Дождичек, брызнувший пять минут назад, перестал барабанить по крыше «Москвича». Очевидно, это пронесся последний клочок тучи, что недавно пролилась здесь. Стало даже немного светлее.
Сзади, из-под горы от Старо-Шайгова, донеслось жужжание: показался самосвал. Достигнув мокрой полосы, он покатил, не снижая хода, лишь загудел глуше, натужнее. Юрий Николаевич позавидовал: вот это мотор, силища! Супруги поняли друг друга по взгляду.
— А может, он вытащил бы нас из этой грязи и довез хоть до Лемдяя? — сказала она. — Как хочешь, Юра, но все-таки ночевать одним в поле страшно. Да и дети: еще простудятся! Там бы устроили их в какую-нибудь колхозную избу. Здесь народ гостеприимный.
Выйдя из кабины, она подняла руку. Самосвал остановился. Настюша минуты две толковала с водителем. Он открыл дверцу кабины, не спеша выпрыгнул в грязь, достал из кармана пачку «Беломора», закурил. Это был здоровенный молодец с широкоскулым, обветренным лицом кирпичного цвета, в прочнейших яловичных сапогах, в замазанных маслом солдатских брюках. От его стальных глаз, гладко выбритых щек, широких плеч веяло мужеством, силой, уверенностью.
Водитель зачем-то обошел вокруг «Москвича», внимательно оглядел его, дорогу впереди и спокойно проговорил:
— Можно.
Настюша радостно засуетилась:
— До Лемдяя, да?
— Сказал, вытяну.
— Вот спасибо, а то у нас дети... Шофер кивнул, хладнокровно произнес:
— Устроим в полном ажуре. И стоить это будет всего литровочку. — И спокойно, выжидательно затянулся папироской.
Супруги Левашевы вновь переглянулись. Юрий Николаевич сам, без просьбы собирался дать «на пол-литра» — самая распространенная оплата. Но его возмутил тон самосвальщика; видит безвыходность положения и диктует условия. Хоть детей бы постеснялся.
— У нас всего сорок рублей осталось, — несколько виновато сказала Настюша, глядя то на шофера, то на мужа. — Дай слишком уж вы запросили, Тут, говорят, всего километра четыре.
— Ладно, — подумав, сказал шофер. — Согласен и на сорок. Только расчет тут, на месте.
— Не надо нам никакой помощи, — вспыхнув, проговорил Юрий Николаевич. — Посидим в поле, ничего.
Ни одна жилка не дрогнула на широком, гладком, кирпичном лице водителя.
— Дело ваше. Кукуйте до рассвета.
И, сделав последнюю затяжку, он тщательно вдавил сапогом окурок в грязь, ловко забрался в кабину, и самосвал, мощно зарычав, легко тронулся по грязи к мордовскому селу.
— Ну и рвач! — проговорил вслед художник.
Опять вокруг опустело. Настюша понуро уселась в кабину. Дети нахохлились в своих углах. Юрий Николаевич засунул этюды в ящик и даже против обыкновения не наблюдал игру красок на вечерних облаках, в темнеющем поле. Сознание того, что надо бы проскочить всего каких-нибудь три-четыре километра до села и с удобством заночевать в избе, мучило, не давало покоя. О себе он не думал: на фронте и не то случалось. Его тревожили дети, жена. А за Лемдяем вообще, говорят, гораздо суше, может, сумели бы потихоньку добраться и домой? Ведь идут же оттуда, из Саранска, машины?
Вновь из-под горы послышалось гудение мотора, показался грузовик. Настюша глянула на мужа.
— Сделать еще попытку?
— Выйдет ли толк? Да и опять нарвешься на хама...
Она все-таки вышла из кабины, однако руку не подняла, а сунула в карман плаща.
Поравнявшись с нею, автомашина остановилась. Это оказался «ГАЗ-51», доверху груженный березовыми, осиновыми дровами. Водитель соскочил на землю, негромко хлопнув дверкой. Художник даже не оглянулся, когда он подошел к «Москвичу».
— Случилось у вас что? — спросил новый водитель.
— Застряли. Не возьметесь дотянуть до Лемдяя?
— На буксир хотите?
Шофер заглянул в задок кабины на ребят. Улыбнулся и, ничего не сказав определенного, пошел обратно к своей машине. Супруги Левашевы вновь переглянулись.
Художник желчно усмехнулся.
Грузовик зарычал, тронулся мимо них, в окошко мелькнуло молодое лицо водителя. Обойдя «Москвич», автомашина внезапно затормозила, дала задний ход и словно врылась в грязь перед самыми его фарами. Шофер покопался в кузове и вернулся к легковому автомобилю с тросом.
— Попробуем, — сказал он обычным тоном, как бы продолжая начатый разговор. — Свяжем проволочкой, да тонковата, выдержит ли?
