А я пока разбираю газеты. Тут есть и свежие, но в основном те, что были на базе и приготовлены для заворачивания образцов.
Вся наша база завалена комплектами журналов «Здоровье» и «Дошкольное воспитание» за три года. Кто-то из юмористов занимался снабжением нашей базы.
Уже ночь. Жора просит по компасу определить время. Азимут луны у меня давно уже засечен, и я примерно помню основные параметры. Сейчас на компасе юго-запад 170 градусов. Значит, примерно два часа ночи.
— Без двадцати два — поправляет Жора. Оказывается, часы у него в порядке, просто он хохмит от избытка хорошего настроения в связи с получением письма.
Я разжигаю огромный костер — ориентир для Володи. Кидаю в огонь несколько бревен — столб искр поднялся до неба. И вдруг слышу выстрел — это Володя увидел огонь, он где-то недалеко.
Все вылезают из палаток.
И вот Володя подъезжает, вручает посылку, Кривоносов кричит:
— Если там что-нибудь булькает, не трогать, сбереги до конца поля!
— Ладно.
Ухожу в палатку, ребята сильней разжигают костер.
В посылке сорок пачек великолепных сигарет с фильтром «НВ», о которых я еще вчера мечтал как о необычном, бутылка итальянского «золотого бренди» и письмо с приветом всем ребятам партии и особливо Славе Кривоносову.
— От кого привет? — недоверчиво спрашивает Кривоносов.
Ах, черт! Я же совершенно забыл, что все делал втайне от Славы, еще тогда в Анадыре, когда он был «капитаном Рулли». Ах, черт!
Слава недоверчиво и подозрительно косится на письмо.
И я признаюсь.
Да, Слава, было дело, послал я девчонкам в ГИТИС (есть у меня там хорошие друзья), так вот послал я им приглашение к нам на практику и раструбил про наш театр, и выслал двадцать фотографий, и на каждой Кривоносов — вот он на сцене, вот в гримерной, вот отдельно, вот в коллективе, вот в набедренной повязке, вот играет на трубе… Но к нам они не поехали, далеко все же, поехали на «Мосфильм», а мне прислали, письмо, и сигареты, и роскошный бренди, и приветы Кривоносову, хотя об этом я их совсем не просил, сообщил, чтоб не ждали писем: в поле я. И вот нашли все же, молодцы. Хочется сию же минуту сделать им что-то такое, чтобы радовались, как я сейчас. И я перечитываю смешной и трогательный адрес: «Анадырь, геологическое поле, доставить…» мне. Представляю, как улыбались на почте. Но все-таки доставили! Сколько людей подчас причастно к радости одного человека…
— Читай! — рычит Кривоносов.
— «Все наши мосфильмовские дуры влюблены в Кривоносова…».
— Ну почему уж и дуры? — скромно возражает Слава.
— Не перебивай! «…особенно без ума от его рук. Передают ему нежный привет и удивляются, как у такого пирата могут быть такие артистические и аристократические руки».
Слава потихоньку рассматривает свои руки. Мы тоже глядим на его руки, пока он достает головешку из костра и прикуривает. Руки как руки, ничего особенного. Мы в этом не понимаем, им там видней…
Мы блаженствуем. Мы курим сигареты. Костер у нас до неба, и нам хорошо. Мы вспоминаем тех, до кого сейчас очень далеко, ребята перечитывают письма, нам тепло, и мы счастливы. У костра на гальке стоит бренди.
— Давай! — машет рукой Кривоносов.
Мы открываем бутылку, разливаем по кружкам, разливаем так, чтобы хватило и по второму разу, и пьем за тех, кто думает о нас, когда мы далеко. Второй тост — за благополучное окончание сезона. Потом я сажусь за ответ, ребята диктуют, мы пишем весело и нежно.
В мыслях многие уже дома. Жора что-то рисует на крышке от ящика, привешивает табличку над входом в палатку. Колобов читает вслух:
— Меняю отдельную двухместную палатку со всеми удобствами на однокомнатную квартиру в Анадыре.
Мы, холостяки, не согласны. Мы с Володей Колобовым вывешиваем другую табличку на палатке — «ВИГВАМ — ФИГ ВАМ! Вход по пригласительным билетам».
Нам хорошо, нам тепло. Мы долго не расходимся от костра.
А в чаще плачет ночная птица.
Маршрут тридцать первый, самый короткий и самый грустный
С утра на базе переполох.
Сережа Рожков во время утреннего сеанса связи получил «рд» о том, что к нам в партию должна прилететь его жена Эля.
