— Вот где довелось встретиться! — повторяла она.
— À вот еще партизан, — со счастливой улыбкой показала Хьена на своего младенца.
— А как зовут этого партизана? — схватив ребенка и прижав его к груди, спросила Марьяша. — Помните, я сказала, что этот ребенок принесет вам счастье. Ах, ты, партизан мой дорогой!
Но малышу, видимо, не понравилось на руках у незнакомой тети, он сморщился и заревел.
— Ай-ай-ай, разве к лицу партизану плакать? — увещевала его Марьяша.
— Ну вот, еще одна мамаша объявилась, — подошла к Марьяше высокая полногрудая женщина.
— Да, теперь-то он растет на радость всем нам, а сколько мук из-за него приняла Хьена, страшно вспомнить, — отозвалась Марьяша. — И чего ты все плачешь, — склонилась она к малышу, — радоваться надо, что мы теперь вместе. Вот только моего сыночка нет! Кто знает, где он теперь и что с ним сталось?..
— Да ты, наверно, голодная? — подскочил к Марьяше Велвл Монес. — Так мы тебя сейчас угостим твоим же хлебом — помнишь, как мы его в силосные ямы прятали. Он нам тут здорово пригодился.
— А разве его вывезли сюда? — спросила Марьяша.
— Вывозим понемногу и каждый раз благословляем тебя.
— За что же меня одну? Мы все его прятали.
— Ты это затеяла в первую голову, рисковала жизнью. А мы здесь, быть может, только благодаря твоему хлебу и держимся так долго.
— Ну, так уж вышло, — смутилась Марьяша. — Неважно, кто спас хлеб, важно, что его спасли и не отдали врагу.
К ней опять подошел Охримчук.
— Наконец-то мы встретились, — сказал он. — Ну, разве не лучше было тебе уйти вместе со Свидлером, когда я приходил за вами?
— А вы разве оставили бы своих людей в беде? — возразила Марьяша.
— А где все-таки ты была? — стал расспрашивать Марьяшу Охримчук. — Мы посылали людей в Миядлер — там тебя не оказалось, искали по всем окрестным деревням — тоже нет.
— Где я была — долго рассказывать. Цела — и ладно, — ответила Марьяша.
— И у нас тут жизнь не легкая, — посуровевшим тоном заговорил Охримчук, желая, видимо, подготовить Марьяшу к трудностям партизанской жизни. — Ну, да ничего, — добавил он тут же с лукавой усмешкой и, закурив трубку, выпустил один за другим клубы едкого махорочного дыма. — Понемногу делаем свое дело — помогаем фашистам переправляться на тот свет…
— Чтоб здесь их оставалось поменьше, — закончила за него Марьяша.
Неярко горел фитиль в лампе, но и при этом тусклом свете ясно выделялись на висевшем напротив стола белом щите выведенные алой краской слова партизанской клятвы. Завтра перед строем партизан Марьяша произнесет эти торжественные слова: если потребуется, не щадить жизни во имя победы над врагом. Она с гордостью скажет эти слова — ведь из безликого номера она стала человеком, из раба — борцом.
«Когда раб, — вспомнила Марьяша вычитанное где-то изречение, — берет в руки оружие, он перестает быть рабом».
Корпус генерала Ходоша уже несколько месяцев подряд беспрерывно преследовал врага. В ураганном огне жестоких боев генерал часто вспоминал свою мать, Марьяшу, родных и близких. И каждый раз при этом острая боль пронзала его сердце.
«Где они теперь? Живы ли?»
От родных он не имел вестей с первого дня войны.
Сотни и тысячи воинов его корпуса, так же как и он, были разлучены со своими близкими. Сколько раз в окопах или на привале во время переходов снились бойцам их матери и отцы, жены и дети, сестры и братья! Сколько раз, бывало, когда они освобождали какое-нибудь селение, женщины, обнимая бойцов, называли их ласковым словом «сынок». Этим же ласковым словом встретит его мать, если им суждено когда-нибудь увидеться, — думал генерал.
Главным в жизни генерала была забота о людях. Когда бы ни явился к нему командир какой-нибудь из его частей с рапортом, генерал Ходош прежде всего спрашивал: как обстоит дело с питанием бойцов, с одеждой и куревом. Бойцы знали об этом и прозвали генерала «Батей». «Батя сказал», «Батя отдал приказ», — не раз слышал он, проходя мимо расположения той или иной части.
Уважение бойцов, их готовность встретить по его приказу любую опасность наполняли его сердце гордостью. Генерал не только лично знал многих бойцов, он знал, как они жили до войны, чем занимались, знал, что у каждого на душе, и помогал каждому чем только мог.
