— Знаем мы этих денежных покупателей!
Мимо проходили многие, бойко и с подпрыгом, как ходят горожане в порядочный мороз, и, может, мимоходом кое-кто думал, что говорят у ворот дома № 24 двое очень хороших знакомых, потому что девица вынула вдруг руку из муфты (рука была в тонкой осенней перчатке) и забывчиво стала вертеть пуговицу на пальто Полезнова, говоря:
— Уверяю вас, что я кое-кому скажу, и, может быть, сегодня же их у вас заберут, а вы мне за это только покажите их, хорошо?.. Должна же я знать, черт возьми, какие они, эти львы ваши!
— Обыкновенные, — ответил Полезнов, несколько смущаясь. — А так вы мне даже пуговицу можете отвертеть…
— Не знаю, за кого вы меня принимаете, — строго сказала девица. — Я — поэтесса, вот кто я! — и сняла поспешно с пуговицы руку, причем и рука эта показалась Полезнову обиженной, так что он пожал виновато плечами и вздохнул.
Как раз в это самое время тот, бритый, в шляпе, которую он все выправлял на ходу, а она сидела как будто совсем по-иному, поспешно, даже зло, шагал по двору к воротам. Обескураженность лица его Полезнов заметил. Это его развеселило, и он сказал рыжеволосой, кивнув на него шапкой:
— Вот они видели львов… Вы их спросите-ка…
И девица тут же загородила бритому дорогу:
— Послушайте, вы, говорят, их видели, этих львов?
Бритый вопросительно поглядел сначала на Полезнова, потом на нее. Нос его поднялся, показав неодинаковые ноздри. Он ответил свысока несколько:
— Больше слышал, чем видел… — И добавил, разглядывая девицу: — Если и вы хотите их послушать, то… Представьте, впрочем, медные трубы в оркестре, и только… А идти туда я вам не советую.
— Ну, вот еще!.. — возразила девица. — Я очень люблю медные трубы… Я непременно пойду!..
— Как вам будет угодно…
Бритый взялся за шляпу и хотел было пройти, но девица его остановила, протянув перед ним руку ребром, как шлагбаум.
— Постойте… Еще один вопрос: они где же там, эти львы?.. Кстати, вот перед вами их хозяин!
Полезнов в это время решал, цирковой ли это артист, или из театра, — то есть стоит ли с ним говорить вообще о деле, или лучше пока отойти. Но бритый повернулся к нему, весьма удивленный:
— Вы?.. Так это вы их хозяин?.. Ну, знаете ли, у вас там какой-то совершенно сумасшедший!.. Да, да!.. Его надо отправить в сумасшедший дом!.. Вы меня извините, если это ваш, например, брат или вообще… родственник, но… знаете ли… нельзя же так себя вести сумас-бродно!..
— Он устал, — счел нужным улыбнуться слегка Полезнов. — Приходят, конечно, всякие, и все одно только с их стороны любопытство… Это хоть кому надоест… А он вообще… человек расстроенный, одним словом…
— Да!.. С очень расстроенным мозгом! — горячо согласился бритый.
Девица же вставила:
— Теперь все с расшатанными мозгами…
Но бритый отозвался ей как-то даже запальчиво:
— Квартира три!.. Пройдитесь, полюбопытствуйте!.. Хотите с ним познакомиться? Пройдитесь!
И, задрав снова нос, обратился к Полезнову:
— А вы, позвольте узнать, вы вот сказали: «Всякие приходят из любопытства…» Вы что же, дали ему указания, что ли, с кем и как надобно обращаться?.. Как, например, вы определите, кто я такой, хотел бы я знать?
— Артист? — вопросительно сказал Полезнов. Но бритый еще выше поднял голову и ответил гордо:
— Я, я — магистр, а не артист… Магистр зоологии!
— Из немцев? — осторожно спросил Полезнов.
— По-че-му же-с это «из немцев»?.. Нет-с, я — природный русский!.. Москвич, каким и вам быть желаю!
Полезнов улыбнулся его горячности и пожал плечами:
— Мне зачем же?.. Мне это без надобности.
И они трое еще стояли в воротах чужого всем им дома и рассматривали друг друга, нельзя сказать, чтобы очень дружелюбно, когда со стороны улицы донеслись до них звуки медных труб, прохваченные морозом.
Правда, в эту зиму, когда десятки тысяч беженцев нахлынули сюда из Прибалтики и Западного края и стали заметно изменять чопорный тон петербургской жизни в сторону суетливости, шумливости и пестроты; когда очень часто с музыкой и песнями ходили команды солдат; когда часто хоронили с оркестрами убитых военных, отдавая им последние почести по букве устава, — звуки медных труб стали вполне обычны. Однако не нужно было особенно напрягать слух, чтобы решить: как-то необычно звучали трубы на Новоисаакиевской улице.
— Марсельеза?! — радостно потянулась к бритому девица, и слитки волос ее задрожали.
