Иргушин рассмеялся коротко, зло, оборвал смех резко.
«Эта рыба кругом, Юлий Матвеич, дикая. Плана на нее нет. Понял? А без плана — кому ее брать? Так что — пусть гниет, раз не знает меры».
«Но это же полное безобразие, — рассудительно сказал Юлий. — Нужно куда-нибудь написать, раз нельзя тут решить».
«Напиши, — одобрил Иргушин. — У меня уж рука устала».
«Есть же, в конце концов, флот, рыболовные суда…»
«Флот мощный, — подтвердил Иргушин. — Только к нам он отношения не имеет, мы не рыбкомбинат. Суда сейчас в океане на сайре, бегают друг за дружкой, кто одну штуку словил, кто, может, три, кошке на ужин. С сайрой в этом году не густо».
«Тем более. Надо как-то вызвать», — сказал Юлий упрямо.
«Выйди на берег, свистни», — посоветовал Иргушин сухо. Отворотился от Юлия, замахал кому-то длинной рукой. От бамбуков отделилась и зашлепала по грязи ему навстречу хитрая кобыла Пакля. Ей, значит, махал, понимают друг друга без слов.
Необидчив, конечно, Юлий Сидоров, но тут обиделся.
«Это не разговор, Арсений Георгиевич…»
«Вот именно, Юлий Матвеич, для меня это — не разговор, — вдруг сказал Иргушин зло и серьезно. — Это для меня — жизнь».
Пошел от Юлия прочь, разрезая воздух длинным упругим телом, ветер раздул за ним куртку, как парус. Кобыла Пакля шла следом, словно привязанная к директору невидимой нитью.
Юлий постоял, подумал, отправился прямо в райисполком. Пронина Галина Ннкнфоровна выслушала инспектора рыбнадзора, свежего человека, с большим пониманием, вздохнула:»
«Ненормальное положение, что говорить. Не первый год ставим вопрос. В перспективном плане предусмотрено строительство рыбкомбината. А пока — сами понимаете..» — развела руками.
«Можно бы как-то заинтересовать население, — сказал Юлий. — Найти бочки, всем взяться…»
«Такие вещи, Юлий Матвеич, — улыбнулась Пронина с пониманием, — делаются в централизованном порядке».
Юлий все-таки еще написал в областную газету, отправил подробное письмо в Рыбвод. Газета заметку его напечатала, хоть и сильно урезав, под рубрикой: «Острый сигнал». Из Рыбвода ответили, что благодарят за информацию, передадут куда надо, отчетность просят доставлять точно в срок и учесть в дальнейшей работе следующие дополнения. Следовали двенадцать бледно-лиловых пунктов, четвертый экземпляр на машинке. Ничего нового в них Юлий не нашел — просто пункты, пунктики чьи-то.
Это было еще в первое лето его на острове.
Нет, не мог Юлий Сидоров сказать про себя, так окончательно, как Иргушин, — «это для меня жизнь», не знал пока главного для себя. Поэтому в конце концов перешел на цунами-станцию, попробовать новое дело, попросту — сбежал с рыбы. Тем более — Ольга Миронова, ио начальника, сама предложила, и Лидия все говорила: «Переходи!» У Лидии женские были, конечно, мотивы — работать в одной организации, чтоб был на глазах, ибо когда мужа Юлия не было у нее перед глазами, не было у Лидии и покоя.
На цунами все было другое — ритм и страсти.
«У нас — дело чистое, — говорила Ольга Миронова, вводя Юлия в тонкости. — Землетрясения от нас не зависят, это так. Но и от других ни от кого они не зависят тоже, а это уже — кое-что».
На цунами ходили все в тапочках, как в своей квартире, говорили тихо, старые сейсмограммы разглядывали, будто фотографии детства: «Красивое какое землетрясение, правда? Особенно — волна «ля».
Было на станции — как в детской сказке «Аленький цветочек», недавно читал Ивану. Сидишь себе в чистоте, за стеклянной перегородкой негромко щелкает УБОПЭ, отбивает минуты, в темной комнате, за коридором, неслышно трудятся СКД, сейсмографы длинно-периодные, для дальних землетрясений, светлый луч — «заяц» — бежит во тьме через фотоленту, чуткий ВЭГИК выписывает мельчайшие колебанья почвы, микросейсмы. Вездеход мимо прополз — ВЭГИК отметит на ленте, чуть посильнее прибой — пожалуйста, на записи видно.
А ты живешь себе в тишине, кусаешь бутерброд на дежурстве, смотришь в окно — кто куда пошел, читаешь газету, беседуешь по телефону с женой, изредка сменишь ленту в приборе — вроде развлечения. Райская жизнь, а не работа. Но есть в этом дворце хозяин, чудище, как в детской сказке: захочет — покажется, не угадаешь — как и когда. Вылезет, может, на другом конце земли — в Чили, в Перу, а уж тогда теряешь счет суткам, минуты не соснешь на казенном диване, жену видаешь только за рабочим столом.