Особенно хорошо знал он своих земляков.
— Ну, орлы, что слыхать из дому, какие вести? — спрашивал он разведчиков Диденко и Бойченко, радиста Прокопчу ка, мобилизованных в соседних с Миядлером селах.
Генерал знал, что и они не получали и не могли получить никаких вестей, но каждое упоминание о родном селении доставляло ему радость.
Да и земляки генерала не меньше тосковали по своим семьям. Как-то раз, выехав с наблюдательного пункта, генерал остановил разведчиков Диденко и Бойченко, которые возвращались из штаба после доклада об удачном поиске. Бойцы были радостно возбуждены, им не терпелось рассказать обо всем генералу.
— Язык, которого мы привели в штаб, — начал Вася Диденко, — побывал и в наших местах. Белобрысый такой, крепкий парень. Он бормотал что-то про Харьков, Запорожье и Мариуполь.
— Вот черт, и как нам не пришло в голову допросить его поподробней, — сокрушался Бойченко, и на его полном рябом лице и в серых, круглых глазах можно было прочесть досаду на свою недогадливость.
— Да когда мы его поймали, — стал утешать друга Диденко, — он забыл и день, когда его мама родила, дрожал как осиновый лист. Ничего путного мы бы у него все равно не добились. Может, в штабе очухается и начнет говорить. А крепок черт, да и тяжел изрядно, едва дотащил его. Отъелся на наших хлебах.
— Ну, ладно, орлы, узнаем, что он расскажет в штабе, — сказал генерал, прощаясь с бойцами.
По дороге в штаб генерал, проезжая мимо блиндажа, в котором жили разведчики, услышал песню, от которой защемило сердце.
Эх, ты, степь широкая,
Степь раздольная, —
задушевно выводило несколько голосов.
И вспомнилось генералу, как поют ветры в родной приазовской степи, как ведут вьюги свои нескончаемые белые хороводы и как стелют они, словно пышную постель, сугробы, один другого выше и мягче; вспомнилась генералу эта степь и в летнюю пору, когда он, бывало, носился по ней со своим ребячьим войском по балкам и курганам, окутанным по утрам белым туманом; вспомнилась ему и роща, где по вечерам он стоял с Марьяшей под цветущим деревом и смотрел в ее девичьи ясные глаза, вспомнилось, как говорил ей о своей любви и как шелестели над ними зеленые, осыпанные золотистыми цветами ветки акаций.
«Где-то она теперь? — подумал генерал. — Что с ней?»
После многодневных наступательных боев корпус генерала Ходоша остановился у водной преграды, которую не удалось форсировать с ходу. Комкор вместе с начполитом генерал-майором Фирсовым выехал к месту расположения частей и подразделений корпуса. Генералы проверяли состояние боевой техники и наличие боеприпасов; они беседовали с бойцами и проводили совещания с командным составом.
Наутро командир корпуса был вызван к командующему армией генерал-полковнику Серегину. Оба военачальника вместе прошли большой и трудный боевой путь, вместе познали горечь отступления в первые месяцы войны, горе потери многих боевых друзей и радость первых побед. Все это сблизило их. Генерал Ходош глубоко уважал командарма за пытливый ум, несгибаемую волю и бодрость духа, которую не смогли сломить никакие испытания и которую он умел передавать своим подчиненным. Комкор ценил в командарме деловитость, умение вникать в, казалось бы, незначительные мелочи и делать из них важные выводы. После официальных служебных разговоров командарм любил побеседовать с подчиненными о пережитом, вспомнить годы учения, боевые эпизоды, а то и пошутить, когда требовалось подбодрить человека.
Переступив порог уютного блиндажа командарма, комкор сразу же почувствовал, что генерал-полковник в приподнятом настроении.
— Ну, как дела? — прервав оживленную беседу с членом Военного совета, обратился генерал-полковник к Ходошу, и на его суровом лице вспыхнула едва заметная улыбка.
— Немцы вчера подтянули резервы, и нам не удалось… — начал было докладывать комкор.
— Знаю, все знаю, — перебил его командарм. — Но мы не должны давать передышку противнику — завтра с утра продолжим наступление.
Командарм подошел к испещренной разными значками оперативной карге и стал объяснять комкору очередную боевую задачу.
— Придадим тебе артиллерийскую бригаду РГК [16] и два саперных батальона, подбросим и авиацию. На рассвете под прикрытием тумана будете форсировать реку, а потом разовьете наступление в юго-западном направлении.
