И, как будто желая замять неловкость свою, которая вплела в разговор зачем-то еще и жену, немец продолжал без видимой связи, но с воодушевлением:
— Доктора-аллопаты что прописывают вам от ревматизма? Салицилку? Ха! Возьмите вы сок красного бурака, о-он, сок этот, — как бы выразиться… растворяет? Так я говорю?.. Кристаллы мочевой кислоты вдвое, втрое, вчетверо лучше, чем салицилка!.. Шпинат возьмите — это… это гениальное кушанье!.. Сколько в нем веществ, как бы сказать… обрабатывающих кровь!.. Конечно, эскимос, например, о-он — салоед, сало пожирает от холода, как вообще отопляющее вещество… Но он, эскимос этот, к чему он вообще способен больше — я хочу, чтобы вы сказали?.. Энергия вся куда идет? Чтобы переваривать пищу такую: сало моржа, например, кита, тому подобное… О-он пищеварит, а чтобы мы-ыслить мог, — не-ет!
Тут немец помахал перед своими глазами пальцем и сморщил презрительно все лицо, но тут же преобразил его, продолжая:
— Возьмите же теперь южные народы: малайцы, например, негры даже, — о-о, это очень хи-итрый народ, очень жи-ивой народ! Почему же так? — Корне-плоды! Фрукты? Овощи!.. Рис!.. Бананы!.. Можно, конечно, питаться и одними даже яйцами без ничего, только их, знаете, оч-чень много надо: сорок пять штук в день!
— Ну, это вы уж, кажется, чересчур хватили! — заметил Матийцев. — Сорока пяти яиц в день и съесть невозможно. Впрочем, может быть, вы воробьиные яйца имеете в виду, — тогда не спорю.
Немец, однако, не только не обиделся этим замечанием, но как будто даже не расслышал его (впрочем, в это время как раз и гармонист что-то такое пел и мамаша Димочки что-то кричала).
— Переходите на гомеопатию с аллопатии, которая есть шарлатанство, и с мясной пищи на растительную, — и вот тогда… тогда двадцать лет с себя скинете! — повысил голос немец, чтобы можно было хорошо его расслышать. — Я в этой области — авто-ритетная являюсь личность!
Потом он как-то заерзал на месте, огляделся по сторонам и, придвинув голову и плечи поближе к Матийцеву, заговорил теперь уже несколько тише:
— Я также и в «Кельнише цайтунг» пишу насчет угольных шахт, насчет урожая, — прочее подобное… Вот японская война, например… Ведь это же позор для нас, русских, а?.. Азиятское государство, — и когда же стало оно культурное, я вас спрошу? А какие успехи? — Рис, овощи, фрукты!.. И оч-чень мало едят, оч-чень мало!.. А какую показали энергию, а?
С полминуты он смотрел на Матийцева спрашивающими и ожидающими ответа глазами, но, ничего не услышав в ответ, продолжал теперь уже почти шепотом:
— А если Германия с нами начнет войну, то что это такое будет? Погром! Разгром!.. Или, как бы это выразиться… Я плохо знаю русский язык… Ну, это будет не меньше, чем настоящая катастрофа для нас!
И, сказав это страшное слово, немец выпучил свои оловянные глаза, как бы сам чрезвычайно испугавшись, выпятил губы, медленно покачал головою в знак сокрушения и подпер рукой левую щеку в виде предела охватившей его скорби за Россию.
— Позвольте, а почему же вы заговорили вдруг о возможной войне Германии против нас? — поневоле тихо, в тон ему, спросил Матийцев немца.
— А что же это, разве вы, интел-лигент-ный человек, совсем не читаете газет?
— «Кельнише цайтунг» я не читаю, конечно, — несколько обиженным тоном ответил Матийцев, — но кое-какие свои, русские…
— И что же? И ничего не находите в них касательно войны на Балканах? — перебил немец.
— Война на Балканах?.. Да-а… Там сначала воевали славяне и греки с турками… по исторической традиции, потом стали воевать между собою… Это уж, кажется, вне традиций.
— И что же вы думаете, что наша Россия не вмешается в эту войну? — очень живо подхватил немец. — Ведь у нее тоже есть эта традиция: как только болгары там, сербы там, греки, — разный балканский народ начнет войну с турками, так сейчас же должна выйти к ним помогать и наша Россия!.. А рядом же с сербами Австрия!.. А у этой Австрии союз с кем?
— С Германией, вы хотите сказать… Да, конечно, с Германией… Да ведь кончено уже там все, на Балканах, — досадливо даже, как в сторону жужжащего около шмеля, махнул рукою Матийцев; но немец тоном какого-то заговорщика почти прошептал:
— А вам это оч-чень хорошо известно, что совсем кончено?
Матийцев подумал и сказал:
— Разумеется, я знаю только то, что печатается в наших газетах.
— Вот! Именно вот! — подхватил немец. — Что позволяется печатать в наших газетах русских!.. Цензура, — вот! Поэтому не пишут в газетах!.. А зато говорят, — говорить цензура запретить не может.
