Помолчала и заговорила опять совсем о другом.
— Придется все-таки выручать драчунов. Люди все-таки, а мне работники нужны, как воздух.
И еще:
— Студентов у меня забрали. Я, мол, уже картофель копаю, а у других еще яровые на вешалах. Но вас двоих я отстояла, вы мне нужны здесь. Я друзей не забываю.
По моей спине пробежали мурашки, потому что я вспомнил, какими друзьями мы были некогда.
— Да, непонятно получается, — продолжала она. — Работать студенты будут в других бригадах, а за ночлег и кормежку отвечать должна я.
…Первая колхозная неделя прошла весело. Были ночи, когда работы в сушилке хватало всего часа на два, а случалось и всю ночь просидеть у истопника, играя в дурака. Это было единственное, во что Дзидра умела играть. С муками мы обучили ее играть в «тысячу», а до постижения всех хитростей «соло» ее мозги еще не доросли. Чем учить таких, лучше рассказывать сказки лошадям. Чувствовалось, что ей недостает логики в мышлении, хотя она обладала прекрасной механической памятью.
За игрой мы болтали о том о сем. Дядюшка Янис рассказывал о своем колхозе, и рано или поздно все его истории заканчивались словами «наша Гундега».
Наша Гундега сделала то, это и еще вот что. Вообще, если верить старику, с той поры, когда Гундега приняла бригаду, дела стремительно рванулись вперед, а жизнь — вверх. Если бы еще и в остальных двух бригадах были такие же бригадиры… Гундега себя не жалеет, с утра до вечера на мотоцикле, ни один лентяй от нее не укроется. От нее и муж ушел потому, что она однажды ночью, ругаясь с мужиками своей бригады, всех их называла по именам, и муж, бедняга, решил, что все они — ее любовники; тут старик рассмеялся.
— Нашел Екатерину Великую!
Тогда она отдала дочку свекрови — раз нет, так уж нет, — и стала вкалывать еще похлестче, прямо как оглашенная. Любой из ее бригады был бы рад ее на руках носить, но она ни с кем не связывается.
Самые заядлые пьянчуги, крикуны и хулиганы слушаются ее с полуслова, потому что ходят слухи, что у нее ухажер в милиции, и стоит ей сказать словечко, как людей из кутузки доставляют прямо на поле, и мужики вкалывают до седьмого пота и еще руку Гундеге целуют.
— Но самую хитрую штуку, — и старик довольно ухмыльнулся, — она учудила с самогонными аппаратами. Понимаешь, вместе с милиционером отобрала у всех и оставила только свой. А ее аппарат сделан в мастерской, по всем правилам. И она выдает его на похороны, свадьбы, крестины — но только тем, кто хорошо работал. А зимой пускает по списку, но только самым лучшим. Не знаю, может, и еще у кого-нибудь уцелел, а у меня она отнимать аппарат не стала, только строго-настрого запретила давать кому-нибудь, разрешила гнать только для себя. Иначе и мой пригрозила сдать в лом.
О более отдаленном прошлом старик, правда, не распространялся. Я его и не спрашивал. Зачем сыпать соль на старые раны? И так он изувечен на всю жизнь.
Однажды только он заметил:
— Что же удивительного, что Гундега такая: мать ее была настоящая ведунья и знахарка.
— Да ну? — удивленно откликнулся я.
— Да, многие болезни она заговаривала, от многих отчитывала, лучше докторов, на всякую хворобу была у нее своя травка. И сама не без волхвовства стала хозяйкой Дижкаулей.
— Чудеса, да и только; такого еще не слыхано.
— И слыхано, и видано. Мать Гундеги все наговоры переняла от своей бабки, которую еще и посейчас вспоминают старики. Но, кроме заветных слов, у девушки ничего не было, только то, что на ней, ну и выходная юбчонка; своими заговорами она не зарабатывала, а если и помогала кому, то платы не брала. У меня, мол, руки-ноги есть, вот когда не смогу больше работать, тогда и станете платить за лечение. Заветные слова, мол, не для того даны, чтобы умножать добро, которое ржа ест и моль точит, а чтобы людей спасать. Так и батрачила она то на одном хуторе, то на другом, пока не пришла в Дижкаули. Аккурат тем летом хозяин заболел рожей. Сколько ни ездил по врачам, сколько ни наезжал к известным знахаркам, даже в литовскую церковь гонял лошадь, — ничего не помогало. Как не мог избавиться от хворобы, так и не мог.
И тут новая батрачка вызвалась попробовать.
Хозяин только посмеялся да отмахнулся: столько славных докторов и ведунов не помогло, где уж батрачке справиться. Посмеялся и сказал:
— Ну, если вылечишь, я тебя сразу к алтарю поведу, — а жил он холостяком.
