Я вышла и заперла дверь на все крючки, засовы и цепочки, которые там были. Затем я обошла всю дачу и всюду заперла ставни — они были внутренние, с хорошими запорами.
А когда вернулась, Гелена сидела на ступеньках лестницы, ведущей на антресоли и второй этаж, и беззвучно плакала, не утирая слезы.
Я крепко обняла ее. Она вся дрожала.
— Они напугали тебя? Прости, что я задержалась.
— Нет, я не испугалась: там же были Олежка и Шурка Герасимов. Они бы не дали меня в обиду. Но, Владя, Владя, ты видела, как она взглянула на меня? Как можно так ненавидеть? Не врага, не фашиста — обыкновенного человека? Не понимаю!..
— Тут уж ничего не поделаешь. Постарайся не думать о ней. Давай чай пить?
Мы пошли на кухню и приготовили чай. Пирогов всяких было предостаточно.
Но даже после горячего чая нас продолжало трясти. Очень болела щека, йода не было. Я просто промыла ранку водой с одеколоном. Опять позвонил Ёрмак. На этот раз к телефону подошла я.
— Владя? Вы уже одни…
— Ох, Ермак! Одни…
— Что это были за гости? Я перечислила «гостей».
— Выкладывайте! — приказал он.
Я выложила со всеми подробностями. Ермак даже присвистнул.
— Я сразу что-то почувствовал… — заметил он. — Голос Геленки звучал слишком напряженно. Вы не боитесь там одни?
— Боимся очень! Я заперла все двери и ставни, но меня трясет до сих пор. Нервы, должно быть, расходились.
— Спроси Геленку, можно ли приехать к вам с ночевкой? Сдерживая ликование, я спросила. Геленка обрадовалась, и мы обе наперебой приглашали его. После чего мы опять пошли на кухню приготовить ужин для Ермака.
Он приехал ровно через час. О таком завершении вечера я и мечтать не смела!
Едва раздевшись, Ермак потребовал новых подробностей.
— За ужином, — улыбнулась ему Геленка.
Мы накрыли стол в угловой комнате на втором этаже — самой уютной. Ситцевые в цветочках занавески, такие же ситцевые чехлы на двух диванах, поставленных под углом друг к другу, простая люстра, в углу телевизор, посредине круглый стол. Мы уставили его всеми закусками, которые только нашли в доме.
Я разливала чай.
— Так я слушаю, Геля — напомнил Ермак.
Он был в том же сером костюме и зеленом свитере. Геленка рассказала очень коротко.
В ожидании моего прихода она сидела за роялем, отделывая вещи, которые готовила к конкурсу. Когда раздался звонок, она решила, что это я, и спокойно открыла. Насколько я ее знаю, она бы отперла и Зинке с ее компанией, непременно бы отперла!
Кроме Шурки Герасимова и Олежки, никто из них даже не поздоровался. Зинка, словно хозяйка, провела их внутрь дома (хотя никогда здесь не была). Они прошли дальше той комнаты, где стоял рояль, но Геленка за ними не пошла. Она. села у рояля на вертящийся стул и ждала, что будет дальше. Тогда они вернулись назад… Геленка посмотрела на Зину, на та избегала ее взгляда.
— Ну, я иду, ребята, — сказала Зинка со смехом — резка и фальшиво прозвучал этот смех.
Зинка исчезла. Хулиганы молча стояли посреди комнаты и смотрели на Геленку во все глаза.
— Садитесь, раз пришли, — пригласила Геленка (они не шевельнулись), — хотите, я сыграю для вас?
Они молчали, словно язык проглотили. Геленка повернулась к ним спиной и стала играть…
— Что вы им исполнили для начала? — усмехнулся Ермак.
— Двенадцатую рапсодию Листа.
Когда Геленка мельком взглянула на хулиганов, они уже сидели кто где и очень внимательно слушали.
…Я представила себе засыпанный снегом дачный поселок: глухие дома с заколоченными окнами, одинокую торжествующую Зинку у дороги (на стреме!), темное беззвездное небо над нею, угрюмый шум сосен, а в деревянной даче профессора Рябинина самый невероятный концерт, который когда-либо давался. Геленка играла, хулиганы слушали. О чем они: думали в этот час?
Ни малейшей скидки не сделала Геленка на их развитие, эмоциональную глухоту. После Листа она стала играть Шостаковича, Прокофьева, сонату Бетховена… Забегая вперед, скажу, что мне потом говорил восхищенный Шурка Герасимов: «Она сидела за роялем такая сосредоточенная, бесстрашная и играла. Эх, как играла!»
А потом влетели мы с Зинкой, и Олежка шикнул на нас: «Тише!»
— Теперь вся группа озорников распадется, — заметил Ермак, когда мы ему все рассказали, — Зина уйдет к Зомби а его сообщникам. И это будет уже преступная группа.
Ермак был встревожен и огорчен. Ему было жаль Зинку.
— Попытаюсь убедить ее, — проговорил он с сомнением.
