так счастлив.
Пауза.
Божена. Принесите таз с водой. Надеюсь, у вас идет горячая вода?
Франтишек. Да.
Божена. Принесите таз. Мне нужно обмыть ноги этой девушки. Вы слышали?
Мачек уходит.
Франтишек. Божена, родная! (Подходит к ней.)
Божена. Не надо, отец! Мне бы не хотелось заплакать сейчас. Познакомьтесь. Это Маша, русская девушка. Мы с ней бежали из лагеря. Она сделала так, что мы бежали. Пойди поцелуй ей руку,
Франтишек хочет поцеловать руку Маше.
Маша (отдергивая руку). Нет, нет…
Божена. Отец, поцелуй ей руку. (Грубеку.) Вы чех?
Грубек. Да, я чех.
Божена. Поцелуйте ей руку, раз вы чех.
Грубек. С большой радостью. (Подходит к Маше, целует ей руку.) Ян Грубек.
Маша. Маша.
Божена. Отец, принеси свои инструменты и марганец. Будь любезен.
Франтишек. Вы натерли ноги?
Божена. Она не натерла ноги. Ее просто… Пойди принеси марганец.
Франтишек уходит.
Больно?
Маша. Ничего.
Божена. О Опять это «ничего». Мне иногда казалось, что весь русский язык состоит из одного этого слова. (Становится на колени перед Машей, начинает разбинтовывать ей ноги.)
Входят Мачек с тазом и Франтишек.
Дай сюда, отец! Нет, я сама, у тебя слишком грубые руки.
Пауза.
Ну, как вы тут жили, Юлий? Часто ли вы вспоминали меня?
Франтишек. Он бывал здесь каждую субботу.
Божена. А я вспоминала вас по воскресеньям. Когда нам выдавали праздничный пакет – двадцать пять граммов колбасы, я всегда вспоминала вас. Вы ведь любили покушать. Но не завидуйте, это была скверная колбаса.
Пауза.
Значит, у вас идет горячая вода?
Франтишек. Да. Я уже сказал тебе.
Божена. Это очень важно. Я вспоминала о ней даже чаще, чем о вас, Юлий. О вас я вспоминала только по воскресеньям, а о ней – каждый день. Вот я и промыла. Маша, почему ты никогда не скажешь: «Ой»?
Маша. А зачем?
Божена. Чтобы я знала, что тебе больно.
Маша. А зачем?
Божена. Вот так всегда. Посмотри, отец!
Франтишек (становится на колени). О!
Божена. Что?
Франтишек. По крайней мере, неделю в бинтах.
Божена. Ну что ж, она полежит здесь неделю в бинтах.
Мачек. Может быть…
Божена. Что «может быть», мой дорогой?
Мачек. Может быть, мы придумаем что-нибудь лучшее.
Божена. А чего же лучше? Хороший дом. Отец – врач. Я тут.
Мачек. Да, но можно придумать что-нибудь более благоразумное, может быть…
Маша. Может быть, и в самом деле я куда-нибудь…
Мачек. Может быть, я найду прекрасное место…
Божена. Может быть, вы замолчите?
Мачек. Я только из благоразумия.
Франтишек. В каждом доме свое благоразумие. В моем – мое. (Маше.) Дайте другую ногу. Вот так. Знаю, что вам больно. Вы – молодец!
Божена. Нет, сейчас ей еще не очень больно. Когда ей очень больно, она поет.
Грубек. Что поет?
Божена. Разные песни. Поет, чтобы никто не думал, что ей больно.
Пауза.
Где Анна?
Франтишек. Анна ушла. Ухаживать за детьми своего брата. Его казнили.
Божена. Кто же теперь у нас?
Франтишек. Никого. Мы с Людвигом. Делаем все сами.
Божена. Ах, как жаль! Анна так прекрасно подавала кофе в постель! У нас всегда было такое хрустящее белье.
Грубек. Анна… Я помню ее двадцать лет назад совсем молоденькой…
Божена. Боже мой, пан Грубек, я только сейчас сообразила, что вы – это вы. Детство… как это было давно… Вы живете у нас?
Грубек. Если прятаться называется жить – то живу.
Божена (Мачеку). А вы не прячетесь?
Мачек. Нет.
Божена. И с вашей клиникой все благополучно?
Мачек. Да. А что?
Божена. Интересуюсь, как будущая хозяйка.
Мачек. Да, с клиникой все в порядке. Врач есть врач.
Божена (с едва заметной иронией). Ах, как вы правы! Правы, как всегда. (Кивнув на дверь в гостиную.) Большой диван по-прежнему там?
Франтишек. Там.
Божена (Маше). Ты будешь спать на этом диване. Там тебе будет веселей, чем наверху. И главное – не ходить по лестнице.
За дверью слышны голоса.
Людвиг!
Входят Людвиг и Тихий.
Людвиг! (Обнимает его.) Ты становишься просто красивым. (Тихому.) Пан Тихий!
Тихий. Пани Божена!
Божена (указывая на Машу). Это моя подруга. Русская. Садитесь. Очень рада вас видеть. (После паузы.)
Соседка выглянет – лукавое созданье.
Что мне она? Как зайчик на стене.
И все-таки тускнеет мирозданье,
Когда она скрывается в окне.
Вы ведь мне когда-то написали? Сознайтесь. А? Ну?
Тихий. Вам.
Божена. И вы по-прежнему сидите по вечерам в халате и пишете свои несносные и очаровательные стихи и по-прежнему печатаете книги этих стихов без своего портрета, чтобы не разочаровывать читательниц? Не так ли?
Тихий. Почти так.
Людвиг. Он убил сегодня гестапака!
Божена. Что?
Людвиг. Он убил сегодня немца, который пришел его арестовать. Он убил его чернильницей!
Божена. Что я слышу? В этом городе поэты начинают убивать немцев! О, старая Прага мне снова начинает нравиться.
Тихий. А разве она вам переставала нравиться?
Божена. Да. Она была слишком тихой все эти годы. К ней не шло это. (Тихому.) А знаете, семь лет назад, когда вы вернулись из Испании и не были еще таким толстым, а главное, у вас блестели глаза, – вы мне нравились. И если бы вы не смотрели на меня тогда как на девчонку, я, может быть, наделала бы глупостей. А потом с каждым годом вы писали стихи все лучше и лучше, а сами становились все хуже, все толще. И я даже перестала верить тому, что вы были в Испании.
Тихий. Не надо об этом, пани Божена.
Божена. Почему?
Тихий. Это слишком печально для меня.
Божена. Что? Что я вас не полюбила?
Тихий. Нет, то, что я сам уже перестал верить, что я был когда-то в Испании.
Божена. Но сегодня вы вспомнили?
Тихий. Впервые.
Пауза.
Вы бежали из лагеря?
Божена. Да.
Тихий. Вы остаетесь здесь?
Божена. Да.
Тихий (Франтишеку). Пан Прохазка, разрешите откланяться?
Франтишек. Куда вы?
Тихий. Я пойду в город.
Франтишек. Как вы смеете мне это говорить, пан Тихий?
Людвиг. Вы никуда не пойдете, пан Тихий. Вы будете прятаться здесь.
Тихий. Нет. И знаете что? Я вообще не буду прятаться. Прятаться с мужчинами я еще с трудом, но могу, но прятаться с женщинами я уже не в состоянии. Я не буду прятаться. Я пойду в Прагу и буду ходить по улицам. Я плевал на них, в конце концов черт с ними!
Людвиг. Пан Тихий, останьтесь! До завтра. Завтра мы вместе пойдем в
