У Феклы — ведьмины глаза и толстенные губы. Но, несмотря ни на что, старуха пользовалась уважением в поселке. Она знала тайны многих трав и излечивала кое–какие болезни. Позовут ее к больному. Принесет она сухую травку, сделает отвар, даст выпить больному, глядишь, и полегчало ему.
Рассказывали, будто Фекла может присушивать парней к девкам или, наоборот, разводить их. Может сглазить малое дитя. Рассказывали шепотом, что есть у этой ведьмы и ядовитые травы. Никогда она у нас не бывала, и вдруг — приплелась. Я удивился этому. Мать турнула меня из кухни и зачем–то закрылась с ней.
Я, конечно, не выдержал и стал подслушивать, о чем они говорят.
Но ничего толком разобрать я не сумел — хоть дверь была неплотно прикрыта, они шептались еле слышно.
Я понял только одно — мать объясняла Фекле, почему Феня должна уехать.
Ты ей растолкуй, — повторила мать несколько раз, — она тайно должна уехать, иначе ей худо придется. Ведь весь поселок узнает, что Феня в тягости от старика… Она позору не оберется, ей легче в петлю будет залезть, чем эту срамоту вынести…
Вышла из кухни старуха, бормоча себе под нос. Я разобрал только одну фразу:
Дай бог вам не суетной жизни, а мне силушки доползти до могилушки…
Согнутая крючком, с грязной котомкой на спине, опираясь на отшлифованную руками березовую палку, она потащилась к магазину…
Почти сразу в комнату к матери зашел отец, я едва успел отскочить.
Ну, как, поговорила? — громко спросил отец. — Предупредила, чтобы Феня уехала, никому не сказавшись? И чтобы адрес свой не сообщала?
Все сказала. Денег Фекле дала, еще пообещала, если Фекла сделает, как условились.
Ну, тогда наше дело в шляпе. Феня, конечно, уедет. Я еще с ней поговорю. А то что получается? Дети у них пойдут — отцовы деньги к ним перейдут. А что братья и сестры скажут, если узнают, что бывший пресвитер с неверующей согрешил? А мне–то каково будет, коли заговорят, что у пресвитера отец блудом занимается?..
Дня через три зашла к нам Феня. Я обрадовался ей. Мать с отцом встретили ее приветливо, усадили обедать, напоили чаем. Прямо как с родной обращались с ней. «Это они из–за деда, — подумал я, — чтобы он не женился на ней».
Феня уходила задумчивая, грустная — видно, отец с ней тоже говорил об отъезде.
А через три дня я услышал, как судачили женщины :
Ты подумай, что стряслось–то с Фенюшкой? В одночасье собрала свои вещицы и подалась куда–то. Никому словом не обмолвилась, в какое место уезжает. А ехать–то не хотелось ей, сердечной, все слезами обливалась…
На все воля господня, — вздохнула собеседница…
Дед приехал веселым, помолодевшим. Он привез
спрятанную в ящик фисгармонию. Я крутился возле него, ожидая обещанный подарок.
Хватит дома торчать, Никифор! Артель организовать разрешили. Из города пришлют человека, он и займется этим. Мы с ним раздуем здесь кадило вовсю. Если хочешь, и ты припрягайся к нам, — громко сказал дед.Отец и мать молчали, смотрели на него испуганно.
Дед, наконец, заметил это необычное выражение их лиц. На миг тоже замолчал, пронзительно глядя на них.
Вы это чего?.. — спросил он подозрительно.
Черную весть мы должны тебе сообщить, тятя, — печально проговорил отец.
Господи! Уехала ведь наша голубка Фенюшка, — запричитала мать, и лицо ее облилось слезами.
Как это… уехала? — хрипло и глухо, словно из–под земли, спросил дед.
Я со страхом смотрел на него.
Вот так и уехала, даже не сказала куда, — с трудом выговорил отец.
Видно, известие какое–то получила, — взвыла мать, — вот и уехала…
Как это… Что же случилось? — растеряннр спросил дед и тяжело опустился на табуретку. Должно быть, ноги его подкосились.
В поселке говорят, что она будто к своему первому мужу решила вернуться, — сокрушенно вздохнул отец.
Какому мужу? Что выдумываешь. Никакого мужа у нее не было!
Я что слышал, то и передаю…
Дед хватал ртом воздух. Отец метнулся к кадушке, зачерпнул ковшиком воду, сунул его деду. Дед ударил по ковшику. Вода хлестнула мне в лицо, а ковшик, гремя, запрыгал по полу.
Приходила она сюда?! — заорал дед.
Нет, тятя, нет… Как ты уехал, мы ее и не виде–ди, — торопливо ответил отец.
Да и зачем бы она пришла к нам, если ты уехал, — поддержала его мать. — Она нас, верующих–то, не особенно жаловала.
«Как же так? Ведь приходила тетя Феня, — подумал я, — зачем они врут? Или забыли?»
Но дед был так страшен, что я промолчал. Молодцеватости его как не бывало.