Я взглянула на Геленку: она, казалось, еле сидела за столом. Не прошел для нее даром этот вечер. У нее даже носик заострился, а щеки залила голубоватая бледность.
— Давайте сегодня больше не говорить на эту тему, — предложила я, вставая. — А ты, Геленка, сейчас ляжешь, и мы будем разговаривать возле тебя.
Несмотря на протесты Геленки (довольно слабые), я уложила ее на один из диванов, укрыла пледом, а мы сели рядом на другом диване.
— Ермак, расскажите что-нибудь, — попросила я. — Можете курить, воздуха здесь много.
Ермак взял руками мою голову и ласково повернул, рассматривая ссадину.
— Болит щека-то?
— Немножечко болит.
— На ветку, что ли, наткнулась?
— Не знаю, на что. Так бежала — думала, сердце разорвется. Но мы решили… Вы расскажете нам что-нибудь?
Ермак как-то непонятно смотрел на меня. Как будто я ему, в общем-то, нравлюсь.
— Если хотите, я расскажу вам о своем лучшем друге, — предложил он, усаживаясь поудобнее.
— Кто он? — оживилась Геленка.
— Океанолог. Александр Дружников. Он сейчас в плавании в Индийском океане. Научно-исследовательское судно «Дельфин». Впервые я увидел Санди еще пятиклассником, когда перешел в новую школу. Он мне очень понравился. И чем больше я его узнавал, тем больше любил его. Мне казалось, что самое большое счастье на земле — быть другом Санди… Но я не мог этого себе позволить… Я не доверял ему, не доверял его родным…
— Почему? — не поняла Геленка. А я даже дыхание затаила.
— Потому что я был мальчик из неблагополучной семьи… У меня… были… трудные родители. Еще в третьем классе я подружился. с одним мальчуганом и очень привязался к нему. Но его родители узнали и запретили ему со мной дружить.
Я очень тяжело пережил это… Вот почему я боялся. Санди тянуло ко мне, а я упорно уходил от него.
Но у Александра славная мать! Настоящий человек! Милая, добрая, веселая, умная, все понимающая — тетя Вика. Так я ее зову. Не знаю, каким чудом она поняла мои опасения и заверила, что мне нечего бояться. Она хотела, чтобы я дружил с ее сыном. Все, чего мне мучительно не хватало в детстве, я получил в их семье: дружбу, искренность, душевное тепло, истинную культуру, высокие чувства, человечность! Счастлив тот, у кого есть такие друзья. А потом мы подросли. И когда со мной случилось несчастье, Санди доказал свою дружбу делом. Он спас мне…
— Жизнь? — подсказала я.
— Нет. Больше, чем жизнь.
— А кто его мама? — тихо спросила я.
— Тетя Вика — медицинская сестра в глазной клинике.
— А отец Александра?
— Он был летчиком, по призванию. Когда его списали на землю по болезни сердца, он очень тяжело пережил это. Однако не пал духом. Пошел работать на судостроительный завод. Он уже года два как умер от инфаркта.
— И теперь его мама одна — когда Санди в плавании?
— Вдвоем, с женой Санди… Он женился на моей сестре Ате.
— У вас есть сестра? — почему-то очень удивилась я.
В тот вечер Ермак долго рассказывал нам о своем детстве в Севастополе, о слепнущей сестре своей Ате, о дружбе с Санди, о его письмах с борта «Дельфина».
В двенадцать часов мы втроем убрали со стола и разошлись по своим комнатам. Я долго не могла уснуть, потому что чувствовала себя очень счастливой: познакомилась с Ермаком, и он очень хорошо ко мне относится — больше мне ничего в жизни не надо.
Глава десятая
НЕ ЗАБУДУ ЭТИ СОСНЫ
Утром мы позавтракали яичницей-глазуньей, кофе да вчерашними пирогами. Нам было так хорошо вместе!
Ермак посоветовал Геленке до приезда стариков вернуться в московскую квартиру. Но Геленка придумала нечто лучшее.
— Вам сегодня и завтра не надо на работу? — спросила она Ермака.
— Нет.
— И Владе не надо. Оставайтесь с нами. Завтра вечером все втроем вернемся в город. У нас есть несколько пар лыж, подберете себе, походите по лесу. Вообще, отдохнете оба. Вам надо отдохнуть.
Мы с улыбкой переглянулись: уж очень заманчивое было предложение.
Нет, он не останется, промелькнула у меня мысль. Это было бы слишком чудесно!
Ермак остался. Мы оделись и вышли в сад. Снегу-то, снегу навалило! Он лежал на яблонях, кустах малины, крыжовника, на дорожках. Беседку всю завалило снегом. И был он так бел, свеж, пушист, так ослепительно сверкал на солнце!.. Почему-то на нас напал смех. Мы носились, как маленькие, по саду и хохотали во все горло, так, что снег сыпался с деревьев и кустов. Геленка споткнулась и упала в снег, умирая от смеха. Пока мы ее подымали, сами извалялись по макушку.
