— О Васе Грачеве... Столько лет прошло, а все не могу свыкнуться с мыслью, что его нет.
Маша отошла в сторонку.
— Похож? — спросила она.
— Как живой. Ох и обрадуется Любовь Федоровна подарку.
— Ты когда едешь в Сочи? — спросила Маша.
Он сказал, что завтра получит путевку в санаторий, а дня через два можно брать билет.
— На самолет?
— Нет, Маша, поеду поездом, — он устало присел на стул. — Заеду к жене Грачева, отвезу ей картину, может быть, какая помощь ей нужна.
— Да, конечно, — согласилась жена.
Савчук сообщил ей новость — командиру героической лодки скоро поставят памятник. Там, на Севере, в бухте. Уже есть решение командования флота. Летом скульптор поедет туда.
— А деньги? — спросила жена.
— Флот выделил. И часть моих. Лауреатских... Не возражаешь? Только ты уж, пожалуйста, Петру не проговорись.
Маша взяла кисть.
— Ну, ладно, иди отдыхай, а я еще посижу над картиной.
Савчук уже лег, когда жена вспомнила, что от Кати пришло письмо.
— Там оно, на столе, — сказала она.
Он уселся на краю кровати, включил ночник. Осторожно надорвал конверт.
«Дорогой Евгений Антонович!
Спасибо за подарок, я так была счастлива получить его именно от вас в день рождения. Сразу не смогла ответить. Вы уж не сетуйте, пожалуйста. Мне очень понравилось у вас на даче, и я хотела бы вновь приехать. Вы обещали съездить со мной в Ясную Поляну, где жил Лев Толстой. Не раздумали? Конечно же, нет, я вас знаю, вы очень добрый и хозяин своего слова.
И еще хочу сказать вам, что собираюсь замуж... Мама ничего не знает, это я только вам открылась.
Я долго не писала, потому что мама болела. Сейчас ей легче. Мама все о вас спрашивает. Вы собираетесь к нам?
А к вам я могу приехать? Не станет ли сердиться Мария Федоровна?
Простите за беспокойство, Евгений Антонович.
Катя-незабудка.
P. S. На днях я листала мамин альбом. В нем есть ваше фото в морской форме. Вы такой симпатичный! Теперь эта карточка у меня».
Савчук свернул листок и прилег на подушку.
«Просится в гости, — размышлял он. — Пусть приезжает. Но почему она думает, что Маша может рассердиться?»
Он позвал жену. Она присела рядом на стул.
— Тут есть и о тебе. — И Савчук протянул ей листок.
Маша читала письмо, а он не сводил с нее глаз. Прочитав письмо, сказала просто:
— Пусть приезжает. — Она улыбнулась. — И замуж ей идти пора. Девушка она хорошая, достойна большого счастья.
Савчук нежно привлек жену к себе.
— Я знал, что и тебе Катя приглянулась.
Маша вышла в другую комнату, а он загасил ночник и снова лег. Но ему не спалось из-за письма. У Юли, видно, был приступ. Она и раньше болела, но скрывала это. От нее долго не было вестей. Разве не могла написать? И фотокарточка Савчука не случайно попала к ней. Тогда, много лет назад, он полюбил Юлю, но судьба распорядилась по-иному. Он жалел, что она не стала его женой, но он был рад, что она нашла себе замечательного человека. Адмирал Журавлев очень был привязан к ней, и в Кате души не чаял. А как он страдал, когда во время практики в Саянах она упала со скалы и сломала себе ногу. В те дни на флоте проходили большие учения, и ему, командиру соединения, надо было все время находиться в море. И все же обратился к командующему флотом с просьбой разрешить слетать в Ленинград, где Катя лежала в гипсе...
До утра Савчук так и не уснул.
Корабль продолжал поиск.
Скляров настороженно вглядывался в темно-свинцовую воду. Ему казалось, будто вот-вот вспенится море и из его зеленых глубин всплывет лодка; и грустно было от мысли, что «противник» попался хитрый, изворотливый. И даже когда наступило холодное, мглистое утро и на светло-розовом горизонте заалело солнце, Скляров не покидал мостика, хотя чертовски хотелось забраться в теплую каюту и лечь спать. Забыть все — и море, и лодки, и корабль... Это были минуты, когда Скляров не чувствовал удовлетворения, хотя смятения не испытывал; не было в нем и растерянности, какая присуща людям, встретившим вдруг трудности на своем пути. Все мысли его сводились к подводным лодкам. Временами ему казалось, что в районе, где они плавают, их не было и нет, и он все больше втягивался в этот необычный поиск. Скляров радовался такому напряжению боя, когда нервы натянуты до предела, когда надо принять единственно правильное решение, когда, наконец, ничто не может тебе помочь, если сам ты не умеешь найти выход из сложившейся ситуации. В нем жила сильная, непреклонная вера в то дело, которое ему поручалось, в нем он находил вдохновение, черпал силы. И даже сейчас, страшно усталый — лицо серое, как тучи в небе, губы плотно сжаты, а в глазах задумчивость, он не терял надежды в успех поиска. «Мы чаще пленники моря, а не его властелины», — пришли ему на память слова старпома.
