— Ты расскажи, — настаивал Сун, — как это ты преподавал медицину?
— Это было давно.
— Но все же...
Лу-ки оглядел вершины сопок, яркую зелень, желтые и красные плеши скал, русского, который только что подошел и смотрел во все глаза на разговаривающих, хотя ничего не понимал, и задумался.
— Я был служителем французской санитарной миссии, об этом узнал вице-король. Ночью явились полицейские и арестовали меня. Я подумал: донос. Но вот я стою перед попечителем, и он назначает меня преподавателем.
— Бесподобно, — обратилась Хот Су-ин к Трояну, внимательно следившему за мимикой разговаривавших. — Я вам переведу...
— Я потом очень много работал, — продолжал Лу-ки. — Я изучил мораль, классиков, историю и географию. Но потом я бросил службу: она не дает счастья.
— Да, — задумчиво протянул Сун Вей-фу, — у тебя блестящее прошлое, и выводы из чиновничества ты сделал блестящие.
Лу-ки приподнял глаза и сказал тихо:
— Я ищу короткую дорогу к счастью.
— И что же, нашел? — полюбопытствовал Сей.
Бывший преподаватель покачал головой.
— Я ищу, — повторил он, — и я уже знаю, где ее не может быть. Но я вернусь к твоему поведению, Хот Су-ин. Китай всегда почитал женскую добродетель. Добродетель женщины — золото. Я до сих пор помню правила, опубликованные министерством для вас, школьниц. Вот что говорится в некоторых из них: «Воспрещается девушкам опускать волосы на лоб с целью придать себе привлекательный вид. Они не могут вступать в брак с молодым человеком по своему выбору. Они не должны посещать школы, где учатся молодые люди. Им воспрещается выступать на публичных собраниях или произносить речи. Они никогда не будут обладать правом заниматься политическими делами». Слышишь ли, Хот Су-ин, никогда! Это разумные правила, построенные на святом учении Конфу-дзы и Мын-цзы. Что стоит женщина такая, как ты, Хот? Что должен чувствовать твой отец? Не хотел бы я быть на его месте.
— Меня не спасешь Лу-ки, — усмехнулась Хот Су-ин, оглядывая серьезные лица товарищей: ей показалось, что они внутренне согласны со стариком. — Меня не спасешь, у меня настоящие ноги и настоящие руки, у меня голова полна мыслями. А если у меня есть грудь, которая может кормить младенца, то от этого я не хочу иметь меньше права вмешиваться в жизнь, чем ты.
— Грудь, которая может кормить младенца, — усмехнулся Лу-ки. — Не понимаю твоих добродетельных родителей: спасая твою красоту, неужели они не бинтовали твою грудь? Неужели она у тебя такая же, как у простой мамки?
Лу-ки оглянулся, как победитель. Он был уверен, что все эти окружающие Хот Су-ин мужчины, узнав, что у нее естественная по величине и, следовательно, такая безобразная грудь, с отвращением отвернутся от нее.
Но молодые рабочие не захихикали и не отвернулись. Они посмотрели строго и даже мрачно на Лу-ки.
Сей одобрительно похлопал Хот Су-ин по руке. Лу-ки поднял плечи. Глаза его потухли. У него были свои мысли по поводу происходящего, но теперь он считал бесполезным высказывать их.
— А какой у тебя верный путь к счастью? — спросил Сей.
— Висит над прудом паутина, и каждая паутинка звенит свое.
Вынул из кармана жестянку из-под мыла «Пионер» и длинным ногтем снял крышку. В жестянке лежали папиросы. Бывший мундирный преподаватель с великим вкусом стал закуривать.
— Кончили? — спросил Троян.
— Кончили. Я вам потом все расскажу. Господина Лу-ки переубедить нельзя. Он всей душой в старом мире, который ему кажется единственно верным и неподвижно-вечным. Какие у вас планы?
— Я хочу побыть среди моих китайских товарищей и научиться понимать их жизнь. Но прежде всего я хочу поближе познакомиться с вами. Вы говорите по-русски и вы можете быть моим ключом в Китай.
— Будете задавать вопросы?
— Конечно, буду. Но, прежде чем задавать вопросы, я просто хочу познакомиться с вами, как человек с человеком. Сделаем маленькую прогулку. Вон какое небо.
Троян закинул голову и посмотрел в небо. Он точно сразу утонул в нем. Оно было прозрачное, далекое и вместе с тем совершенно близкое, до осязаемости.
— Если вы не имеете ничего против, сядем в трамвай, подкатим к Амурскому заливу и — на шлюпку!
— На шлюпку?
Он смотрел на нее широко раскрытыми серыми глазами. Они были ласковы, прозрачны, и Хот Су-ин очень захотелось уступить просьбе и поехать на лодке... Но ведь нельзя: она сегодня занята.
