачи нашего творчества»:
«Если мы задались целью показать кулака, то показать надо не его пеструю рубаху, толстый живот, багровую шею, смазные сапоги и широкую «кулацкую» глотку. Нет, так кулака не покажешь. И читателя не убедишь, что перед ним действительно кулак. Кулак не таков в жизни. Особенно современный кулак. Он куда сложнее и многообразнее дореволюционного кулака… У него много подставных лиц, очень часто из бедноты. Он ее опутывает очень умело и «благодетельствует» так, что комар носа не подточит… Надо дать кулаку человеческий облик» [6].
Писатель талантливо выполнил программу, которую ставил перед коллегами по литературе, раскрыв психологию кулачества, его живучесть и высочайшую приспособляемость, паучью осторожность и волчью неразборчивость в уничтожении всего, что стоит на пути.
По-художнически зорко Замойский замечал и все новое, что кровью пробивало себе дорогу в строящемся мире. С большой любовью и теплотой он создавал в своих произведениях образы деревенских женщин, которым революция, а затем коллективизация помогли распрямить плечи. Отеческим чувством также согреты образы первых сельских партийцев и комсомольцев — бесстрашных проводников идей Ленина в деревне (рассказы «Бураны-метели», «Сноха», «Из-за угла», повесть «Агашка»). Он находит тонкие выразительные штрихи и краски для образов сельских интеллигентов, сразу же воспринявших то прогрессивное, что несет в деревню советская власть, и всей душой потянувшихся к партии, как это делает безымянный герой повести «Плотина». Все эти темы по-новому выльются в будущем романе пролетарского писателя, в эпопее «Лапти».
Характерно, что поначалу Замойский не думал о романе, как о произведении объемном, охватывающем значительный период времени. Он думал о повести, где сможет ярче и шире воплотить жизнь села, в котором коллективизация прошла запоздало, трудно. И он создал такое полотно. Поволжское село Леонидовна в его книге — это множество самостоятельных лагерей. Притихшее, ждущее своей поры кулачество. Ликующая от сознания трудиться лишь на себя беднота. Но беднота оказалась и без орудий производства, вооруженная которыми она могла бы куда скорее решить спор с кулаком. Середнячество, гадающее на чьей стороне будет перевес, «к какому берегу надежнее пристать». Расползшиеся, как мыши по норам, «лишенцы» — бывшие управители, урядники. Хищнически эксплуатируемая земля. Запустение.
Писатель все подчиняет сквозной мысли произведения: жизни, земле и счастью противны жадность, междоусобица, корысть. Земле нужны людская забота, любовь, общий труд. Кто может их дать земле?
«Сорная трава особенно густа на бедняцких загонах. Цветистее здесь травы и выше. Величаво выбросился твердый пахучий козлец с желтой плошкой цветка, тянется вверх прямоствольная льнянка, ласкает глаз алый кукольник, даже хрупкие и такие нежные сестры, как белая и желтая чина, засели крепко во вдовьих хлебах, а полевому хвощу большое раздолье на плохо пропаханных и поздно засеянных бедняцких загонах.
И межи, всюду межи, куда ни глянь.
Это они, словно гигантские змеи, тянутся вдоль полей; это они плотно залегли поперек загонов, разрезая их на части и без слов указуя на землю: «моя — твоя».
И это на них, на межах, словно на крестах, распята добротная земля».
Но не только межи раздирают Леонидовку. Ее гнетет косность, боязнь всего нового. Здесь люди, прожившие бок о бок годы, готовы избить друг друга до смерти, когда дело касается «моего» и «твоего», как братья и снохи Семины. Здесь вечный батрак Лобачева Афонька, даже выбранный в члены правления сельсовета, боится, как бы его за непочтительный разговор не выгнал хозяин: «Куда он тогда денется?»
Не случайно писатель называет всех бедняков в произведении лишь по именам и прозвищам. Первый раз мы узнаем фамилии дяди Якова, Дарьи, Лукьяна, Семы Кривого лишь в дни, когда они создают артель и Петька пишет заявление в уездное земельное управление. Также не случайно западает в сердце многим селянам хлещущая их, как бичом, речь Алексея Столярова на сходе, и они готовы слушать эту обиду и боль еще и еще.
На безрадостном фоне горемычной Леонидовки знакомит писатель нас с семьей Сорокиных, драматическая судьба которой служит сюжетным стержнем романа. Бывший председатель сельсовета, коммунист Степан Сорокин выдвинут на работу в уездный центр. Сначала на время, а потом и совсем оставляет он в Леонидовне жену Прасковью с детьми. Городская жизнь, «образованная подруга» делают некогда принципиального коммуниста другим человеком. Трудно переживает разрыв с мужем Прасковья. Но повзрослевший на глазах старший сын Петька, подруги-беднячки, молодая вдова Дарья и бабка Акулина поддерживают Прасковью, не дают горю взять верх. Прасковья, жизнь и беды которой все «на миру», становится сельской активисткой. Вожак комсомола в Леонидовке — ее сын. Беззаботна и легка его привязанность к Наташке, дочери кулака Нефеда. Не особенно печалится над этим Петька. Куда больше его ранит ухаживание дружка Ефимки за девушкой. Но Ефимка уходит в армию, и никому иному, а именно Петьке приходится раскулачивать Нефеда…
В Леонидовку, откуда в свое время вырвался в город учиться, приезжает отдохнуть и поработать над дипломом Алексей Столяров. Заботы бедняков об артели захватывают его, тревожит сердце и уснувшая было любовь к красавице Дарье. Перегородить Левин дол плотиной, построить водяную мельницу, поставить на ноги артель, а уж тогда можно вместе с Дарьей снова в город — решает Алексей… Но выполнить задуманное непросто. Местные кулаки Семен Лобачев, Нефед, перерожденец Митенька сумели подчинить своему влиянию председателя сельсовета, недавнего красного бойца Степана Хромого…