Элеонора экономист геологической экспедиции, и в нашей партии у нее дела. Но, помимо этого, она с весновки не видела Сережу, то есть почти пять месяцев.
Мы хорошо понимаем состояние Сережи.
И, кроме всего прочего, — ведь в партию прилетает женщина! Не хватало нам еще этих забот и волнений! Но прилет вертолета — это вообще праздник, и еще мы рады Сережиному счастью.
Сережа бреется, уходит в тундру и собирает для Эли огромную миску голубики. Стекла его очков радостно блестят. (Когда он грустит, очки понуро висят на кончике носа).
Каюр Афанасьич — сегодня его дежурство по кухне — замешивает тесто и печет пончики, чего за все время в нашем меню не было ни разу.
Я чищу дегтем сапоги и художественно штопаю штаны, и навешиваю две совершенно новые заплаты. Потом достаю свежую рубаху, которую берег к концу поля.
Слава Кривоносов больше положенного сидит перед зеркалом, подравнивает бороду.
Рабочие из отряда промывальщиков подметают территорию.
Сережа Певзнер достает где-то из глубины вьючника невероятно мятые джинсы, но без единой заплаты и вышагивает по территории базы аристократом.
Потом мы все пишем письма, много писем, их увезет Эля — и улетит она в мир, с которым у нас почти нет связи.
На другой день соседняя партия подтверждает «рд» и прилет Эли. Но мы ждать ее не можем, дни хорошие, надо спешить. Кривоносов дает Рожкову еще два дня на ожидание, оставляет схему с подбазами и числами, когда мы на них должны быть. И мы уходим.
Через три дня, в темный дождливый вечер, нас догоняет Сережа. Оказывается в самый последний момент запланированный нам вертолет с грузом горючего направили в соседнюю партию, до которой было ближе.
Эля не прилетела.
Наши письма лежат на базе.
Мы молча пьем чай.
Осень.
Маршрут тридцать седьмой, доказывающий очевидную пользу грибного супа и благородных поступков
Изрядно вымокшие, мы пришли в намеченную точку — в конец нашего маршрута, но Володи там не оказалось. Никто не ожидал такого поворота дела. Мы натаскали дров, запалили громадный костер, повесили сушить шмутки, а сами голые прыгали вокруг него, как туземцы острова Тасмании на ритуальном празднестве.
— Все хорошо, — заметил Певзнер, это он вспомнил о туземцах, — а кого есть будем?
— Капитана Кука, — быстро сообразил Жора, так как по комплекции для съедения скорей всего подходил он сам.
Мы спали вокруг костра. Если грелся левый бок, то правый нестерпимо мерз. Так всю ночь и вертелись, как шашлык на палочке.
Утром Володи не было. Отправились на поиски маршрутом, то есть работая в пути. По дороге собираем грибы и ягоды. Вареные грибы и чай с ягодами — наш рацион.
Сентябрь…
Нежное солнце бабьего лета совсем не вяжется с нашим настроением, с нашей тревогой и озабоченностью судьбой Володи.
К вечеру второго дня собираем совет. В рюкзаках, кроме камней, ничего нет. Курева тоже. Володя неизвестно где. Грибы и ягоды совсем не поднимают энтузиазма. Много не пройдешь, если в желудке грустно, а на душе — кисло.
— Я пойду на базу, — говорит Кривоносов.
Мы молчим.
Каждый представляет, что это такое. До базы двадцать восемь километров самым кратчайшим путем. Там Славе надо будет взять продуктов на четверых, хотя бы на два дня и снова идти назад, почти не отдохнув. Пятьдесят с лишним километров отмахать по горам после двух дней тяжеленной работы.
— Я пойду на базу. Вернусь к утру. Вы же выходите вот к этой стоянке, мы были там дней семь назад. Возможно, что-либо найдете. А может, и Володя там. Я выйду к этой стоянке утром, — говорит Слава.
Мы делим на троих его образцы, он берет пустой рюкзак и уходит. Восхищаться поступком Славы мы будем потом, а сейчас у нас нет даже желании разговаривать, и мы идем к давней стоянке молча под грузом проб и неясных перспектив.
…На дневной стоянке собираем окурки, находим полсухаря. Я исследую реку и нахожу кусок мяса (каюр держал мясо в реке, чтобы не испортилось). Мясо вымокшее и тухлое.
— Ребята! — Я торжествующе размахиваю куском лосятины.
— Ура-а… — уныло бормочет Жора. Благодушие не сходило с его круглого лица, даже когда он был голоден.
— Смотрите, жир совсем сохранился, если его обрезать, — он белый, значит, свежий!
— Свежий, — соглашается Певзнер. — Посмотрите, он совсем новый!
