забот и тревог; выглядел более молодым и менее усталым, чем обычно.
Это ощущение сохранилось у меня и на следующий день, когда уже поздно утром я вышел и застал Твардовского еще на берегу. Он стоял босой на теплой утренней гальке, глядел в море и о чем-то думал. То ли такое настроение у него было, то ли такое освещение, но лицо его показалось мне в то утро посвежевшим и помолодевшим.
Я подошел и заговорил с ним. Он отвечал мне приветливо, но односложно, и я почувствовал, что ему сейчас не хочется отвлекаться от чего-то занимавшего его ум. Я влез в воду и поплыл, а он продолжал стоять на берегу и глядеть на море, кажется занятый все той же самой мыслью, от которой я своим появлением его только отвлек на минуту, но не оторвал.
В моей памяти, как, наверно, в памяти каждого человека о другом человеке, есть много Твардовских в разные часы его жизни. И сейчас у меня на памяти этот – босой, утренний, стоящий на морском берегу, на следующий день после того, как он встретил там, далеко от Москвы, в Грузии, шестидесятый год своей жизни…
1973
Встреча с Пабло Нерудой *
В городе Вальпараисо было раннее шумное портовое утро. Гудели сновавшие по гавани катера и буксирчики, кружась над бухтой, в воздухе трещал вертикально шедший на посадку гидровертолет, толпа прохожих была торопливая, озабоченная, затрапезно одетая. Порт – сердце Вальпараисо; в этот утренний час люди со всех сторон стекались сюда на работу.
После двухминутного ожидания в проходной будке мы без особых проволочек прошли на территорию порта и долго двигались вдоль бесконечной портовой стенки. Несколько океанских пароходов стояло под погрузкой и разгрузкой, над головами, в воздухе, проплывали привезенные из Центральной Америки метровые ярко-зеленые ветви недозрелых бананов. Эти же самые бананы выгружали и из трюмов того грузового шведского парохода, на котором, после девятимесячного путешествия по Европе и Азии, сегодня утром вернулся к себе домой, в Чили, Пабло Неруда. Судьба сложилась так, что я оказался у него на родине на несколько дней раньше него и сейчас пришел в порт для того, чтобы, полгода назад расставшись с ним на земле Абхазия, встретить его на чилийской земле 1.
В крошечном пассажирском салоне сидел Неруда с двумя или тремя уже успевшими набежать корреспондентами газет. Он удивленно вскочил нам навстречу и, обнимая нас, радостно расхохотался. Он был рад, что после многих лет перерыва снова встречает на своей земле людей из Советского Союза. Это радовало его, и он не скрывал своей радости. А то, что мы не только приехали в Чили, но и приехали раньше него, и встретили его здесь, и развернули перед его носом шутливый плакатик: «Приветствуем тебя в Чили!» – немало позабавило его в это хлопотливое утро приезда на родину после такого долгого отсутствия.
Через несколько минут на пароходе появился еще один из друзей Неруды, привезший ему из Сантьяго самый дорогой для поэта подарок – большую, только что вышедшую здесь в отсутствие Неруды новую антологию его стихов, первый экземпляр с надписью от издателя.
Мы стоим рядом с Нерудой у борта парохода и разглядываем эту книгу, которую ему явно не хочется выпускать из рук. Она большая, красивая, с прекрасным рисунком старого друга Неруды, художника Вентурелли 2, на обложке, и Неруда любовно нянчит ее в руках. В конце книги несколько фотографий: на первой – пятнадцатилетний юноша, в курточке с белым высоким воротничком и подпирающим шею большим галстуком; на следующей фотографии он уже перешагнул за двадцать, он в Индии 3, одет в индийский костюм и очень похож на индийца. А вот еще одна фотография – Испания, канун гражданской войны. Неруда и рядом с ним Гарсиа Лорка 4, которому через несколько месяцев суждено погибнуть от руки фашистов. Еще одна фотография – периода создания «Всеобщей песни» 5, периода подполья. Густые усы, бородка – маскарад того времени, когда народ скрывал своего поэта от полиции. И еще новые и новые снимки, разные этапы жизненного пути поэта и борца за мир: Париж, Варшава, Берлин 6 – и рядом с поэтом его друзья: Альберти, Бергамин, Хикмет, Гильен, Элюар… 7
На следующий день мы ночевали в доме Неруды, в нескольких десятках километров от Вальпараисо, тоже на берегу бурного, неприютного и величественного Тихого океана. Сейчас в этом маленьком селении на самом берегу океана 8 десятка два домов и даже крошечная гостиница. Много лет назад, когда Неруда поселился здесь, его дом был первым домом на этом пустынном берегу.
Дом небольшой, приземистый, крепко сложенный – здесь дуют такие ветры, что дома надо складывать крепко. Наверно, здесь хорошо работать! Из всех шумов мира здесь остается только один шум – шум океана, но говорят, что он еще никогда не мешал работать поэтам.
Дом стоит на камнях, и камни эти вторгаются даже внутрь него: громадный камень занимает часть кабинета Неруды, стена пристроена прямо к нему. Через низкое и широкое окно виден океан; если смотреть через окно не вниз, а прямо, вдаль, то кажется, что ты в море.
Мы говорим с Нерудой вечер и утро, говорим о работе, о жизни, о его планах. Последний год был интересным, полным работы и впечатлений, но сейчас, после девятимесячного отсутствия, Неруда хочет запереться и писать. Он, пожалуй, собственно говоря, и выбрал такой способ передвижения, как шедший больше месяца через океаны и моря неторопливый грузовой пароход, чтобы уже в дороге начать работу. Монотонная корабельная жизнь пошла на пользу, многое уже написано, многое начато… Этот, пятьдесят восьмой год поэту хочется весь целиком отдать новой книге стихов и поэм, а в пятьдесят девятом, уже с этой завершенной книгой за плечами, – новые поездки, новые встречи. Когда впереди большая работа, то время не тянется, оно спешит. Во всяком случае, пятьдесят девятый год уже сейчас кажется Неруде не таким далеким временем. «До скорого свидания в пятьдесят девятом году», – говорит он, прощаясь. И еще раз повторяет: «До скорого свидания…»
Стихи Пабло Неруды у нас не нуждаются в предисловиях. И я написал эти несколько страничек просто как человек, недавно побывавший на родине поэта, видевший его там и привезший оттуда его горячий привет советским друзьям – и поэтам и читателям.
1958
