тут еще грачи раскричались как окаянные. Когда она на повороте оглядывалась назад, ей хотелось крикнуть на них: кыш вы, оглашенные! — потому что они мешали ей видеть пахоту. Зато с грачами было веселее, и время летело быстрее. И вдруг в какое-то мгновенье она почувствовала, что грачей позади нее нет. Оглянулась: правда. Только что были здесь, кричали, суетились, а то исчезли, как по чьей-то команде. Она взглянула на небо и сразу все поняла. Дождь уже шел к земле, двигался, хотя капель и не было. Лишь падала с неба лавина дождевого шума. Эта-то лавина и напугала грачей. Они взвились стаей и улетели, а Дианка тоже непроизвольно нажала на тормоза. Трактор дернулся два раза и остановился, будто только и ждал этого. А Дианка протянула из кабины руку — дождь шлепнулся в ладонь, потек между пальцами, холодный, резкий.
Раньше она не хотела, чтоб был дождь, а теперь обрадовалась ему и ловила, ловила дождевые капли, собирала в пригоршни и пила, как березовый сок по весне.
Дождь и вправду походил на березовый сок, пресный, лишь чуть сладковатый.
Скоро дождь стал засекать в кабину, и тогда она решила: «Все равно ведь мокнуть, дай-ка я попробую пахать и в дождь».
Сквозь бьющую навстречу ей блестящую завесу дождя она с трудом различала землю, вела трактор скорей наугад, но все равно вела, потому что где-то в глубине души поднималось в ней азартное желание: «А ну-ка давай, дождь, померяемся, кто из нас раньше устанет: ты или я?»
Устала раньше, конечно, Дианка. И даже не устала, а увидела, что колеса вот-вот увязнут в размокшей земле, и тогда уж придется ночевать здесь, посреди поля.
Не закончив даже борозды, она с трудом вывернула трактор и вывела его на дорогу.
— Победил ты меня, — сказала она дождю, а дождь взял и перестал. Лишь капало ещё с придорожных кустов да шумели по канавам ручьи вдоль дороги.
«Как весной», — подумала Дианка и, радостно вздохнув, погнала трактор в деревню.
Доехать до мастерских, поставить трактор на место у нее сил еще хватило, а как спрыгнула наземь, так и подкосились ноги. Михалыч все понял, хоть и наблюдал издали.
— Я сейчас тоже домой еду, подожди, на мотоцикле подброшу.
Ехать в коляске мотоцикла было приятно, и ветер ласково тек в лицо, обвевал его густыми прохладными струями. Нагнувшись к Дианке, Михалыч прокричал:
— Завтра на работу выйдешь?
— А как же!
Он засмеялся:
— Отец твой тоже упорливый был.
— Вы и отца знали? — просияла Дианка.
— Как не знать? Вместе на вечерки не раз бегали.
Михалыч стал рассказывать, как однажды, идя с вечеринки, они свернули не на ту дорогу и чуть не заблудились в лесу. А тут гроза как ударит! Молния! Им бы дорогу искать, а Михаил, Дианкин отец, березками любуется. Как молния шарахнет, выхватит березку, обовьет ее светом, он глядит как заколдованный. «Вот бы, — говорит, — мне эту молнию да с собой в Москву захватить». Он уже тогда собирался ехать учиться.
Михалыч резко затормозил, потому что чуть не налетел на тополь у крыльца.
— Вылезай, красавица, приехали.
Но Дианка не хотела отпускать Михалыча.
— Расскажи еще что-нибудь про отца.
— Что тебе рассказать? Давненько это было. Забываться стало.
Михалыч приставил к тополю мотоцикл, сам присел на ступеньку крыльца.
— Помню, бегу я это в школу. А он меня в окно зазывает; «Гляди, я чудо открыл». Думаю, какое ж это чудо? А он окно притворил, и в стекле вся улица отражается.
«Красиво?» — спрашивает.
«Ничего».
«Нет, — говорит, — красиво. Через стекло весь мир иным кажется».
Талант у него такой был: все по-другому видеть, по-своему. Не каждому это дано, а кому дается, с того и спрос особый идет. Вот как с бати твоего. А ты небось его и не помнишь, птаха?
— Нет, не помню.
Михалыч попрощался и уехал, а Дианка еще долго сидела на ступеньках крыльца. Тополь уже стоял весь голый, зато много листьев натряс, накрыл корни, устлал земельку, к зиме приготовился.
Заснула Дианка в эту ночь быстро и спала без сновидений. Сны пришли лишь под самое утро. По горушке у Сенькиной лощины шли люди — все человечество. Они шли прямо по пахоте, не разбирая дороги, а над ними кружились грачи, кричали тревожно. Дианка спрыгнула с трактора и пошла навстречу людям, стараясь хоть кого-нибудь узнать в толпе. Узнала. Ну конечно же это он — Дианкин отец, высокий, красивый, с мягкой рыжеватой бородкой и глазами чуть вкось, как и у Дианки. Но отец не узнает ее, проходит мимо. «Я здесь! — кричит ему Дианка. — Здесь!» Смотрит, а вместо отца ходит по полю, собирая червяков, черный грач. Она бежит, хочет спросить у отца, в чем дело, почему он так долго домой не приходит, а грач ей человеческим голосом отвечает: «Глубоко корнями в землю ушел». И снова идут мимо нее люди, скрываются за речкой, в густом тумане, а Дианка бежит за ними вслед, кричит: «Возьмите меня с собой! Возьмите!» И тогда из толпы, из всего человечества отделяется Юрий и говорит: «Хорошая натура. Натура что надо».
Совсем измучилась Дианка во сне и, когда открыла глаза, несказанно обрадовалась: солнцу и тополю под окном, ясному небу и стакану холодного молока. Это мать поставила его рядом с кроватью, знала Дианкину привычку — как проснется, так: «Мам, пить хочу».
Дианка собиралась на работу, никак не могла найти сапоги. Вчера снарядилась в туфельках, все ноги промочила. А сапоги, да еще литые, — самая надежная обувка. В брюках, в сапогах, в куртке с молнией, ну чем не механизатор? А еще она думала, что с ней должно что-нибудь случиться. Непременно. Систематически. Ждала и верила.
Но дни проходили за днями, а ничего не случалось. И только в конце недели ее неожиданно вызвали к председателю.
— Вот тут разнарядка пришла, — сказал Федор Иванович, — выделить одного механизатора на районные соревнования пахарей. Так что придется, Дианка, тебе ехать.
— Мне? На соревнование?
— Ну не мне ж, — сказал Федор Иванович. — Там все по правилам надобно. А тебя, считай, три месяца этому как раз и учили. А чтоб тебе нескучно было, — усмехнулся председатель, — прихвати главного инженера. Ему тоже опыта надо набираться. Так, Анатолий Иваныч?
— Ну, раз в колхозе мы пока не нужны, — развел тот руками, — придется хоть на соревнованиях показать, что и нас не зря учили. Как — покажем? — обернулся он к Дианке.
— Боязно, — замялась та.
— Волков бояться — в лес не ходить!
Федор Иванович явно спешил,