И долго еще потом, когда уж стихнут толчки, вся станция не разгибаясь сидит за сейсмограммами, разгадывает судорожные прыжки «зайца», считает и пересчитывает. Долго звонит телефон на столе дежурного, если землетрясение ощутимое: «Цунами? Это с Котиков говорят. Землетрясение! Вы слыхали?» В Котиках, на другой стороне острова, почва — песок, там толчки слышнее. «Цунами, я мать двоих детей! Еще толчки будут? Я мать двоих детей! Я могу спать спокойно? Как это — не знаете, если это ваша работа?!»
А потом — опять тихо, может — неделю, может — месяц.
Юлию нравится, когда аврал. Это понятно — не замечаешь времени, действуешь в коллективе, живешь в одну душу со всеми, сразу можешь больше, чем можешь, старый ты человек для станции, новый ли — перед землетрясением, как перед богом, все равны. Работаешь.
Но пустые дни, когда за двенадцать часов смены ничего не случалось, даже вроде — земля не вертится, ложились на Юлия тяжестью, вот в чем оказалась тяжесть этой работы: в тихом дежурстве. Тогда мышцы ломит от бездвиженья, и голова — словно бы ни к чему, родятся в ней тоскливые мысли, чуждые Юлию, посторонние делу, за которое тебе платят деньги. Раньше посмеивался над женой Лидией, что пишет в служебное время личные письма. Теперь — понял. Раньше всегда не хватало времени — тренировки, командировки, успевай шевелиться. А тут время стоит на часах мертво, стрелки — как заколдованные, сколько раз взглянешь, а они едва расцепились, большая да маленькая.
Вон — как сегодня: тянулась, тянулась смена…
Потому Лидия, в общем, была права, что муж Юлий вернулся с дежурства хмурый, ухоженному своему дому порадовался вяло, не как всегда, сыну Ивану ответил безынтересно — просто не смог, настроения жены не почувствовал и любимую газету «Советский спорт» взял просто так, хоть какое число — безразлично.
А пострадали пока что горбушевые котлеты: сгорели.
Муж Юлий потыкал в тарелке вилкой, вроде — поел. Сказал:
— Пробежаться, что ли, до Змейки…
— Мог бы раз в жизни с сыном заняться, — сказала Лидия, прибирая на столе нервно, но пока сдерживаясь. — Мог бы, для разнообразия, посидеть вечером со своей семьей.
— Едва высидел смену, — сказал муж Юлий, извиняясь голосом. — Привык все же физически двигаться.
— В дому дела много, — сказала на это Лидия. — Двигайся на здоровье.
А сама подумала, что узел связи еще открытый, вездехода с почтой, конечно, не было, но телеграммы вроде бы принимают во всякую непогоду. Вполне возможно, что ждет получить телеграмму на «до востребованья», вот тебе и Змейка, просто — предлог.
— Нечего на ночь глядя тащиться, — решила Лидия.
— Тоже верно, — согласился муж Юлий. Подхватил на плечи сына Ивана, стал ходить с ним по квартире, туда-обратно, как маятник.
— Может, скажешь, чего случилось? — все же спросила Лидия.
— Ничего не случилось, — ответил хмуро.
— Восемьдесят три! — кричал Иван сверху. — Девяносто один!
Это он считал отцовы шаги, глаза его позеленели, как недоспелый крыжовник, округлились весельем, радость ему какая-то в этом жила — считать, выкрикать вслух цифры. Муж Юлий нагнулся к дивану, скинул Ивана на подушки.
— Нет, все-таки до Змейки пройдусь. Утром кета тесно стояла, не было бы замора.
— Это теперь не твоя печаль, — сказала Лидия.
— Не моя, — согласился Юлий. Сам уже набросил куртку.
— Тогда я тоже пойду, — сказала Лидия.
— Зачем? — удивился муж Юлий. — Грязь по уши, куда ты пойдешь?
— Куда ты, туда и я, — сказала Лидия.
— А Ивана кто спать уложит? — удивился муж Юлий.
— Значит — никто не уложит, — сказала Лидия, хотя вполне могла его уложить глухая прабабка, мог бы и сам лечь, не впервой, к тому же — вот-вот прибудет домой баба Катя, Иван ее только и ждет. Но раз так он ставит вопрос, тогда конечно: никто.
— А почему мы, интересно, вдвоем не можем пойти? — сказала Лидия звонко, почти уже на крике. — Или у тебя есть причина?
— И я пойду! — закричал Иван.
— Никуда не пойдешь, — дернула сына Лидия. Иван заревел басом.
— Ты что? С ума сошла? — удивился муж Юлий. Повесил куртку обратно и сел в коридоре на табуретку.
— Не сошла, так сойду! — крикнула Лидия.
И, как всегда, когда чувствовала за собой срыв, поскорей включила магнитофон, заглушила этим скандал для чужих ушей. Стены в доме тонкие: во всех квартирах сразу слыхать, чуть повысишь голос. Пускай слышат магнитофон!