— Марсельеза!.. Ясно! — еще радостнее решил бритый и сдвинул вдруг шляпу на правое ухо: заблестел белый шелушащийся, лысеющий лоб.
Девица тряхнула всем своим золотом, гикнула, как годовалый стригун на лугу, когда хочет он показать прыть, топнула ногою и запела, широко открыв мелкозубый рот:
Aux armes, citoyens!
Formez vos bataillons!
Тогда, непонятно почему, бритый магистр страшно распростер руки и, захватив левой девицу, а правой Ивана Ионыча, закричал во весь голос:
— Идемте!.. Идемте скорее!
Девица нагнула голову, подобралась вся и первая побежала из ворот, за нею магистр, за ними поневоле тяжело поспешал и Полезнов, так как магистр, сгоряча должно быть, очень крепко схватил его за карман, — мог оторвать карман шубы, изволь тогда чинить (и что же это будет за шуба чиненая!).
Так он очутился в толпе, впереди которой оказались студенты, только что забастовавшие, потом рабочие тоже забастовавшего завода; оркестр же был небольшой, всего несколько труб, обрывисто гремевших в уши.
Из переулка вывернулась еще какая-то толпа, влилась в эту и сильно всех потеснила, так что Иван Ионыч оказался вплотную притиснутым к рыжей поэтессе и, будто ненарочно, прижался к ее пышному золоту щекою и левым глазом.
Так как ухо ее с пухлой мочкой, в которой никогда не носила она сережки, пришлось прямо против губ Полезнова, то он сказал ей по-отечески:
— Барышня, неподходящее это!.. Пойдемте отсюда!
— Что-о? — блеснули широко удивленные глаза.
— На тротуар выйдем… А то кабы казаки, — бормотал Полезнов.
Запах ее золотых слитков действовал на него ошеломляюще.
Она заметила это. Может быть, ей было это приятно. Она крикнула, вызывающе шевельнув полными губами:
— Вот еще невидаль: ка-за-ки!
Магистр зоологии был впереди на шаг. Он очень забеспокоился:
— Что? Казаки?.. Где казаки?
— Нет никаких казаков! Пойте! — крикнула девица азартно и сама, тряхнув своим богатством из-под мерлушковой шапочки, запела, опережая трубы:
Ils viennent jusque dans vos bras
Egorges vos fils, vos compagnes!..
Непонятные Полезнову слова эти показались чем-то бесшабашным, шалым. Он взял ее за локоть, боясь, что она как-нибудь продвинется вперед, к трубам, а он не поспеет, не продерется через толпу и ее упустит. Но музыка вдруг оборвалась и пение тоже.
Полезнов поднялся на носки, чтобы разглядеть что-нибудь впереди, и, когда разглядел горбоносую рыжую лошадиную голову, упрекнул девицу растерянно:
— Говорил я вам, что казаки!.. Разве же могут скопление такое дозволить? Эх! — И он уже спасительно потащил ее за руку на тротуар.
— Куда вы? Куда меня тащите! — закричала девица, вырываясь.
— Это не казаки! — кричал и магистр спереди. — Это конная полиция!
— А не один ли черт?
— Совсем не один!
Тут много голосов раздалось кругом, и какой-то рабочий, пожилой, морщинистый, в зло нахлобученной шапке, продираясь вперед, толкнул их всех троих одного за другим. Он рылся в толпе, как крот. Он кричал при этом (голос у него был низкий, хриплый):
— Ссаживай их!.. Ссаживай, не бойсь!.. Хватай за ноги!.. За ноги!
А спереди слышно было пронзительно-длинное:
— …И-и-ись!
Должно быть, околоточный командовал: «Разойдись!» или: «Расходись!»
И другие еще стремились за рабочим в шапке… Бросали на ходу:
— Студенты там впереди!.. Куда они к черту годятся!.. Интеллигенты!.. Они еще драла дадут!.. Держись смелей!
Иван Ионыч оглянулся кругом, как бы выбраться на тротуар, чтобы пробиться в какой-нибудь двор. Ему казалось, что сейчас засвистят по толпе пули, а при чем он здесь? Но кругом было непробиваемо густо, и уж дышать становилось трудно от тесноты. Он спросил магистра сердито:
— Чего же это народ хочет?
— Вот тебе на! — Магистр поглядел на него с презрением и добавил: — Хлеба хочет!
Рыжеволосая тоже нахмурила на него чуть заснеженные (золото с серебром) брови и шевельнула губами не менее презрительно:
— А войны не хочет! Поняли?
— Коротко и ясно! — буркнул Полезнов. — А что хлеб везли, это мне хорошо известно… Только морозы вот… Так что у тысячи паровозов трубы полопались, вот как было дело!
Но тут он увидел, как продиравшийся мимо вперед сутуловатый, с сажей на крыльях носа молодой рабочий очень близко и очень тяжело на него глянул белыми с черными точками глазами. Он ничего не сказал ему, только глянул пристально, и Полезнов понял, что ни полиция, ни даже казаки таких не испугают.
