— Да я... я не потому.
Балашов густо покраснел и почувствовал, как в груди разливается что-то горячее, поднимается к глазам.
Впервые бригадир заговорил с ним на «ты», заговорил, как с близким человеком.
И Балашов прекрасно понимал, что это означает. Означает, что он выдержал испытание, что его признали своим.
— Понимаешь... э... Сергей, — забормотал он, — понимаешь, неудобно как-то получается. Выскочил, наговорил, накричал. Столько людей работает, столько опытных мастеров, прорабов... А я будто самый умный. Выходит, явился — раз, два и додумался. Разве так бывает? Да и чего думать-то, на поверхности лежало, все и без меня знали.
— Во, чудило! Чего ж не бывает? Конечно, бывает! Чего ж не умный? Дурак ты, что ли? Пришел, поглядел свежим глазом, увидел и сказал. Молодец. Честь тебе за то и хвала, хоть и другие, вообще-то, тоже знали, что там говорить, помалкивали только. А мне, знаешь, бригадиры завидуют, чесслово! У-у, говорят, какого ты башковитого мастерюгу отхватил, Филимон, хитрый ты, говорят!
Филимонов лукаво засмеялся и хлопнул вконец смутившегося Балашова по спине. Потом снова заговорил серьезно:
— Ты думаешь, люди не видят? Люди, Саня, все видят, все подмечают. Который шаляй-валяй, а который с душой вкалывает. Мы про это больше говорить не станем, потому еще скажу: давай, Саня, и дальше так. Только не обманывай никогда нашего брата. Можешь поорать, наказать даже, только не обманывай. Потому что часто бывает в работе нашей — наобещает мастер или прораб, насулит золотые горы, когда план или там сроки подожмут, — давай, мол, ребятки, оставайтесь сверхурочно, выручайте, а я уж вас не забуду. Ребята и вкалывают, бывает, сутками, и не подумай, не за одну деньгу, а потому как тоже с понятием, неохота хуже других быть. А потом дойдет до расплаты, до нарядов значит, и этот голубчик возьмет и забудет обещания свои. Вот и ходят работяги, выпрашивают у него свои кровные, заработанные, да не просто так, а с понятием, денежки, как подаяние какое. Я ж понимаю, конечно: у вас свои заботы — фонд зарплаты, то-се, бывает, что и впрямь нечем заплатить. Так ты уж тогда и не обещай или сразу объясни человечьими словами и голосом, что к чему и когда сможешь. Вот тогда будут тебе и вера и авторитет, уж ты мне поверь. Ты мои слова запомни. А насчет твоего разговора с главным — все правильно, не переживай и стой на своем. Все! Уф, прямо-таки язык заболел, целую тебе речь выдал;
Филимонов высунул язык, смешно скосил на него глаза, покачал головой и ушел.
Балашов остался один. Он вытащил из мятой пачки сигарету. С трудом закурил на ветру. Странное чувство овладело им.
Он почувствовал вдруг себя хозяином. Только сейчас он наконец ясно понял, что все это время, не отдавая в том самому себе отчета, он просто играл хозяина, изображал его. Он был и актером и зрителем вместе. Лихо выписывал наряды, материалы, щедрой рукой мог дать направление на склад за новой спецовкой или сапогами, хоть срок старым еще далеко не вышел, и будто любовался собой со стороны — вот какой я, глядите, всемогущий и добрый рубаха-парень. Но где-то подспудно, глубоко внутри, не признаваясь себе в этом, он чувствовал, что это не всерьез, это игра, временная игра. Будто ждал — вот-вот придет настоящий хозяин, взрослый, властный человек, и скажет: «Ну, хватит, малый, поиграли и будет, пора честь знать, иди гуляй, теперь не до шуток. ДЕЛО начинается, я стану работать!» И станет. По-настоящему, прижимисто, считая каждую трубу, каждую кипу пакли, каждую тонну песка.
Балашов сел на штабель досок и огляделся, будто впервые попал сюда, новым, взыскательным глазом.
Увидел под открытым небом лопнувший, наполовину опорожненный мешок цемента, чертыхнулся про себя, отметил — велеть штукатурам сегодня же прибрать.
И вдруг со счастливым изумлением понял, что разумный взрослый человек уже пришел. Пришел Хозяин. И этот Хозяин он — Санька Балашов.
Но вот он вновь вспомнил разговор с главным инженером и нахмурился.
Дело было вот в чем.
Каждый день Балашов заказывал три-четыре самосвала под экскаватор, для перевозки грунта. И в конце дня обязательно начинался крупный разговор с шоферами. Разговор тяжелый и неприятный.
Для того чтобы шоферам выполнить план, им надо было съездить по двадцать четыре рейса на расстояние одного километра с полным грузом.
А делали они от силы двенадцать-тринадцать.