— Говорят разве?.. Кто же говорит? — удивился Матийцев.
— Как же так это вы? — удивился в свою очередь и немец. — Вы не слыхали, что говорят?
— Ни одного слова нигде, — вполне искренне сказал Матийцев и в то же время обеспокоился этим, между тем как немец глядел на него недоуменно, объясняя ему:
— Я работаю, вы тоже работаете, и нам поэтому, выходит, некогда говорить о какой-то там вообще войне, а кто совсем не работает, а денег у себя имеет много и в третьем классе не ездит, вот те-е… Вы где же именно работаете?
— На руднике… инженером, — не сразу ответил Матийцев.
— Ну, вот, — вот теперь я понимаю! — почему-то просиял немец. — На руднике, — это, значит, там, в земле, а с кем же там могли бы вы говорить насчет войны?.. Но, однако, однако, куда же, — давайте дальше посмотрим с вами, — куда же идет ваша железная руда, интересуюсь я знать?
— У меня не руда — уголь.
— Очень хорошо, уголь! — подхватил немец. — Но он все-таки может идти в такую Тулу, где у нас в России оружейные заводы… А между тем, — вы должны это знать, — ору-жей-ные заводы наши теперь работать должны ин-тен-сив-но, вот! Ин-тен-сив-но!
— Гм… Может быть… Может быть, так они и работают, — согласился Матийцев. — Но знать этого я не знаю… Полагаю только, что неудачная война с Японией должна же была кое-кого научить.
— Ага! Вот! Именно, вот! — возликовал немец. — Наша Россия должна опыт этот свой там, в Маньчжурии, — как это говорится… (тут он усиленно зашевелил пальцами) применить, — вот!.. При-ме-нить, — вот это самое слово!
— И применяют уж, я думаю, а как же иначе?
— Применяют? Вы знаете?.. А что же вам именно об этом известно?
Немец так впился ожидающими глазами, что Матийцеву стало даже почему-то неловко, когда пришлось ответить:
— К сожалению, положительно ничего неизвестно.
— Ну, как же вы так? — осуждающе покачал головой немец. — Интеллигентный человек, инженер, и вот… ничего не знаете?.. А кто же у нас тогда в России знает? Вон тот муж-жик или вон та баб-ба знает?.. А когда Франц-Иозеф Боснию-Герцеговину хапнул (немец сделал тут соответственный хищный жест), тогда еще был жив Столыпин, премьер-министр, и вы, может быть, знаете, что ему говорили другие министры тогда (тут он перешел на шепот): «Откроем войну!» А он им, Столыпин, премьер-министр: «Какие же теперь у нас в России есть солдаты, чтобы воевать? Пьяное муж-жичье, граб-бители, — это разве есть солдаты? Не можем мы теперь воевать, нет!» Вот что сказал тогда Столыпин, премьер-министр!.. А теперь можем, а?.. Сколько же с тех пор прошло времени? Пять каких-нибудь лет? Теперь можем, а?
— Не знаю, — добросовестно подумав, ответил Матийцев. — И зачем нам воевать — тоже не знаю.
— А я же вот знаю, что… многие наши русские офицеры, какие были в ландвере, — в «запасе» это говорится по-русски, — те стали добиваться выходить в ландштурм, в отставку, а? Это что значит? Это значит, они думают, что их тогда уж в армию не возьмут — вот что это значит!.. О-о-о! (покачал головой презрительно). Такая война может начаться, — всех возьмут. Всех, — вы увидите!.. И меня возьмут, и вас также! Всех!..
И немец, преисполненный всепоглощающей важностью своих знаний близкого будущего, вдруг с большим не то презрением, не то озлоблением даже пристально посмотрел на своего ничего не ведающего собеседника, и Матийцеву стало ощутительно неловко оттого, что он — полный невежда в вопросах войны, что он ничего не замечал военного около себя, не интересовался совсем и тою войной, какая велась на Балканах… Просто ему ведь, казалось как-то даже вполне естественным, что на Балканах — война: народы там живут такие драчливые, поэтому и часто дерутся. И немец, которого он зачислил уже было в маниаки от вегетарианства и гомеопатии, вдруг повернулся к нему теперь другим лицом, как древнеримский двуликий Янус.
Пусть даже это была его другая мания — явная возможность близкой уже войны в Европе, но о чем же напишет он завтра в свою «Кельнише цайтунг»?.. О том, что русские инженеры, — тоже интеллигенты! — полные невежды в вопросе: может ли их родина вести новую, — теперь уже с немцами, — войну или совершенно не может?.. Что политически они даже не умеют и мыслить, — не приучила их к этому даже и позорнейшая для России война с Японией и, — что всего непостижимее, — революция 1905 года!.. Поэтому, значит, просто, придите Франц-Иозеф и Вилли II и возьмите то, что до вас взяли уже всевозможные бельгийцы, французы, англичане, да и ваши же бесчисленные немцы, включая сюда и колонистов.