Тяжело поднялся он и, мгновенно постаревший, медленно вышел из дома. Дед хлопнул калиткой и куда–то пошел по пустынной улице.
Весь день мне было нехорошо, смутно, тревожно. В предчувствии каких–то страшных событий я вздрагивал от малейшего стука. Это чувство тревоги не покидало меня и в школе. Я плохо слышал то, о чем говорила учительница, почти не видел, что писали на доске. А когда учительница задала мне простой вопрос по русскому языку, я запутался и не смог ответить.
Что с тобой? — спросила учительница. — Витаешь где–то в облаках.
Прибежав домой, я заглянул к деду в мастерскую. Он редко пускал меня сюда. А я любил эту мастеркую. Там на полках лежали всякие молотки и молоточки, рубанки и пилки, щипцы и долотца. На других полках грудились разной формы сучки, куски деревьев, обрубки корней. На полу валялись доски с вырезанными узорами, фигурные столбики, деревянные кружева оконных наличников. Дед был большой мастер по дереву. К своему художеству постепенно приобщал он и меня. В мастерской вкусно пахло политурой, лаком, смолистым деревом…
Дед сидел, облокотившись на верстак и охватив косматую голову своими ручищами. Перед ним стояли целых две бутылки водки и деревянная миска, полная соленых груздей.
Я остановился у порога. Дед тяжело повернул голову на скрип двери. Глаза его были, как у слепого, — смотрели и ничего не видели. Потом они все–таки узрели меня.
А–а… внучек… Вот как, брат… А ты… ты — брысь отседа… Завтра, завтра приходи…
И дед отвернулся от меня. Он был пьян, неимоверно пьян…
Весь вечер отец и мать таились на кухне, двигались бесшумно, иногда о чем–то шептались и легли спать рано. Лег и я. Мне хотелось, чтобы скорее прошла ночь, — не терпелось получить от деда подарок…
Как только проснулся, торопливо ополоснул лицо холодной водой и — к деду в мастерскую.
Он был угрюмый и трезвый. На нем — ватные брюки, ватная телогрейка, подпоясанная широким ремнем, на котором бренчали различные кольца, зажимы и висел большой нож в деревянных ножнах. На верстаке лежали патронташи, бердана, набитая чем–то котомка и мешок с веревками. Дед брал его всегда, когда уходил в тайгу на медведя.
Проснулся? Ну заходи, — проговорил дед.
На охоту собрался? — спросил я.
Взял бы я тебя, да учиться тебе надо. — Дед непривычно ласково погладил мою вихрастую, давно нр стриженную голову. — Один ты у меня теперь остался. Вот так–то, внучек! Только ученье поможет тебе вырваться из этого вертепа.
Он вытащил из–под верстака новенький ранец.
Тебе. Учись.
Я торопливо раскрыл ранец и принялся вытаскивать всякие сокровища. Там оказались масляные краски в тюбиках, акварельные — в коробке, кисти, цветные карандаши, тетради для рисования, большой альбом с репродукциями — «Третьяковская галерея», книги, перочинный ножичек с тремя лезвиями, со штопором и даже с вилочкой…
Я благодарно и восхищенно посмотрел на деда.
Ну, вот и хорошо, — ухмыльнулся он в бороду, а потом положил руки мне на плечи и, глядя в мои глаза, спросил:
Без меня кто к нам приходил? Баптистов не называй. Кто, кроме них, приходил?
Фекла… Тетя Феня…
Руки деда, словно железные зажимы, стиснули мои плечи. Мне показалось, что он раздавил мои кости, — так было больно. Я вскрикнул. Дед бросился из мастерской, оставив дверь распахнутой в мороз, в сиянье снега. Я торопливо столкал свои сокровища в ранец, прижал его к груди и побежал в дом. Мне казалось, что сейчас должно случиться страшное.
Шмыгнув в коридорчик, я застыл на месте. В кухне, захлебываясь, в ужасе кричала мать. Раздавались удары, грохот. Дед бил и отца и мать.
Что ты, тять?! Что ты?! — прерывисто бормотал отец.
Скоты! Звери! Звери! — хрипло выдыхал дед. Раздавался удар — и кто–то рушился на пол.
Да ты ополоумел?! — визжала мать. — Мы и в глаза–то ее не видели!
«Фекла призналась деду! — подумал я, пораженный догадкой. — Убьет он их. Зачем я только сказал?» Я бросился в свою комнату и закрылся на крючок.
Я хотел было молиться и просить бога, чтобы в доме не произошло ничего страшного, и вдруг понял, что не могу молиться потому, что уже не верю в бога. «Где же ты был, когда так жестоко обманули Феню? —подумал я. — В твоем молельном доме одна ложь! Да нет тебя, злой старик! И мать с отцом — разве в душе у них ты живешь? Дедушка правильно сказал: звери они, звери! Только обмгнывают всех в этом своем доме».
Я уткнулся в подушку и глухо завыл е бессильной ярости… В этот день я потерял не только бога, по и отца с матерью. В этот день свершилось то, что исподволь подготавливали школа, природа, люди — вся окружающая жизнь и моя жажда жить…