Но требовали от Балашова, чтобы он им отмечал в транспортной накладной все двадцать четыре. Прямо с ножом к горлу подступали. Иной раз чуть до драки не доходило, — если б не бригада, ходить бы мастеру битым.
Сперва он твердо стоял на своем, выслушивал многоэтажные построения из таких слов, каких ни в одном словаре не сыщешь. Но однажды транспортная контора взяла и не прислала на его участок ни одного самосвала.
И на следующий день тоже не прислала. И два дня простоял махина-экскаватор «Ковровец». И два дня бездельничала бригада.
И горел план.
А у людей горели заработки, потому что бригада работала сдельно, получала с погонного метра уложенных труб.
Люди ходили хмурые и злые, косо поглядывали на Балашова. А Зинка тут же стала орать в пространство, ни к кому не обращаясь конкретно, о том, что некоторым, мол, раз плюнуть залезть рабочему в карман, рублем ударить, им бы только свой гонор показать, потому как им, этим людям, твердая зарплата все едино капает, хоть целый месяц загорай. И даже Травкин хмурился, хотя и помалкивал, и непонятно было, то ли он Зинкины глупые слова не одобряет, то ли принципиальность Балашова. А Филимонов старался на Саньку не глядеть, избегал оставаться с ним наедине.
И тогда разъяренный Балашов бросился в контору, к начальству.
Он влетел к главному инженеру и с порога начал выкладывать все, что наболело у него за эти дни. Он махал руками, кричал, только что ногами не топал. Кричал, кричал, а потом вдруг ему показалось, что главному совсем его неинтересно слушать.
Главный глядел скучными глазами куда-то вбок и машинально кивал головой. И видно было, что думал он о чем-то совершенно к балашовскому крику не относящемся. Да и слушал он, показалось Саньке, вполслуха.
— Да, да. Безобразие какое. Все правильно. Многие мастера и прорабы жалуются. У многих похожие конфликты. И многим приходится подчиняться обстоятельствам.
— Вы... вы что же это... вы что, — задохнулся от возмущения Санька, — на приписки меня толкаете, да? Липу писать?
— Ну вот что, Александр Константинович, покричали и будет! Вы мне таких обвинений не бросайте, подумайте, прежде чем говорить, до десяти, что ли, посчитайте, успокойтесь. Не мальчик уже и не с товарищем разговариваете. Понятно?
— Нет, не понятно! Мне ваша точка зрения, позиция ваша непонятна! У меня бригада два дня простаивает, а мне машин не дают, вот это мне понятно! На себе я грунт возить должен?
В глубине души Санька удивлялся сам себе, своим резким словам, своему гневу, но его занесло, и остановиться он уже не мог, да и не желал.
— Будут у меня завтра машины или нет? Вы мне прямо скажите.
Балашова трясло от гнева. Он вспоминал слова Зинки, видел лица своих рабочих и заводился все больше.
«Если юлить начнет, сразу иду в партком, — подумал он, — потом в трест, к черту, к дьяволу, но своего добьюсь!»
В голосе его как-то сама собой прозвучала угроза. Главный чуть заметно улыбнулся:
— Будут. Я уже звонил транспортникам, начальнику звонил, и не только ему. За самоуправство он еще крепко поплатится, за эти два дня. Но...
— Что «но»?
— Вот что. Давайте поговорим спокойно. В том, что транспортная контора виновата, сомнений нет, за то и биты будут. Но допустим, я дам вам не три машины, а одну. Что будет?
— Экскаватор простаивать будет! Пока она отвезет грунт, пока вернется, он работать не сможет.
— Но план она выполнит? Липу писать будет не надо?
— Не надо! Но ведь...
— Погодите! А если три?
— Три в самый раз.
— А сколько они успевают сделать рейсов?
— Тринадцать-четырнадцать.
— Ага. А почему не больше?
— Да потому что экскаватор все время копать ведь не может. Вернее, он-то может, но тогда траншея обвалится. Надо ведь ее закрепить, потом трубу уложить, стык заделать, потом уже дальше копать. Все это время экскаватор стоит, значит, и машины стоят.
— Ну вот, а план у самосвала — двадцать четыре ездки. Из расчета беспрерывной работы экскаватора, понимаете?
— Чего ж не понять-то! Но ведь беспрерывно не получается же, технология такая.
— Наконец-то — тех-но-ло-гия! А технология наша в плане шофера не предусмотрена. Он возить должен, а не стоять. А мы ему возить не даем, пока трубу не уложим. Вы думаете, один над этим голову ломаете? Шофер и рад бы работать, да не может, и мы же бьем его жестоко по карману. А раз его, значит, и его организацию, — она тоже план не выполняет. Значит, мы невыгодные заказчики — надо искать себе другого, который давал бы бесперебойную работу. Давал бы возможность выполнять план.