«Нет уж, Роберт Баянович, я не пленник!» — подумал Скляров.
Он зашел в рубку штурмана, взглянул на прокладку курса. Сколько еще миль придется пройти? Неожиданно радиометристы заметили низко летящую цель.
— Вертолет, товарищ командир. К нашему кораблю...
«Кто бы это?» — подумал Скляров.
Вертолет, вынырнув из бурой тучи, снизился над водой. Он появился над кораблем, запросил по радио разрешение на посадку. Однако на юте стояли тележки с минами. Посадка невозможна. Но пилот это и сам понял.
Вертолет завис над палубой. Из кабины выбросили веревочный трап, по нему стал кто-то спускаться. На нем был кожаный реглан, шапка. Ветер сильно раскачивал его.
Наконец гость ступил на палубу. Он расстегнул реглан, поправил воротник и коротко сказал:
— Я — посредник, контр-адмирал Рудин.
— Знаю вас,--- с улыбкой ответил Скляров, но, увидев, как тот нахмурился, четко доложил: — Командир эсминца «Бодрый» капитан второго ранга Скляров!
— Вот теперь понял, кто вы, — Рудин пожал ему руку.
Скляров предложил адмиралу пройти в каюту, но тот отказался:
— Пойдемте на мостик. Вы, кажется, шестые сутки в этом районе? — спросил он на ходу.
— Так точно. — Скляров хотел было доложить обстановку, но Рудин опередил:
— Не надо. С обстановкой я знаком. Продолжайте действовать по плану.
Рудин почему-то долго был у штурмана, потом вышел из рубки, молча взял бинокль и стал разглядывать море. Он стоял на палубе, широко расставив ноги, стоял твердо, как будто врос в нее, и Склярову подумалось, что в этом человеке, прошедшем войну и отдавшем службе на море три десятка лет, еще столько энергии, что на троих хватит.
«Это что ж, выходит, я такой слабый, что другим завидую?» — упрекнул себя Скляров и скорее от стыда, нежели от робости, что рядом стоял адмирал, прикрыл разгоряченное на ветру лицо. Но вот странно, с той минуты, как посредник ступил на палубу «Бодрого», Скляровым овладела какая-то скованность. Команды стал отдавать осторожно, словно боялся допустить ошибку. Даже замполит это заметил. Шагнул к нему ближе, сказал тихо, чтобы не слышал адмирал:
— Делай свое дело спокойно, а то еще крен дашь.
Скляров усмехнулся и, воспользовавшись тем, что Рудин ушел на левое крыло мостика, заговорил:
— Ты знаешь, кто такой Рудин? Нет. А я знаю. Очень цепкий адмирал... — Повернулся, глянул, что адмирал все еще на левом крыле мостика, продолжал: — А я, комиссар, не хочу ударить в грязь лицом. Ты знаешь, человек я горячий, но не ради славы пекусь — слава, она, комиссар, горькая, если ты за нею гоняешься. А я хочу, чтобы она сама меня нашла. Ну это так, к слову. Знаешь, что меня пугает вот сейчас, в данную минуту?
— Ну?
— Как бы посредник не устроил нам баню. Нет, не за себя боюсь, — тут я тверд, любой приказ выполню, если даже придется нервишки пощекотать. За своих людей переживаю. А он обязательно что-нибудь для нас придумает...
Скляров хотел еще что-то сказать, но тут подошел к нему адмирал.
— Штурман давно плавает на «Бодром»? — спросил он.
Скляров ответил, что три года. Не преминул добавить, что дело свое Лысенков знает, правда, иногда тороплив, но грубых ошибок в кораблевождении не допускал, и он, командир, им вполне доволен.
— А что, товарищ адмирал?
— Вот, вот, торопится штурман. В прокладке курса неувязка была...
«Уже заметил!» — подумал Скляров и как-то некстати сказал:
— А лодки «противника» по-прежнему не дают о себе знать.
Адмирал поднес к глазам бинокль и словно бы невзначай обронил:
— Они ведут разведку, занимают позиции для нанесения ракетных ударов.
— Здесь? — насторожился Скляров.
— В океанах и морях, — уклонился от прямого ответа посредник.
И вот это еще больше насторожило командира «Бодрого». Он хотел было спросить, много ли лодок в этом районе, но тут же раздумал, потому что строгость адмирала ему мигом передалась, и он замялся. Почему-то подумалось, что там, на берегу, когда посредник станет докладывать начальству свои замечания по «Бодрому», он, должно быть, скажет и о неувязке с курсом... Ему казалось, что адмирал вот-вот станет давать вводные. Пусть дает, но только не сейчас: люди на боевых постах напряжены до предела, у каждого один и тот же вопрос: где лодки «синих»? С огорчением Скляров думал о том, что и эти шестые сутки поиска «противника», вероятно, пройдут безрезультатно.