А батрачка наговорила, дунула, плюнула — и вся болезнь.
Дижкаулис слово сдержал: заложил дрожки и повез батрачку к священнику. В немецкое время хозяйка помогала беглым военнопленным и партизанам, а после — лесовикам. Рука ее всегда была готова отрезать кусок хлеба для голодного.
— А теперь что с ней? — решился спросить я.
— Да кто знает? Гундега вернулась без нее — с мужем, он работал шофером, трактористом, автомехаником — и еще с маленьким ребенком на руках. Тут же впряглась в работу. Делала в поле все самое тяжелое, пока не назначили бригадиром. Она еще при немцах окончила сельскохозяйственное училище, там, далеко, заочно сдала за техникум, теперь учится дальше, тоже заочно. Муж ее — из соседской волости, лет на двадцать постарше, оттого и ревновал без меры. А заветные слова Гундега знает. У меня у самого однажды зуб так схватило — хоть на стенку лезь, не помогали ни сивуха, ни табачная крошка, ни аптечные таблетки, ни рябиновая зубочистка. А Гундега заговорила зуб — и по сей день не болит.
…Это была легкая и веселая неделя. На мешки с зерном мы больше не забирались: в нашем распоряжении была отдельная квартира с двуспальной кроватью, но такой невыразимой близости, как в первую ночь, больше не возникало.
А однажды утром, на заре, в сушилке появился незнакомый человек и попросил Дзидру выйти на минутку.
Разговаривали они не минутку, а битый час. Дзидра вернулась заметно оживленной и отозвала меня в сторону.
— Знаешь, кто это был?
— Откуда же мне знать?
— Мой дядя, теткин муж. Ругал меня за то, что удрала: поговорила бы, мол, с ним, и все устроилось бы как следует. Говорит, они обыскались по всем больницам, потом обратились в милицию, и там — не сразу, правда, — им сказали, где я нахожусь. Говорит — хорошо, что я хочу учиться. Многим они мне помочь не смогут, но что-нибудь придумают. Мало ли я его детей нянчила, стряпала… Говорит, — рад, что я стала студенткой, зовет приехать хотя бы за вещами, поговорить по-человечески. И учительница тоже спрашивает, куда я исчезла. Он говорит — неужели все вместе не придумают, как высшую школу одолеть? И денег оставил, — показала мне Дзидра несколько бумажек. — Тебе не надо?
— Глупая, куда я их сейчас дену? Сколько мне нужно, я всегда заработаю. Да и дома у меня кое-что припрятано.
— Когда нам дадут выходной?
— Спроси у бригадирши. Я рад, что у тебя все начинает улаживаться. Горизонт проясняется.
— Только бы не начало лить, — улыбнувшись, сказала она.
Выходной настал, как по щучьему велению. В то же самое утро Гундега сказала:
— Ваш преподаватель каждый день интересуется, как у вас дела. Уверяет, что ночная работа вредна молодым. Так что сегодня и завтра гуляйте, а с послезавтра придется работать вместе со всеми. Тех двух полудурков мне в конце концов удалось выцарапать из милиции. Хорошо хоть, что передрались они между собой, других не задевали. Сейчас я закину вас домой, отдохнете, а вечерком посидим на прощание. Втроем.
Дзидра замялась:
— Я бы лучше съездила к родственникам. Тут недалеко. Через полтора часа пойдет автобус.
— Не поев, не поспав? Поезжай завтра!
— Ничего, поем и высплюсь дома, а послезавтра буду тут как тут. Хочется навестить двоюродных братишек.
Ох ты, как умеет она врать, когда нужно!
— Как хочешь. Тогда я быстренько отвезу тебя на остановку, там рядом столовая, хоть что-нибудь перекусишь. С пустым животом из моей бригады еще никто не уезжал.
Так мы и сделали.
После этого Гундега долго молчала, прежде чем спросить:
— А ты? Что ты собираешься делать? Может быть, тоже больше не хочешь ехать ко мне?
В ее голосе прозвучал вызов, который мне оставалось только принять.
— Нет, почему же.
Гундега слегка оживилась: вообще, я чувствовал, что последнее время ее тяготят какие-то неприятные мысли.
В молчании доехали мы до трехэтажного дома. Гундега отдала мне ключ и едва слышно проговорила:
— До вечера…
Я выспался в одиночку, застлал кровать — до сих пор это делала Дзидра, — потом крутил ручки «Даугавы» и рылся в библиотеке Гундеги. У нее было много книг по сельскому хозяйству и политэкономии — на латышском, русском и немецком языках — и очень мало художественной литературы. Но разве у колхозного бригадира, к тому же студентки-заочницы, остается время на чтение всякой чепухи?
Гундега вернулась раньше обычного.
