А вот Лелик — я с ним играл впервые, — вся его натура дельца и финансиста чудовищно выперла наружу, как на картине! Хотя игра и была условная, символическая, его обуял дикий азарт, играл он смело, напористо, жадно. Блефовал отчаянно. Как говорят в народе, типичный жлобский преферанс. Вистов нет, а вистует, хода нет, а все равно вистует. А уж везло ему — просто необычайно! Торгуется на трех взятках, и обязательно купит, рискованные мизеры берет… Например, нет масти и в банке валет, чужой ход, а ему приходит чудесная прокладочка в имеющуюся масть… Когда я впоследствии рассказывал о своих впечатлениях от этой игры, некоторые товарищи задавали вопрос: а не думаю ли я, что Лелик мухлевал? Нет, не думаю. Я, во всяком случае, ничего такого не заметил. Правда, он, а не я вводил данные в машину, но процедура ввода была предельно автоматизирована — по сути, достаточно было вложить карту в специальное визуально считывающее устройство и щелкнуть тумблером; считываемая карта тут же демонстрировалась на контрольном экране, на другом постоянно фиксировалась роспись пульки. Конечно, Лелик мог попутно (и незаметно для меня) вносить какие-то коррективы, нажимая еще какие-нибудь клавиши или кнопочки, но не думаю; я, повторяю, ничего подозрительного не заметил! Да и не верю я, чтобы он так хорошо знал машину… Да и она сама, помимо того, была, как мне объяснял кто-то, снабжена программой, блокирующей подобные шулерские махинации (AM — антимахинатор). Так что нет, чего не было, того не было, просто талантливый игрок, что вполне соответствовало тому, что я о нем знал, ъ
В 19 часов 38 минут игра была окончена (указываю время точно, по электронным часам на пульте, я должен был вести протокол). Я сел писать черновик этого самого протокола. Лелик удалился к себе в каморку. Склад, где хранились запасные детали и различная техническая документация, помещался прежде довольно-таки неудобно — в главном корпусе, далеко; уже летом Иван Иванович нашел возможность освободить часть машинного зала, найдя нескольким стойкам другие места; освободившееся пространство отгородили легкой переборкой и перевели склад сюда; здесь же, внутри склада, и устроили «кабинет» для Сорокосидиса — поставили ему стол и сейф, чтобы он мог без помех заниматься своей сверхсложной и ответственной бухгалтерией (бюджет наш был здорово подорван, и мы возлагали, как я уже говорил, большие надежды на хоздоговорные заказы, которые вот-вот должны были посыпаться на нас со всех сторон).
Около восьми, быть может, в самом начале девятого, в зале возникла та самая царь-девица, ленинградская конструкторша с толстою косой. От быстрого, должно быть, бега по этажам и коридорам она раскраснелась, коса ее малость подрастрепалась.
— Что вы тут натворили?! — кинула она мне прямо с порога. — Почему машина встала? Что вы здесь делаете?
— Что за ерунда?! — осадил я ее. — Мы только что окончили контрольную партию. Я являюсь членом комиссии! Игра была закончена в девятнадцать тридцать восемь, машина работала нормально. А что такое? Почему вы решили…
Выяснилось, что девица была в лабораторном корпусе, возилась с расположенным там модулем управления коммутатором. Все шло хорошо, как вдруг от главного процессора (то есть от нас, из ВЦ) стали поступать какие-то бессмысленные команды, потом пошли пачки хаотических импульсов, а затем процессор и вовсе отключился, хотя канал связи был исправен, что легко можно проверить.
Следом за нею я поспешил к пульту, тупо смотрел, как она затравленно стучит клавишами, и, чувствуя, что я и вправду виноват (кто его знает, может быть, и вправду это мы тут что-то напортили), даже давал советы, вероятно, идиотские, потому что она несколько раз дико косилась на меня.
Наконец она гневно махнула рукой, оттолкнувшись ножкой, развернулась на 180 и отъехала от пульта метра на три (кресло было вертящееся и на колесиках).
— Нет, это Иван Иванович, — сказала она, занявшись своей косой.
Я оглянулся: дежурного инженера с программисткой не было видно, скорей всего, они скрылись, пока я писал протокол. Из-за стоек по-прежнему доносился мощный храп.
— Ивана Ивановича здесь нет. Его давно нет. Когда мы пришли, его уже не было, — осмелился указать ей я. — Здесь были только что двое… Но они куда-то подевались…
— Я знаю, что его нет, — сказала она, — но все равно это он…
Я сообразил, что под этим подразумевается:
— Простите… а вы… что же… верите в это?