— Я должна идти в нашу швейную мастерскую, а потом в библиотеку. У меня сегодня дела, нельзя гулять. Работать надо, — с какой то жесткостью в голосе пояснила она. — Работать и учиться. Вы знаете, как хочет учиться Китай? Вот эти парни приехали сюда. Они спят и видят: учиться! Они меня уже расспрашивали... Они слышали, что в Стране Советов все учатся. Когда двадцать лет назад в Китае впервые стали открывать настоящие школы, ученики шли толпами. Правда, преподаватели были вроде Лу-ки… Он прислуживал во французской санитарной миссии, и поэтому его назначили профессором в медшколу. Но с дрянными учителями ученики расправлялись сами. Так, школьники в Ю-хьене за безграмотность убили двух преподавателей.
— Ого!
— Никто не знает Китая. Иностранцы смотрят на Китай так: дешевая рабочая сила, а богатства его можно захватить! Больше они ничего не хотят знать. А Китай уже не тот и никогда не вернется к старому. Многие не хотят этого понять, потому что для них новый Китай страшен. Он идет через грамотность, просвещение, через рабочие союзы и честные политические партии. Вы знаете, в чем заключался смысл жизни старого Китая? В верности и покорности! Сын должен быть предан отцу, жена — мужу, подчиненный — начальнику, ученик — учителю. И так далее до бесконечности. Преданность и покорность! Кроме того, скромность, справедливость, мудрость! Соблюдайте все это, и вы будете образцом китайца! А что делать, я вас спрошу, такому «образцу» с голодом, расстрелом рабочих, народной темнотой и бесправием? Знаете, кем бы я хотела быть? — спросила она тихо, немного прикрывая свои бездонные в эту минуту глаза. — Я бы хотела быть той студенткой, которая шла впереди демонстрации в Пекине в день шанхайских расстрелов. Замешательство охватило демонстрацию, — английские и японские войска преградили дорогу. Уже отдан приказ стрелять, уже дула винтовок направлены на идущих... Знамя в руках знаменосца поколебалось. Тогда она бросилась к малодушному, выхватила древко и повела за собой тысячи.
— Понимаю, — оказал Троян.
Хот вздохнула.
— Идем со мной в швейную мастерскую, — сказала она тихо.
Они пошли по тропе через плац. На плацу Графф с тремя футболистами тренировался к состязаниям. Вера Гомонова и Греховодов стояли у поля.
— Гоняет, гоняет, — говорил Илья Данилович, — бригада в хвосте, а он с двенадцати часов гоняет!
Графф в это время пролетел мимо. Высокий, бескостый, он, казалось, никогда не мог утомиться. Мяч проскочил черту, и футболист поймал его руками.
— Графф! — позвала Вера. — В цеху вас нет с утра. Передаю тебе распоряжение Краснова: немедленно возвращайтесь в цех!
— Пусть Краснов командует над своими комсомольцами. Я не комсомолец.
— Если ты не комсомолец, то ты гражданин. Люди отдают работе все силы...
— А тренироваться за меня кто будет? Ты?
— Состязания не так важны. Можешь не выходить.
— Могу не выходить! — Графф остолбенел. — Могу не выходить!
Он полетел дальше, уронил из рук мяч и взметнул его ногой к середине поля.
— Легкомысленный молодой человек, — заметил Греховодов. — Ему скажи: революция в опасности! А он спросит: а? что? — и побежит забивать гол. Я ему уже на этот счет говорил. Но он все понимает чрезвычайно вульгарно. Раз рабочий класс победил, то, по его мнению, теперь остается только голы забивать.
Лу-ки, когда скрылась Хот Су-ин, а Цао и Сей присели на корточки играть в шашки, сказал:
— Все это русская выдумка. Если мы будем их слушать, погубим китайскую женщину и Китай.
Он тоже присел на корточки и заговорил.
— Я знаю почтенного старика Чун Чуа-лина, ее отца. Почтенный старик страдает, но молчит. Старик хорошо знает русские выдумки. Пятнадцать лет он служил бойкой[10] у русских мадам. Есть у русских на Китайской улице сад, в саду похоронены мертвые. На одной могиле стоит крылатый человек и смотрит в небо. Здесь похоронена русская женщина. Как случилось, что она похоронена? Да это вот как случилось. Почтенный отец Хот Су-ин служил у нее бойкой. Муж ее был офицером. Ты не знаешь старика, Сей? Это добродетельный человек. Он любил и уважал русскую семью. А русская женщина его била. — Лу-ки посмотрел на Сея и его товарища. — Правда, это было давно, но что значит давно? Ведь старик еще жив! Женщина его била за все. Долго самовар не закипает — бьет. Не так картошку чистит — бьет. Не так русские тарелки поставит — бьет. Очень любила бить. А старик тогда не был стариком, он был мальчишкой, который только что приехал из Чифу и ничего не понимал. Тогда старик стал смотреть: что делают другие русские со своими слугами, каули, водоносами и сапожниками. Китайцев ругали и били, им не хотели отдавать заработанных копеек. Каули несет за толстой, жирной мадамой пять пудов ее еды, и она платит ему за труд не пять копеек, а три. Каули говорит: «Мало!» — «Мало? — визжит мадама, — мало?..» — и по лицу раз, раз! Останавливаются мальчишки, проходят мужчины, всем весело, все смеются: побили китайца! Старик затаил в своем сердце месть.