Он стал прикручивать трос к «Москвичу». Ребята ожили. Кузька выскочил из кабины, присел рядом с водителем на корточки и с любопытством стал наблюдать, как он скрепляет проволочкой оба кольца. Настюша вся расцвела. Один Юрий Николаевич не изменил выражения; ни к кому не обращаясь, он вдруг брезгливо процедил:
— Взялся? Деляга. Шоферня ведь готова сорвать с живого и мертвого.
Светлые брови водителя непонимающе, удивленно поползли кверху, он слегка покраснел. Ему было года двадцать два — двадцать три. Невысокой, худощавый, одетый в коричневую лыжную куртку, он ничем не бросался в глаза; запомнились только вьющиеся волосы и веснушки на щеках. Настюша укоризненно покачала головой; повернувшись к водителю, она ласково спросила:
— Вас как зовут?
— Голомызин... В общем Федя.
— А по отчеству?
Он улыбнулся и не ответил.
Закрепив трос, шофер сел в кабину, медленно тронул грузовик. «Москвич» рвануло, и он покорно пополз вслед за буксиром; Настюша торопливо завертела баранку руля и повела его на второй скорости, стараясь помочь Феде. Передняя машина хоть и была доверху нагружена дровами, но ее все-таки забрасывало на обочины, кузов вихлялся, и от этого «Москвич» то и дело резко дергало из стороны в сторону.
Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Юрий Николаевич угрюмо следил сквозь смотровое стекло за высоким кузовом грузовика со вздрагивающими торцами поленьев, за льющимися со скатов струями коричневой жижи, отскакивающими шлепками мокрой глины. Оба мальчика приподнялись с задних подушек, вытянули шеи и вполголоса, чтобы не рассердить отца, но оживленно и весело обменивались впечатлениями о буксире. Ласково светилось лицо Настюши. Никто не заметил, что вокруг совсем стемнело. Внезапно трос со звоном взвился, шлепнулся в грязь и поволочился по колее, а легковая автомашина вновь остановилась. Проехала она всего метров пятнадцать.
— Эх, и хлопнуло! — вдруг засмеялся Кузька. — Я аж почти вздрогнул!
Взрослые молчали, ошеломленные, подавленные, понимая, что вместе с тросом лопнула и надежда до ночи выбраться из этой грязи. «ГАЗ-51» уходил в Лемдяй, вероятно, и не заметив потери. Да и что он мог теперь сделать?
Однако шофер, видимо, следил за легковой машиной; он вернулся, и вновь его заполненный дровами кузов встал перед «Москвичом».
— Не сбежал? — насмешливо сказал Юрий Николаевич, глядя на вылезшего из кабины водителя. — Значит, решил заработать свои пол-литра.
Настюша вспыхнула, хотела сделать мужу резкое замечание и не успела; со своим обычным приветливым выражением подошел Федя Голомызин, нагнулся к раме.
— Я так и думал: проволочка не выдержала. Трос-то крепкий.
— Дотащите уж нас, — с признательностью сказала ему Настюша. — Мы отблагодарим.
Ничего не ответив, Федя покосился на художника, молча вернулся к грузовику, покопался в кузове и достал цепь, которой обматывают скаты в сильную грязь. Теперь он уже плотно, намертво прихватил трос к металлическому кольцу на раме. «Москвич» вновь пополз за буксиром. Федя вел грузовик осторожно, медленно. Чтобы облегчить ему работу, Настюша старалась повторять все движения «ГАЗ-51», сворачивала вслед за ним; однако не всякий раз у нее выходило впопад. Легковая машина по-прежнему шла рывками, скользила, с трудом преодолевала метр за метром.
И младшие Левашевы и старшие теперь почти не разговаривали. Ребята не выпускали из поля зрения и шатающийся, словно пьяный, кузов грузовика, и мокрую, будто изрытую дорогу, и нежные, с лаковыми ногтями руки матери, крутящие баранку руля. Юрий Николаевич сидел тоже весь напряженный: его, как и жену, детей, не покидало чувство неуверенности. И оно оправдалось: внезапно вновь послышался скрежет железа, резкий толчок; на этот раз у «Москвича» вырвало кольцо.
Теперь уже исчезла последняя надежда добраться до села.
— Пусть едет, — хмуро сказал Юрий Николаевич жене и кивнул на уходящий кузов. — Сколько у нас денег: сорок? Отдай этому парню половину, он сделал что мог.
— То-то, — с упреком сказала Настюша. — А придирался!
Красный стоп-сигнал грузовика, однако, тоже вскоре замер впереди. Из сгустившихся сумерек вновь показалась фигура молодого шофера.
— Слабовато припаивают кольца, — сказал он, словно обсуждая качество работы автозавода. — Надо будет вам что-нибудь другое придумать.
— Что тут придумаешь? — нерешительно проговорила Настюша, цепляясь за слова шофера, как утопающий за соломинку.