Она рассмеялась (девица, право, была симпатичная):
— А что тут верить или не верить! Я, слава богу, здесь не первый год! Меня вон папа с мамой уже прокляли! — («А жених?» — хотел спросить я, но удержался.) — Нет, это Иван Иванович что-то опять отчудил…
— Пока был здесь? — все-таки решил уточнить я.
— Да нет же! — начала сердиться она. — Когда был ужетам!..Да, кстати… — нахмурилась она. — А вы не в курсе дела, где он сейчас?
Я подумал, что вопрос несет двойную нагрузку (то есть что она интересуется прежде всего, не у Марьи Григорьевны ли сейчас Иван Иванович), и отвечал осторожно:
— Не знаю, а… что?
— Да ничего! — Она, должно быть, догадалась, о чем я подумал, нахмурилась еще больше и, сделав пируэт, снова развернулась вместе с креслом к машине лицом. — Я звонила ему еще раньше, но то ли его нет дома, то ли у него испорчен телефон… Надо, кстати, записать в журнал время. Вот черт, не посмотрела точно, когда это началось! А вы не заметили, когда я пришла? Сейчас восемь сорок две, — взглянула она на табло. — Сколько я здесь, минут пятнадцать, двадцать?.. Ладно, вы можете потом рассказывать вашим дамам все что угодно. — Теперь от злости она проделала вместе с креслом фигуру прямь-таки высшего пилотажа («иммельман» или что-то вроде этого). — Можете рассказывать, но я… я страшно беспокоюсь за него, вы понимаете?! Я боюсь, что он сломался… не выдержал напряжения… Все это свалилось на него так неожиданно. Он оказался неподготовленным, понимаете? То есть я имею в виду — физически не подготовлен. Если бы он был помоложе!..
— А к чему не подготовлен-то?!
— Кконтакту, — сказала она как нечто само собой разумеющееся и сделала при этом такое движение, будто хотела пнуть мерзкую машину.
— Как вы себе представляете… этот… контакт? — поинтересовался я.
— А что тут себе представлять, — пожала она плечами. — Любой механизм привыкает кХозяину. Вон вы пишете своей перьевой авторучкой, — углядела она, — а я возьму ее, так и будет она бумагу корябать, да и вы сразу спохватитесь: «Осторожнее, не испортите перышка!» Верно? Вот так вот. А тут же ведь сложнейшая машина, электронный мозг, десятки тысяч обратных связей, запоминающие устройства, программы самообучения, самонастройки! Да еще работали с нею все время в диалоговом режиме… вот она и привыкла… Считает его за хозяина…
— Да, но ведь и сам Иван Иванович к ней…привыктоже не меньше.
— Естественно. А я что, по-вашему, к ней не привыкла?! Какого черта я здесь сижу четвертый год?! А?! Или вот Петухов, — она показала большим пальцем через плечо, за стойки, откуда по-прежнему катились волны густого храпа. — Вы что думаете, почему он все время спит? А потому, что он дома спать не может! Ничего ему не мешает, жена с дочкой в соседней комнате, дочка спокойная, не орет…
А вот у него бессонница! Не может заснуть, и все тут! А сюда придет, задрыхнет так, что тут все хоть гори синим пламенем, его не разбудишь!.. Ну, с Иваном Ивановичем, конечно, дело посложнее… эффект потоньше, не спорю. Мы с Петуховым к нему, конечно, только первое приближение, упрощенные модели… Но он уникум, вундеркинд… Жаль только, что так поздно это заметил…
— Скажите, а вы не замечали, что он с нею… иногда… считает… ну, как бы… в параллель?!
— Да? — вскинула она брови. — Мне тоже иногда казалось… но я…
— Вы имеете в виду также и эти его способности… ну, к… быстрому счету?..
— А вы тоже обратили на это внимание? — опять вскинула она брови. — Мне-то давно уже это мерещилось, я даже спросила как-то раз у него самого…
— Ну и что?!
— А ничего. С ним же в последнее время вообще нельзя разговаривать. Пробормотал что-то и отвернулся.
Столь интересный разговор наш в этот момент, к сожалению, был прерван — в зал вошел Лелик с портфелем и в кожаной шляпке, которую он носил даже летом, в самую жару. При известии, что машина встала, он изобразил волнение, но тут же сказал, что должен, к величайшему своему сожалению, идти, его ждут (при этом Лелик подмигнул мне и похлопал себя по нагрудному карману с кляссером), и, подписав пустой бланк протокола, скоренько смотался.
Мы с царь-девицей (только тут я узнал, что зовут ее Нина) попробовали еще раз позвонить Ивану Ивановичу, но безуспешно. Улучив момент, когда Нина пошла в дальний конец зала к своему столу за щеткой для волос, я набрал номер Марьи Григорьевны, там тоже никто не снял трубку.
